— Один из сидхэ открывает врата, — пробормотал он, — За каким же чертом ему это надо, хотелось бы знать?..
Ответа на свой вопрос он не получил и снова обратил взор на Теодолинду.
— И божественная Кассандра знала об этом за десять дней до Самайна. Почему она так долго ждала с предупреждением? Не на то ли существуют провидицы, чтобы заранее предупреждать о надвигающемся несчастье?
— Потому что прежде нужно было подготовиться... Вот, это для вашего спутника, Филиппа де Лоррена, — Теодолинда достала из кармана платья кожаный мешочек и протянула принцу Парижа.
— Нет уж, откройте это сами!
Теодолинда, привыкшая к недоверчивости сильных мира сего, развязала мешочек и вытряхнула себе на ладонь длинную золотую цепочку сложного плетения, на которой был подвешен ажурный золотой шарик, внутри которого, как в клетке, был заключен другой шарик — из мориона, черного хрусталя. Она сама впервые видела амулет и восхитилась его лаконичной красотой. Но никакой силы, исходящей от амулета, она по-прежнему не чувствовала. Только легкое ощущение сосущей пустоты.
— Вот, ваше высочество. Клянусь вам Матерью Тьмы, что этот амулет не опасен и предназначен сугубо для того, чтобы спасти жизнь Филиппа де Лоррена.
— Спасти его жизнь? — удивился принц, — Его жизни будет что-то угрожать? Как... Когда?
— Мне это неведомо, ваше высочество. Я знаю только то, что мне доверила божественная Кассандра: вам суждено спасти мир, а вашему спутнику угрожает опасность и ему понадобится этот амулет. Он должен носить его всегда, не снимая.
По мере того, как она говорила, глаза принца Парижа становились все шире и, несмотря на всю выдержку, тренированную столетиями бессмертия, изумление его было так велико, что маска невозмутимости сползла с лица.
— Я не ослышался? — воскликнул он, — Я должен спасти мир? Я?! Почему вдруг я?!
— Мне это неведомо. И божественной Кассандре тоже. Ей открылось лишь то, что вы — единственный, кто сможет остановить эту чудовищную угрозу. И что ваш спутник очень нужен вам.
— Что он нужен мне, я и без божественной Кассандры знаю, — принц взял амулет. Покрутил его в руках. Видимо, так же удивился тому, что не чувствует силы. Но не стал ни о чем спрашивать. Просто протянул красивому блондину.
— Надень. И не снимай.
— Вы серьезно? — спросил тот скептично, правда, амулет все-таки взял, хотя и с некоторым сомнением.
— К предсказаниям Кассандры прислушивается Совет Вампиров, это что-нибудь да значит. Мне, как видишь, опасность не грозит, хоть я и получил очередной высокий титул. Мироздание издевается надо мной, не иначе... А тебе угрожает опасность. Какая-то неведомая, невнятная опасность, которую непонятно откуда ждать...
Принц снова обернулся к Теодолинде, и ей показалось, что в глазах его она увидела безмерную усталость.
— Я знаю, что прорицания вещь смутная и толковать их можно по-разному, — проговорил он, — Вы уверены, что правильно поняли Кассандру? В ее видении предстал именно я? Спасающий мир? И каким же образом я его спасаю?
— Вы должны убить Иного, отверзшего врата.
— Я лично? Своей рукой?
— Вы лично. Помощь друзей будет иметь значение, но сразить Иного и закрыть врата без вашего личного участия невозможно.
— Дивно... И где-то в процессе Лоррен должен будет умереть?
— Он не умрет, если вы последуете совету моей госпожи.
— А если мы сейчас уедем из Парижа, не знаю... в Монте-Карло? Может быть, все как-нибудь обойдется без нас? Не было видений на эту тему? Ч-черт... — Филипп на мгновение закрыл глаза. — Мне нужно что-то большее! Большее, понимаете? Что это за амулет? Как он работает? Подробности видений... Хоть что-то!
