— Я бы поехал в Америку, — сказал он.
— Почему?
— Полагаю, там не особенно действуют законы, установленные Советом, и можно жить в свое удовольствие, не думая о том, что кто-нибудь схватит тебя за руку, когда ты соберешься кого-нибудь сожрать.
Филипп посмотрел на него как на умалишенного.
— Ты хочешь, чтобы я бегал по лесу вместе с дикарями?
— Ну почему же? Мы можем поселиться в нашей колонии...
— И жить в свое удовольствие в каком-нибудь форте, где нет портных и парикмахеров? Где нет возможности принимать ванну каждый день? Где вся моя одежда превратиться в тряпье? Где я должен буду кусать грубых солдат или их ужасных жен в ожидании очередного набега туземцев?!
— Простите, я об этом не подумал.
— Ты вообще редко утруждаешь себя тем, чтобы думать! Все, мы едем в Италию! Больше я никогда не буду спрашивать твоих советов!
— Может быть, в таком случае, вы сами возьметесь купить карету и сами позаботитесь о гробах? И о том, чтобы найти людей, которые повезут нас в эту вашу чертову Италию? — разозлился Лоррен, — Раз уж я не умею думать!
— Нет, всем этим займешься ты, — улыбнулся Филипп, — Я буду принимать важные решения, а ты позаботишься о том, чтобы воплотить их в жизнь. Я верю, что на это тебя хватит.
— Вот спасибо!
— И не смей дуться! Когда ты злишься, то становишь просто неотразим, как тогда во Франш-Конте, когда ты примчался с поля боя весь перепачканный кровью. Я растаю, внезапно поглупею, и позволю тебе все, даже утащить меня в Америку к дикарям.
— Может быть, мне стоит все время злиться?
— Не стоит. И поверь мне, мой милый, тебе самому будет гораздо спокойнее, если ты отвезешь меня в Италию.
Уже через несколько дней они отправились в путь. И, хотя Лоррен все устроил наилучшим образом, Филипп, конечно же, был им недоволен. Карета показалась ему слишком маленькой и неудобной, — в нее не помещались все сундуки с одеждой, которые принц собирался взять с собой. Внутренняя обивка его гроба оказалась гадкого цвета, — как можно было выбрать такой мрачный оттенок ткани?! Да и возничий был Филиппу крайне неприятен, он счел, что человек с таким лицом, явно вор и разбойник, хотя его и рекомендовала Лоррену сама новая принцесса города. Лоррен не обращал внимания на его ворчание, думая о том, что Филиппу, наверное, в самом деле, просто нравится его злить.
ЧАСТЬ 3. КОРОНА
Глава 1.
1.
Отъезд из Франции стал, пожалуй, самым серьезным изменением в жизни Филиппа, не исключая даже его обращения в нежить. Что бы с ним не происходило доселе, — он был братом короля, и это было лучшим титулом на свете, позволявшим пользоваться всеми возможными привилегиями и не иметь совершенно никаких обязанностей. Теперь все стало совсем иначе. Филипп больше не являлся герцогом Орлеанским, он был всего лишь молодым и прискорбно слабым вампиром, вынужденным подчиняться правилам и проявлять осторожность. Приезжая в любой крупный город, Филипп должен был идти на поклон к его хозяину и приносить ему клятву верности, обещая послушание на все то время, что он собирается жить на его земле. Все это ужасно раздражало. Подчиняться кому-то было для Филиппа, по-прежнему, трудно и неприятно. И признаться, получалось это у него не особенно хорошо, даже когда он старался.
Почти пятьдесят лет они с Лорреном путешествовали по Европе, останавливаясь то в одном городе, то в другом. Иногда Филиппу даже казалось, что он готов поселиться в каком-то из них надолго, но все равно, проходило несколько лет, и он неизменно начинал страшно скучать, нарушал правила, которые обязался выполнять, в итоге ссорился с местным принцем вампиров и снова снимался с места. Филипп был достаточно осторожен, чтобы не совершать чего-то совсем уж вопиющего, за что его могли бы приговорить к смерти, его проступки скорее были из разряда мелких шалостей, направленных на то, чтобы позлить очередного тупого, высокомерного, заносчивого, занудного и унылого ханжу, которому каким-то образом удалось пробиться к власти. Но его репутация становилась все хуже.
