За новыми туфельками пришлось поехать в соседний город. Приобретя более-менее похожие на те, которые были куплены в 1948 году, Ортанс уже пошла было к машине, но замерла у витрины магазина нижнего белья. Оно было такое красивое... Почти такое красивое, как в начале ХХ века. Только еще красивее. Нежный шелк, кружевные вставки. Ортанс зашла и приобрела два комплекта — черный и кремовый. И две пары чулок на широкой резинке, имитирующей кружево. Белье оказалось возможным примерить. Пожилая хозяйка магазина ворковала, как же легко и приятно одеть такую красавицу, как Ортанс, с такой изящной фигуркой! Спросила, не модель ли Ортанс. Не балерина ли. Ортанс смотрела в зеркало на себя, такую белую, золотоволосую, в черном шелке с кружевами, и пыталась понять, достаточно ли она красива и желанна с точки зрения мужчины... Такого мужчины, как Лоррен.
В Париже для них с Мишелем был заказан номер в небольшой домашней гостинице "Дубовый листок", которую держал полубрауни: гостиница не имела даже сайта в Интернете, о ней не писали в путеводителях, о ней знали только "свои", и она предоставляла постояльцам безупречный комфорт, чувство домашнего уюта, вкуснейшую еду и надежную защиту — охранниками служили четыре полутролля.
В гостинице Ортанс приняла душ, отдохнула, собралась с силами, надела новое белье и чулки, старинный наряд от Диора. Скрутила волосы в аккуратный узел. В последний момент вспомнила про украшения: грушевидные жемчужные серьги, которые ей подарил Мишель в 1913 году.
— Как тебе кажется, я выгляжу внушительно? Как подобает директору Яблоневого Приюта?
— Ты прекрасна. Только сейчас... Другая. Не как всегда.
— Я про другое, Мишель! Подходящий у меня вид, чтобы явиться к принцу Парижа? Может, пока еще есть время, сходить и купить современную одежду, новую?
— Эта выглядит новой... И ты в ней красивая.
Ортанс вздохнула и согласилась. Действительно, вряд ли она бы подобрала себе что-то более элегантное. Одна из ее помощниц, полуникса Лили, интересовавшаяся современной модой, заявила, что винтаж сейчас считается признаком изысканного вкуса и небрежного шика.
Ортанс хотела выйти из дома, как только зайдет солнце, но пришлось еще немного посидеть, собираясь с духом. Мишель терпеливо ждал.
...Снова увидеть Лоррена. Как она себя поведет? Не набросится ли на него прямо с порога? Нет, не должна. Она уже не та неопытная девочка, в которой он пробудил сокрушительную сексуальность, присущую фэйри. Она достаточно пережила, чтобы как минимум удержаться от явных глупостей.
...Принц Филипп известен своей непредсказуемостью и наверняка разъярен происходящим. Он может обвинить всех фэйри в несчастьях, принесенных его городу фоморами. Он может казнить Ортанс и Мишеля. На этот случай Ортанс сделала соответствующие распоряжения, назначила заместителей и приготовила план защиты и даже эвакуации приюта.
...Что хуже — если Филипп убьет ее или если Лоррен забыл обо всем, что между ними произошло? Ответа нет. Вернее, есть, но он не логичен...
Наконец, Ортанс решительно встала. Мишель тоже поднялся и помог ей надеть пальто. Сам он одевался как байкер: это подходило к его жутковатой внешности. Сегодня, на улицах Парижа, они являли собой особенно странную пару: изящная красавица в винтажном наряде — и жуткий громила, которому она и до плеча не достает. От гостиницы "Дубовый листок" до ресторана, принадлежавшего принцу Парижа, они дошли пешком. В ресторане им пришлось ждать. Долго ждать. За то время Ортанс успела успокоиться окончательно. Потом им сообщили, что принц примет их в своем доме, и уже подан лимузин...
2.
Мишелю пришлось остаться внизу. С телохранителем нельзя было появляться перед принцем. Ортанс чувствовала себя настолько подавленной роскошной обстановкой и ощущением близости фоморов, которые, казалось, были повсюду в окружающей темноте, что она не решилась воспротивиться и сказать: Мишель — не телохранитель, он друг и спутник. Впрочем, вряд ли это имело бы значение.