— Мне кажется, монсеньор напрасно беспокоится, — лениво проговорил Лоррен, накручивая золотую цепочку на палец, — Божественная Кассандра предсказывает нашу победу, радоваться надо. И еще она любезно дарит мне защиту.
— Защиту... — проворчал Филипп, и посмотрел на него мрачно, — Я сам позабочусь о твоей защите. Замурую тебя где-нибудь, пока буду спасать чертов мир.
Лоррен скорбно покачал головой.
— Вы снова о своем... Это называется: было бы желание, а повод найдется. Вы слышали, что сказала эта дама? Помощь друзей будет иметь значение. Мы вместе отловим Иного и я попрошу его не дергаться, пока вы будете его убивать.
Он криво улыбнулся и Филипп тоже не удержался от улыбки.
— Ладно. Подробности обсудим позже... Я благодарен божественной Кассандре за помощь, — обратился он к Теодолинде, — И надеюсь, что она сослужит нам... и всему мирозданию добрую службу.
Теодолинда степенно кивнула.
— Божественная Кассандра отправила меня в ваше распоряжение. Иногда я провижу исходы великих, масштабных сражений... И я — неплохой воин, — скромно добавила она.
Принц Парижа поднял глаза и как-то задумчиво посмотрел на ее шмелей.
— А нам предстоят еще и масштабные сражения? — несчастным голосом спросил он.
— Покуда мне это неведомо...
— Что ж, если вдруг увидите что-то такое, сообщите мне сразу, не выжидая десять дней. Я прикажу, чтобы вам предоставили удобное жилье...
— Я должна находиться рядом с вами.
— Значит, комнату для гостей в моем доме. А сейчас я желаю завершить аудиенцию. Мне необходимо обдумать все эти выдающиеся новости.
Теодолинда снова опустилась на колено и поцеловала руку принца.
И затем удалилась.
Филипп несколько мгновений задумчиво смотрел ей вслед. Сообщение посланницы Кассандры только укрепило его в мысли о том, что общаться с фэйри все-таки придется. Теперь без этого просто не обойтись. Если один из сидхэ открывает врата и выпускает чудовищ, которые убивают людей, владычицы фэйри должны об этом знать. И обязаны отреагировать. Лишь бы кто-то из их самих не стоял за этим. Вот это было бы совсем скверно...
— Я говорил вам, что проблема не стоит выеденного яйца, — сказал Лоррен, и в его голосе даже слышалось некоторое сожаление, — Не прошло и пары дней, а мы уже знаем, кто наш враг. Нам предстоит всего лишь убить какого-то сидхэ и закрыть врата.
Филипп медленно к нему обернулся.
— Может быть, мне самому тебя прикончить? Не дожидаясь сбывшихся пророчеств?
— Ничего не выйдет, — Лоррен еще раз крутанул на пальце цепочку с амулетом и надел его на шею.
— По крайней мере, таким образом мы испытаем эту штуку.
— А если амулет одноразовый?
— Я вообще в него не верю. Что он сделает? Окружит тебя неодолимой преградой? Это должна быть сильная магия, а ее там нет. Я сам придумаю что-нибудь для твоей безопасности. Если бы еще знать, откуда она может исходить...
— С прорицателями всегда так. Они что-нибудь напророчат, а ты ходи и ломай себе голову, что это может значить. Правильнее всего наплевать и забыть.
— Какой ты умный. Вы просто родственные души с царем Приамом. Тот тоже наплевал и забыл.
— Ну, я же надел амулет. А вы пойдете спасать мир. Хотя, честно признаться, идея с Монте-Карло понравилась мне больше.
Филипп грустно улыбнулся.
— Иди ко мне, — сказал он.
Лоррен приблизился и опустился на колени рядом с его креслом. Филипп какое-то время молчал, глядя ему в глаза.
— Почему, когда я смотрю на тебя, у меня захватывает дух, точно так же, как в тот день, когда я впервые тебя увидел? Это как-то глупо.
— Может, и глупо, — согласился Лоррен, — Но и мне все так же хочется оторвать башку всякому, кто пытается встать между нами.
— Никто и никогда не сможет встать между нами.