— Вам следует самому стать принцем города, — говорил ему Лоррен, когда в очередной раз они наблюдали за погрузкой в дорожную карету своих гробов, — Иначе вы так и будете переезжать с места на место до бесконечности. Вернее до той поры, пока вас не откажутся принимать хозяева всех хоть сколько-то приличных европейских городов.
— Тебя это должно бы радовать, — мрачно отвечал ему Филипп, — тогда нам не останется ничего иного, как ехать в твою любимую Америку.
— Боюсь, до того, как вы примете мудрое решение перебраться за океан, Совету надоест принимать поступающие на вас жалобы и они решат от вас избавиться.
— Ну да, а принцем города, по твоему, они мне стать позволят? Может быть, даже поднесут мне символические ключи, предварительно убив предыдущего принца? Потому что сам я не справлюсь ни с одним из них. Они слишком стары. И никто из них, черт возьми, не настолько глуп, чтобы сидеть на предписанной Советом диете. Все убивают, но тихо и осторожно. Так что, мой милый, в ближайшие лет двести — если мы с тобой столько протянем — нам не получить власть над чем-нибудь значительнее чахлой деревеньки. Где мы с тобой будем единственными вампирами. И куда за нами вскоре приедут охотники. Потому что ты сожрешь всех наших подданных.
— Можно подумать, вы будете вести себя, как монашка...
— Не буду. Потому что я не собираюсь становиться принцем деревни. Как, впрочем, и принцем города. Это слишком хлопотно. И скучно... Все скучно! Черт! Знаешь что, давай все же поедем в Норвегию! Или где там сейчас обретаются шведы? Поможем Карлу XII воевать с Россией, пока он окончательно не сдал позиции.
— Вы уверены? Может быть, лучше взять сторону русских? — улыбнулся Лоррен, — Мне-то все равно... Но вам, возможно, шведы покажутся более эстетичными в гастрономическом плане, чем эти дикари с востока.
— Ах, Лоррен, на войне все одинаково грязны и вонючи, — вздохнул Филипп, — Что делать, — нет в мире совершенства. Либо сиди в цивилизованном городе и скучай, либо лезь в пекло, где можно убивать, сколько вздумается, но шеи у всех будут грязными.
На самом деле грязные шеи были наименьшим неудобством из всех, что могли ждать вампиров на войне. Там, где города и селения бесконечно переходили из рук в руки и постоянно случались то грабежи, то пожары, было очень сложно обеспечить себе по настоящему надежное убежище на время дневного сна. В последней своей эскападе по местам кровавых сражений между Францией и Испанией, Филиппу приходилось терпеть суровые лишения и частенько даже спать на кладбищах в склепах, — ради своей причастности к войне он готов был пойти на многие жертвы. Но даже на кладбище не было безопасно. Не только вампиры стремились извлечь пользу из военной неразберихи, это делали все, кто только мог, не упуская ни единого шанса разжиться чем-нибудь ценным. Случалось, что мародеры обчищали не только дома живых, но забирались и в склепы, пограбить покойничков, пусть даже все, что они могли бы добыть, оказывалось крестом или старинной шпагой. Ценилось все, что можно было продать хоть за грош. Хорошо, что жулики предпочитали не выволакивать гробы на свет, а вскрывали их там же, на месте, при свете фонарей. Хорошо, что вампиры не были совсем уж беззащитны днем и в темноте подземелья вполне могли подняться и оторвать парочку голов. Это было даже забавно. Придавало существованию некую особенную остроту.