Принц Филипп сидел в удобном современном кресле, но держался так царственно, словно сидел на троне французских королей. Корона сияла над его головой еще ярче, и недовольное лицо в окружении этого сияния казалось грозным, пугающим. Лоррен тоже был здесь, но Ортанс видела его лишь краем глаза: она боялась посмотреть на него, боялась своей реакции, боялась встретить безразличный взгляд. Да и принц Парижа в достаточной степени подавлял ее, чтобы она помнила только о древнем этикете.
Над ним сияла корона, а возле руки его плыл незримый меч. И эта корона означала, что принц Парижа на самом деле — Истинный Король в нынешней Европе, а этот меч — то, что он Истинный Защитник.
Ортанс не просто склонилась поцеловать его руку: она опустилась перед ним на колени. Принц, похоже, удивился. Неужели он все еще не знает о том, кто он? Но если не знает — не ей рассказывать ему об этом...
Ортанс рассказала все, что знала о фоморах. Об их борьбе с сидхэ, об их заточении. О том, как в ночь на Самайн все полукровки и брауни увидели, как открываются врата. Когда она закончила говорить, Филипп спросил:
— Но почему, мадемуазель, вы так долго сюда добирались? Все эти сведения не помешало бы рассказать нам сразу...
— Я не хотела приходить с пустыми руками. Прежде я перебрала записи моих предшественников и выписала все, что имело отношение к фоморам. Чтобы у вас было хоть что-то, чтобы бороться с ними.
Филипп продолжал смотреть на нее выжидающе, и Ортанс подумала: наверное, он, как Истинный Король, чувствует — она не всю правду сказала. Пришлось признаться:
— И еще я боялась встречи с шевалье де Лорреном. Боялась своей реакции на эту встречу.
— Вот как? — медленно проговорил принц, — Чего же именно вы боялись?
— Получилось так, ваше величество, что шевалье пробудил во мне страсть сидхэ. И теперь я желаю его, как никакого другого мужчину. Я боялась, что поведу себя непристойно. Я рада, что мне удается сдержаться.
Тут Ортанс все же решилась взглянуть на Лоррена. Он смотрел на нее... Что ж, по крайней мере, безразличия в его взгляде не было. Что угодно, только не безразличие.
Принц тоже взглянул на Лоррена, потом посмотрел на Ортанс, и на лице его появилось странное выражение, будто он сам не знал толком, как ему относиться к тому, что он видит.
— Вы сообщили все, что вам известно, мадемуазель? — спросил он.
— Да, ваше величество.
— Что ж, в таком случае, вы свободны. Полагаю, шевалье де Лоррен захочет вас проводить... И знаете что: не покидайте пока Париж. У меня могут возникнуть вопросы. Пока я не знаю, какие. Но мне не хотелось бы пытаться общаться с вами по телефону. Я знаю, какие проблемы у полукровок с современной техникой. Вернее, у техники с полукровками. Она выходит из строя, причем в самый неподходящий момент. Останьтесь в Париже.
— Как будет угодно вашему величеству! — Ортанс присела в глубоком реверансе, которому ее обучили еще в детстве.
Стоило им с Лорреном выйти за дверь — и словно какая-то сила швырнула их друг другу в объятия. Ортанс прижалась губами к его губам, как к животворному источнику, и все ее существо наполнила радость: она почувствовала, как пробуждается в глубинах ее тела то могучее желание, которое она познала лишь раз, лишь с Лорреном, — и она знала, что он сможет подарить ей наслаждение, которого она жаждет. Лоррен втолкнул ее в какую-то комнату, повалил на пол... Одна рука его шарила у нее под юбкой, другой он растрепал ее волосы...
— Укуси меня! Скорее, укуси меня! — простонала Ортанс.
