— Как оно к тебе?
— Нашёл.
Ну что, я буду ему всё подробно... излагать-описывать? С непредсказуемыми последствиями.
— Ага. Убери.
— Ты чего скис?
— Это твоё. Вот если бы ты был тать лесной, а я у тебя на возу нашёл... Да и так... Что ж мне — тебя к суду тянуть? После того как ты меня от смерти спас? Не хорошо, не по-христиански.
— И что теперь?
— Ничего. Тебе — спасибо. Больше благодарить нечем, извини. Завтра пойду к дяде, скажу, что долг отдавать нечем. Буду просить. Только он... обельную запись составит. И продаст. Кому-нибудь в службу. Хорошо бы — приказчиком торговым.
— А ко мне пойдёшь?
— К тебе — куда?
— В службу, приказчиком торговым.
— А... а где... а что... а как?
Тут мне с ним пришлось несколько раз пройтись по кругу: долг у дяди — товар у меня.
Как-то местные... торговаться умеют. В товарах понимают очень хорошо. Пересидеть-переговорить — пожалуйста. "Купи-продай" — никаких проблем. А вот трёхходовки... Или — больше... Особенно с привлечением кредита в товарной форме. И вообще, богатство схем здесь... "Бедность заготовок" называется.
После моей России — просто песочница в детском саду. Я не про МММ. Есть варианты куда более интересные. И без криминала с коррупцией. Да я ж про свои сложные системы и поиск выхода в лабиринте уже рассказывал.
Договорились, что он ищет покупателя и продаёт товар. Цену продажи считаем его долгом мне, Николай отдаёт из выручки дяде одолженную дядей сумму. Разницу оставляет себе, забирает своё майно у дяди и присоединяется ко мне в моем... дурдом-походе. А поскольку мне оформлять на себя документы нельзя, по моей детскости, то обязанность отработать долг озвучивается в церкви с крестным целованием.
Складывается нормальный квест. Зачем идём — не сильно понятно. Что бесит — нет гарантий. Не то что дойдём — что хоть что-то найдём. Приключений по дороге... хоть ешь. Правда, без великанов-волшебников.
Вот мне только этого...
Команда — прелесть. Как у умненького Буратинки. Сильно блуданувшая Мальвина, запойный пудель Артемон, и меланхолик Пьеро с "купи-продайскими" рефлексами в третьем-четвёртом поколении. Осталось только дойти до дверки в каморке папы Карло, полюбоваться на иллюзию домашнего очага. И пробить холст носом.
Глава 34
А утром — Смоленск.
"Город сей обласканный
Ветрами и сказками.
Ласковый".
Это про него. Правда — через 800 лет.
Николай вывел нас не низом, вдоль самой реки, а верхом, по гребню речной долины. Так что мы издалека полюбовались Смядынским монастырём, проскочили стороной княжье подворье.
Старое солдатское правило срабатывает автоматически: от начальства подальше — к кухне поближе. Снова выскочили на край днепровской долины.
Опаньки. А вон и церковь Петра и Павла. Ух как мы там с одной... моей знакомой. Я её из города в Заднепровье провожал. Темно уже было. В те годы церковь была закрыта. Двор не освещён. Мы туда заскочили и... не скоро выскочили. Вот уж не думал, что увижу... столь лично интимно знакомое. В эти-то стародавние времена.
А церквушка примечательная. Так на Руси не строят. Даже по куполам видно: не луковки. Византийская работа. Тоже Ростик, для первого епископа соорудил. А потом, уже после войны, которая Великая Отечественная, Сталину подсунули на подпись проект восстановления города. Там всё хорошо было. Одна закавыка: предлагали эту церквушку снести. Ну и пришлось архитекторам... кому переделывать проект, кому на Колыме... колымить.
А вот чего тут нет — "каменного ожерелья Руси".
Фёдор Конь так её и называл. Крепость Смоленскую. По длине — третье-четвёртое место в мире. После Великой Китайской и Московского Кремля.
* * *
Тесть вспоминал, как их бригаду РГК перебрасывали на запад через только что освобождённый Смоленск. Бойцы в теплушках смотрели на то, что осталось от этого города, и говорили: "не поднять, мёртвая земля".
Горы и поля щебня, кирпичного мусора, обгорелого... всего. В городе стояли только Крепость, Собор, тюрьма и здание гестапо. В последнем потом долго военная комендатура была. И я там бывал.
Мда... Но это совсем другая история. Про девушку, которая вздумала гулять ночью по здешним оврагам... Невесёлая история.
Крепости ещё нет. А вот собор Успенский стоит. На том же месте, на Соборной горе.
В моё время перед ним ещё памятник Кутузову стоял. Со шпагой. Потом какие-то шутники шпагу утащили.