А однажды на кладбище неподалеку от какого-то испанского городишки разыгралось целое сражение, и в том самом склепе, где спали вампиры, засел отряд, некоторое время успешно отстреливавшийся от противника. Один из солдат не захотел погибать понапрасну и, когда стало ясно, что бой проигран, затаился в самом темном углу, спрятавшись между гробов, где просидел до самой ночи. Ночью его съели вампиры.
— Ненавижу дезертиров, — сказал ему Филипп прежде чем впиться зубами в шею.
На войне действительно не было скучно, и, главное — никто не считал трупы, особенно если это трупы простых солдат.
Первые несколько лет после отъезда из Франции Филипп пристально следил за всем, что происходило на родине, принимая близко к сердцу любую мелочь, касалась ли она какой-нибудь очередной несправедливости в отношении его детей или учреждения нового налога. Как в старые добрые времена, он бурно негодовал по поводу подлости или глупости своего брата-короля и порывался ехать в Версаль, чтобы устроить ему скандал. Или попросту съесть. Так было вплоть до 1715 года, пока Людовик XIV не умер. После этого, будто оборвалась нить, связывающая Филиппа с домом, и хотя еще была жива его жена, и был жив сын, ставший регентом при малолетнем дофине, все же, мир людей внезапно стал Филиппу неинтересен. Может быть, дело было в том, что как-то вдруг в одночасье ушла его эпоха.
Филипп больше не вспоминал о прошлом и не интересовался ничем, что происходит во Франции, ограничиваясь разве что тем, что в военных конфликтах всегда принимал сторону соотечественников, и старался не жрать своих — если, конечно, они не были дезертирами, — предпочитая наносить урон войскам противоборствующей стороны. И он даже не мыслил о том, чтобы вернуться, пока был жив кто-то из его семьи, возможно, из опасения не преодолеть искушения и как-нибудь вмешаться в их жизнь. А может быть, ему просто не хотелось видеть, как капля за каплей этот мир покидает все, что имело для него ценность. Проще было наблюдать издалека. А еще лучше вовсе не наблюдать.
Впервые Филипп приехал в Париж в 1749 году во время царствования Людовика XV, когда все, кто знал его когда-то живым, давно уже благополучно отправились в мир иной. Город был все тем же. И вместе с тем он разительно переменился. В Париже бесконечно все обновлялось и перестаивалось в соответствии с новыми веяниями моды, а пятьдесят лет довольно большой срок, чтобы изменения стали весьма заметны. Давно брошенный королями Лувр пришел в совершенное запустение, в Пале-Рояле так сильно переменилось внутреннее убранство, что там с трудом можно было что-либо узнать, неизменными остались только стены. Лишь Версаль и Сен-Клу хранили дух прошлого. Сен-Клу — в силу своей провинциальности, а Версаль просто потому, что изгнать из него образ его создателя было совершенно невозможно.
Бродя по городу, Филипп постоянно пребывал в депрессии и жаловался на то, что Париж изменился к худшему. Теперь он называл своего покойного брата не иначе как великим королем и с презрением относился к его преемнику, считая его жалкой бездарью.
— Если вам так не нравится здесь, отчего бы не уехать? — флегматично спрашивал его Лоррен. Филипп отвечал, что они уедут, как только он поймет, куда именно ему хочется. Но, вероятно, он так и не смог ничего придумать. Потому что они не уехали. Не уехали насовсем, ограничиваясь только мелкими вылазками на очередную войну.
После трагической и странной смерти Гийома де Гибура, принцессой вампиров Парижа стала прекрасная Диана де Пуатье, которая вот уже семьдесят лет вполне благополучно управляла городской нечистью, постепенно меняя магический Париж под собственные представления об идеале. Диана очень внимательно относилась к тому, кого обращают ее подданные, покровительствуя в получении бессмертия людям, наделенным какими-то особенными талантами, увлеченным наукой или искусством, красивым и утонченным. Все они обожали свою правительницу и поддерживали во всем, никто не строил против нее козни, никто не стремился захватить власть, никто не нарушал законов, и последние пару десятков лет Париж был благостен как никогда доселе.