Лоррен впился в ее шею. Боль, наслаждение, жажда еще большего наслаждения захлестнули ее, она обняла Лоррена, прижалась к нему всем телом, и ждала, пока он пил, содрогаясь от удовольствия при каждом движении его губ. У нее кружилась голова, и она пропустила то мгновение, когда Лоррен оторвался от раны на ее шее и принялся сражаться с ее платьем.
— Я не хочу его порвать. Ты в нем такая хорошенькая, — прошептал он.
Ортанс сейчас было все равно, порвет ли Лоррен платье, но он все-таки сумел стянуть его через голову и отбросить в сторону, а вот белье рванул, и навалился на нее, и они соединились — как кинжал и созданные для него ножны, плотно, идеально. И все было еще лучше, чем тогда, в юности, в Яблоневом Приюте. А может, все было так же, просто она забыла, насколько это может быть хорошо.
Они с трудом оторвались друг от друга — как и тогда. Хотелось продолжать до бесконечности, ведь стоило Лоррену присосаться к шее Ортанс — и в ней заново пробуждалось желание, а в нем заново пробуждались силы. Но эту ночь они не могли провести вместе до самого конца. Лоррен должен был уйти.
Одевалась Ортанс сама. Платье измялось. Шпильки она даже не стала искать. С распущенными волосами, с бледным лицом, с горящими глазами спустилась она к Мишелю — и споткнулась на последней ступеньке, так что ему пришлось ее подхватить.
— От тебя пахнет кровью, — прорычал Мишель. — Они на тебя напали?
— Нет. Я дала кровь добровольно. А теперь я хочу спать. Пожалуйста, поедем в "Дубовый листок".
В лимузине Ортанс дремала. И в гостинице рухнула на постель, даже не раздевшись. Давно не спала она так сладко и крепко. И даже кошмаров не видела.
Но после пробуждения ей пришлось объясниться с Мишелем.
— Я понял, что вчера случилось. Я же не совсем глуп.
— Ты совсем не глуп.
— Когда я полюбил тебя и рассказал об этом падре Лазару, он предупредил меня, что ты уже любишь другого... вампира. Что ты никогда не сможешь быть полностью моей.
— Значит, ты все понимаешь и не сердишься?
— Не сержусь? Я бы хотел убить его, Ортанс. Ты не должна быть с ним. Ты не должна принадлежать мертвой твари... Ему от тебя нужна только кровь. И он приворожил тебя похотью. Не понимаю, почему ты считаешь, что любишь его. Не понимаю, почему падре Лазар считал, что ты его любишь! Это просто вожделение... У нас, как у фэйри, оно сильнее всего проявляется к тому, кто первым подарит нам истинное наслаждение. Происходит запечатление. Это — азбучные истины. Я знаю, тогда шел бой, вы сражались с Красными Колпаками... За меня. Из-за меня. И ты дала ему кровь, чтобы он выжил и продолжал биться. И благодаря твоей крови и его умению сражаться Красные Колпаки отступили. А уж то, что случилось между вами... Это было неизбежно. Тогда. Но не сейчас!
— Сейчас — тоже неизбежно. Мишель, мы любим один раз. Такова наша природа. Он — мой единственный.
— А ты — моя единственная. Это неправильно. Мы с тобой должны любить друг друга!
— Мишель, ты очень важен для меня. Ты — мой лучший друг. Но когда все начиналось, ты же знал...
— Я знал тогда и знаю сейчас, что люблю тебя. Он же... Он не может любить. Что у тебя с ним было тогда? А сейчас? Что-нибудь, кроме секса, было?
— Мишель, Лоррен родился в ту эпоху, когда между мужчинами и женщинами крайне редко было что-либо, кроме секса. Тогда, когда мы с ним впервые были вместе, он сказал, что хотел бы жениться на мне и иметь от меня детей. Если бы он был смертным, он не мог бы лучше выразить свою любовь... Любовь, да. Большей любви он не мог бы дать. Если бы я была женой смертного шевалье де Лоррена, я ждала бы его в замке, а он бы иногда приезжал — чтобы спать со мной и сделать мне очередного ребенка. И возможно, мы были бы даже счастливы. Я много раз мечтала об этом...
— Мечтала? О таком?!
— Да. Женщины всегда мечтают о невозможном...