— Хотел бы я быть так уверен в этом, как вы.
Филипп наклонился и поцеловал его.
— Обещай мне не умирать. Когда я думаю об этом, земля уходит у меня из-под ног, и я теряю способность соображать.
— А вы не думайте. Подумайте лучше о другом: вам предстоит убить фэйри, это же такая удача. Вы сможете выпить его кровь.
— Мы выпьем ее вместе.
Филипп толкнул его, опрокидывая на ковер, и сам улегся сверху.
— Вы просили меня удержаться от секса, — заметил Лоррен, обнимая его.
— Это завтра, мой милый. Не сегодня.
ЧАСТЬ 2. МЕСЬЕ, БРАТ КОРОЛЯ
Глава 1
1.
Филипп появился на свет в сентябре 1640 года, в чудесный, теплый, солнечный день, когда казалось, вся природа улыбалась пришедшему в мир принцу, предвещая ему счастливую судьбу.
Он родился маленьким и не причинил особых страданий своей немолодой уже матушке.
— Уже все? — удивилась она.
Луи дался ей куда тяжелее. Впрочем, врач предупреждал ее, что вторые роды часто проходят легче первых.
— Мальчик, — сказал лейб-медик, — Поздравляю вас, ваше величество, у вас родился сын.
Анна только взглянула на попискивающее крохотное существо и закрыла глаза. Она слишком устала. Как будто издалека королева услышала тихий голос врача, отсылавшего служанку к его высокопреосвященству. К кардиналу де Ришелье. К нему послали прежде, чем к королю. Что ж, это справедливо. Людовик не принимал в рождении детей вообще никакого участия, он совершенно устранился и сделал вид, что его это не касается, даже когда она была беременна Луи. Может быть, переживал из-за собственной несостоятельности? А Ришелье... Ришелье так беспокоился о благе Франции, что позаботился и о том, чтобы королевский род Бурбонов не оборвался. Он позаботился обо всем, он предусмотрел даже то, что дофин может умереть, и заставил Анну родить еще одного ребенка. Мальчик... Хорошо, что это мальчик. Больше Ришелье не заставит ее рожать. Все долги розданы.
Оба мальчика были похожи на короля. На своего деда — короля Генриха IV. Их отец — их настоящий отец! — тоже был очень похож на покойного государя, ко всему прочему, он был силен, здоров и похотлив, так же как и неистовый Беарнец. Один из его бастардов Генриха IV. И даже родом из Беарна, что особенно забавно. Бедный дворянчик, прозябавший в провинции, жалкий, никому не известный, грубый и грязный, как простолюдин.
Дети были похожи на него. Настоящие Бурбоны. И Луи, и Филипп.
Дворцовые сплетники кусали локти от досады, — не о чем было судачить, а кое-кто даже начинал верить, что король Людовик оказался далеко не так уж не пригоден к зачатию детей, как предполагалось. Заткнулись даже те, кто утверждал, что отцом Филиппа является Мазарини. Не похож, что ж поделать! Хоть все и злословили о том, что Мазарини и Анна — любовники... О том, что Мазарини так похож на покойного герцога Бэкингема, который был единственной любовью Анны, что она не смогла устоять... Хоть и не зря злословили, в конце концов: да, Анна любила кардинала Мазарини, хотя он совершенно не был похож на покойного Бэкингема, и кардинал ради нее нарушил обет целомудрия.
Но ребенка она все-таки родила от того, кого выбрал для нее Ришелье.
Мальчики никогда не видели своего настоящего отца, Анна и сама ни разу не встречалась с ним после того, как зачала Филиппа, да и честно говоря, она к тому никогда и не стремилась. Она не испытывала к нему ни малейшей приязни. Что с ним сталось? Его приказали убить? Его выслали из страны? Или сгноили в тюрьме? Какая разница... Он так гордился своей ролью, несчастный глупец. Родился практически в хлеву и вырос в хлеву, в диком Беарне, куда ему смекнуть, что он — всего лишь племенной жеребец, разменная монета, что от него нужно только его семя. Эта чертова кровь Бурбонов.