Нет, конечно, у Дианы были свои стражники, охранявшие ее покой и номинально следящие за порядком, но по большому счету, принцесса взвалила охрану города на охотников. Те не возражали. Потому что были рады в кои то веки полностью действовать по собственному разумению и избавиться от необходимости отчитываться перед кровососами. А еще потому, что они тоже считали мадам де Пуатье идеальной правительницей нечисти — еще бы, ведь при ней вампиры стали почти безопасны. И точно так же, как все ее подданные, они относились к принцессе с почтением и даже почти с приязнью, — что было вообще-то случаем беспрецедентным, — готовы были ее оберегать от всех несчастий и решали все возникающие проблемы, разбираясь собственными силами с пришлыми вампирами или оборотнями, которые периодически наведывались в Париж пошалить, не предъявляя принцессе никаких претензий. Хотя, уж, по крайней мере, с вампирами разбираться была обязана она сама.
Диану сложившийся порядок совершенно устраивал, она избавила себя от дел неприятных и занималась только тем, что любила: устраивала балы и праздники, спектакли и литературные чтения, а так же анонимно жертвовала средства на приюты для сироток и больницы для бедных.
Приезд в город Филиппа с Лорреном принцесса приняла без особого восторга, эти двое как-то совершенно не вписывались в ее приятное, не склонное к кровожадности сообщество, и Диана очень надеялась, что они не задержатся в городе надолго — как не задерживались нигде и никогда. Но пока они жили здесь, и раз уж она приняла от них клятву верности, Диана должна была придумать, как ими управлять. В отличие от принцев-мужчин, мадам де Пуатье не стала сразу демонстрировать свою силу и доказывать превосходство, она использовала свой обычный прием, помогавший ей манипулировать большинством мужчин, будь они живыми или мертвецами, — изобразила слабую женщину, которая сама нуждается в защите, и заставить страдать которую может только совершенно бездушное и безжалостное чудовище. Она не приказывала и не угрожала, она всего лишь иногда просила оказать ей любезность: не глумится над стражей в Пале-Рояле, не пугать своих потомков, бродя по их покоям посреди ночи и прикидываясь привидениями, не устраивать совсем уж разнузданных оргий. Она постаралась стать Филиппу другом, держала его поближе к себе, чтобы приглядывать, и частенько обращалась с советами по поводу и без, демонстрируя, как важно и ценно для нее его мнение. Благодаря такой политике приручить Филиппа ей оказалось не сложно. Труднее было с Лорреном, который оказался тем самым редкостным бездушным чудовищем, которое не боялось огорчать нежную и трепетную даму, игнорируя ее просьбы и, более того, откровенно демонстрируя свое мнение о том, что она никудышная принцесса города и не должна была брать на себя обязанности, с которыми не в состоянии справляться.
— Вы слишком сжились со своей ролью любовницы короля, — заявил он ей однажды, — Для вас она идеальна. Вот только короля при вас, увы, сейчас нет. Это большая трагедия для всех нас.
Никто не смел разговаривать с принцессой в таком хамском тоне, и хотя Диана не любила наказывать своих подданных, сейчас она должна была это сделать. Тем более — на сей раз, ей этого даже хотелось. Она терпеть не могла Лоррена.
— Короля при мне действительно нет, — согласилась Диана, — И я вам признаюсь, шевалье, что печалюсь об этом не меньше, чем вы. Я, поверьте, была бы совсем не против того, чтобы переложить хотя бы часть забот на чьи-то сильные плечи. Но, повторюсь, — короля нет. Его как не было в тот момент, когда Париж оказался повержен в хаос после гибели господина де Гибура, так нет и сейчас. А раз уж вы так упорно призываете меня исполнять свою роль, как полагается — извольте, за свое непочтительное поведение отправляйтесь в гроб. Для начала на неделю. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы вдосталь поразмыслить над собственными обязанностями перед нашим сообществом и придти к правильным выводам.