— И теперь, пока мы в Париже, если он позовет, ты прибежишь?
— Прибегу. Я люблю его. Не только наслаждение, которое он мне дает. Я люблю... Все в нем. За прошедшие столетья я прочла о нем все, что нашла. Я знаю... Мне кажется, я знаю, что он из себя представляет. И все же я его люблю. Мишель, любовь ниспосылает Богиня-Мать. Она решает, кто кого должен полюбить. Бесполезно пытаться понять, почему случается так, а не иначе. Людям проще: они могут любить много раз. Зато мы чувствуем сильнее.
— Но я никогда не смогу перестать любить тебя!
— И не нужно. Мишель, мы не люди. Мы — другие. Ты-то и вовсе не человек, в тебе нет ни капли человеческой крови! И я верю, что ты сможешь принять мои чувства к нему... И все, что произойдет между нами в Париже. А после вернуться в Яблоневый Приют и жить, как прежде.
— Я не смогу. Знаешь, чего требуют от меня инстинкты?
— Ты уже сказал. Убить его. Не получится.
— Неизвестно... Может, и получится. А еще инстинкты требуют убить тебя. Вырвать тебе сердце. Поэтому я пойду сейчас на долгую прогулку. Может быть, мне удастся успокоиться. Если нет — заночую в другом месте.
— Будь осторожен с наступлением тьмы.
— Буду...
Мишель ушел. Ортанс было грустно от того, что она чувствовала его боль и его злость. Но она верила: он справится. Они вернутся в Яблоневый Приют, и все снова станет, как прежде...
Хоть бы подольше оттянуть возвращение! Мать-Богиня, как же мне не хочется возвращаться!
В дверь постучались.
— Вам посылка, сударыня, — послышался голос хозяина гостиницы.
Ортанс открыла. Полубрауни держал маленькую картонную коробку со странными рисунками.
— Просили передать от Филиппа де Лоррена.
Ортанс осторожно открыла коробку и увидела странный предмет... Она уже видела такие в руках у людей. Кажется, с их помощью переговаривались.
— Это — мобильный телефон, — пояснил полубрауни. — Но боюсь, в ваших руках он не будет работать...
Ортанс выудила из коробки картонный прямоугольник, на котором старомодно-аккуратным почерком было написано: "Этот телефон заговорен ведьмой от любых воздействий. Ты не сможешь его сломать. Только не роняй: он полностью из пластика, хрупкий. В нем только один номер — мой. Звони, если тебе будет что-то угрожать. Не могу встречаться с тобой. Хочу, но не могу. Принц запретил мне. Но если тебе будет что-то угрожать — звони, я пришлю помощь. Л."
Ортанс прижала карточку к губам.
— Как пользоваться мобильным телефоном?
Брауни взял аппарат, потыкал в кнопки...
— Тут лишь один номер. Достаточно нажать вот эту зеленую кнопочку — и вы позвоните владельцу номера. Все просто. Если вот этот значок на экране начнет мигать, обратитесь ко мне — я помогу зарядить батарею телефона. Но вообще тут мощная батарея, ее надолго хватит.
Ортанс кивнула. Благодарить у фэйри было не принято. У многих из полукровок — тоже.
3.
Нужно было обдумать все, что рассказала хозяйка Яблоневого Приюта, но Филипп не мог сосредоточиться. Мысли ускользали вслед за поспешно удалившейся из кабинета парочкой, удалившейся, впрочем, недалеко, — до библиотеки, располагавшейся в комнате напротив. То, что происходило между ними... Это, в самом деле, было похоже на одержимость. Филипп видел, как полыхало лицо девушки, как дрожали ее пальцы, слышал, в каком бешеном ритме колотилось ее сердце. Надо же, эта глупая овца никак не могла решиться ехать в Париж, потому что боялась встречи с Лорреном, а, сделав это, гордилась, — какая трогательная откровенность! — тем, что сумела внятно изложить информацию, прежде чем сорвала с себя платье. Как видно, не зря фэйри так категорично и яростно против того, чтобы вампиры пили их кровь, — они не вампиров боятся, они боятся самих себя.