Анна спала, она не слышала, как к ее кровати привели ее старшего сына, маленького Луи.
— Прошу вас тише, ваше высочество, — тихо сказала кормилица, — Ваша матушка отдыхает, мы не должны беспокоить ее.
Луи, вытянув шейку, с любопытством смотрел на высокое ложе, он видел только бледную кисть руки матери, да еще крохотный сверточек, лежащий с ней рядом.
Кормилица взяла его на руки.
— Это ваш брат, — произнесла она.
Дофин какое-то время смотрел на запеленатого в батистовые пеленки младенца. Луи на тот момент едва исполнилось два года, он был еще слишком мал, чтобы по настоящему осознать случившееся. Младенец явно не понравился ему, он был красный, некрасивый и все время морщился, будто во рту у него было что-то очень невкусное. Луи тоже поморщился, шмыгнул носом, брезгливо потрогал младенца. Младенец словно только этого и ждал, чтобы громко, противно заорать. Луи вырвался из рук кормилицы и опрометью выбежал из опочивальни матушки.
Таким образом, единственный, кто по настоящему обрадовался рождению малыша, был только кардинал Ришелье. Впрочем, он даже и не взглянул на ребенка ни разу. Только осведомился у лейб-медика:
— Здоров ли? Выживет?
Врач уверил его, что за ребенка не следует опасаться, по крайней мере, сейчас, и его высокопреосвященство удалился.
Филипп совсем не помнил его. Ришелье умер, когда ему было два года. Луи утверждал, что помнит, но Филипп не особенно верил ему. Хотя сам — действительно помнил своего так называемого отца, Людовика XIII, несмотря на то, что в год смерти короля, ему было всего три года. Филипп помнил печальные, какие-то вечно мутные глаза, длинный унылый нос и губы с опущенными вниз уголками. Впрочем — может быть, он просто убедил себя, что помнит его внешность, он видел так много портретов... Король мало общался со своими наследниками, но все-таки иногда он просил привести их к нему, сажал к себе на колени и гладил по головкам. Молча. Филипп помнил, как ему, маленькому, было неуютно на руках у короля, как хотелось вывернуться и убежать. Но он не смел и терпеливо дожидался, когда король отпустит его.
Став старше, Филипп очень сожалел, что Людовик XIII умер так рано. Ему казалось, что будь он жив, все сложилось бы иначе... Ну, хотя бы немного иначе. Может быть тогда, окружающие чуть меньше боготворили бы Луи, чуть реже твердили бы Филиппу, что брат его — король и государь, что он должен почитать его и преклоняться перед ним, как перед богом. Быть может, весь мир не вертелся бы только вокруг этого маленького чванливого солнышка, восхищаясь, умиляясь и лебезя. Быть может, тогда Луи не смотрел бы на него с таким превосходством.
Братьям редко позволяли играть друг с другом, нарочно ставя между ними дистанцию, а когда все-таки такое случалось, игры не получалось. Мальчики, привыкшие общаться с детьми придворных, уступавших им всегда и во всем, не могли поладить, они постоянно ругались и дрались. Луи был старше и сильнее, почти всегда получалось так, что тот побеждал брата, прижимал его, ревущего, к полу, и ставил ногу на грудь — как побежденному врагу. Придворные умилялись. Это было правильно. А вот когда Филипп однажды разбил Луи нос, началось такое...
Филиппу было тогда семь лет, а Луи, соответственно, девять. Дофин сидел на полу, изумленный и ошарашенный, прижимал ладони к лицу, а из под пальцев сочилась кровь. Дамы визжали, вскрикивали, ужасались, одна фрейлина даже перестаралась с выражением своих эмоций и картинно свалилась в обморок, четверо кинулись к дофину, пытаясь помочь. А от Филиппа шарахались, как от прокаженного, и смотрели на него с ужасом, как на преступника, как на... Как на бунтовщика.
Азарт боя и радость победы сменились страхом. Филипп сам готов был разреветься и — разревелся, когда увидел Мазарини. Когда встретился глазами с Мазарини.