Не, это не я. И кроме меня на Руси шутники есть. Лет пять новую делали. Всунули фельдмаршалу в руку и заварили намертво. Как траки у тридцатьчетвёрки перед Челябинским тракторным. После общеизвестного марш-броска. Монумента с постамента. По ночному городу. Там тоже не я.
Что у нас в России хорошо — истребители. Их даже когда в качестве памятников ставят, то место для рулёжки ещё есть, а вот до взлётно-посадочной... А вот транспортники...
Пришлось как-то принимать участие в прогулке АН-двадцатьчетвёртого по современному городу. А что? — Проспекты широкие, на перекрёстках светофоры не мешают — ниже плоскостей. Хорошо, что пулемёты успели ещё в части снять...
А собор-то тот да не тот. Этот — самого Мономаха. Маленький ещё. Хотя и не чисто Мономахов. Ростик дедову игрушку перестраивал-расширял.
Потом придут поляки, возьмут-таки город. Последние защитники взорвут пороховой склад, устроенный в подвале собора. Стены рухнут, давя собой полный зал женщин и детей. И одна из уличек у подножья Соборной горы будет называться "Красный ручей". Всегда. Несмотря на переименования любых властей. Потому что по ней из-под рухнувших стен собора ручьём текла кровь. А ещё одна улица будет называться с тех дней всегда Резничка. Потому что когда поляки пробили крепостную стену и вошли в город — здесь они резали людей. И вся улица была завалена зарезанными.
А потом, уже другие пришлые, немцы, в один летний день в 41-м расстреляют на этой самой улице шесть тысяч человек. И будет просто камень памятный на этом месте. Без имён, без всяких "почему — за что". А всего за войну только на улицах только этого города будет убито сто пятьдесят тысяч человек. Из ста восьмидесяти тысяч, живших до войны. В ту войну, которая Великая Отечественная.
А между немцами и поляками будут французы. И после нескольких месяцев присутствия представителей самой куртуазной из европейских наций потребуется более десяти лет, чтобы отстроить город до прежнего размера. Начисто был выжжен.
А до них были литовцы. И где-то между — московские рати. Тоже жгли.
А первое поселение, на Соборном холме, в своём походе ещё Олег Вещий спалил. Самого Рюрика не то брат, не то дядя. Шёл себе из Новгорода в Киев, Аскольда с Диром вышибать. И дорогой запалил деревушку... чтоб светлее было. Создавать древнерусское государство.
У этого города и герб специфический. Птица Феникс, сидящая верхом на пушке, обращённой на запад.
С Фениксом понятно: сгорел в пепел, на третий день из пепла червяк вылез. Сажи с окурками наелся и стал очередной вариацией павлина. До следующего неисправного огнетушителя.
А с пушкой ещё веселее. Что в Смоленске в первом из русских городов пушки палили — правда. Хотя был он в то время не русским городом, а литовским, не пушки, а тюфяки, не в бою, а торжественный салют при въезде высокопоставленного гостя. А так всё правильно.
Но пушка в гербе — это уже более поздние реминисценции, инсинуации и ассоциации.
А сначала дело было так.
Сидел здесь князем один из рюриковичей. И тогдашний сюзерен — великий князь литовский его выгнал. Побежал изгнанник к кузену недалеко. Городок у кузена маленький, скучно, делать нечего, но вот жена — красавица. Поймал князь княгиню во дворе и, несмотря на полный двор слуг, зимнее время и соответствующую одежду — поимел.
Кузен обиделся, и князь побежал дальше. Понятно, что никто из своих его уже и на порог не пускал. Так что пришлось ему бежать аж до города Кобленца. А там германский император, имперский съезд. Ля-ля три рубля...
— А можно мне к вам в службу?
— Да мы бы с радостью, но у тебя ж даже герба благородного нет.
— Сща сбегаю...
И изобразили имперские специалисты по геральдике первый смоленский герб: на синем фоне золотая половина льва. Задняя. С хвостом и причиндалами. Типа: точно лев. Но без мозгов. И даже без места для них. Но с остальным. В хорошем состоянии.
Не шучу. Сам видел в серьёзной книжке. Германский герб смоленского князя.
А уж потом... для благозвучия... Как Пропойск переименовали, так и здесь. Из хвоста — запальный шнур, вместо лап — колеса, из божьего дара — ядра...
Кстати о гербах.
Герб нынешней Украины Самостийной видели? Незалежной и незаможной? — Трезубец. Восходит, как официально говорят, к родовому гербу рюриковичей — сидящему соколу.
Всё верно. Почти. Сокол у рюриковичей есть. Собственно, и имя Рюрик означает "сокол". Известны и другие формы: Рорг, Ророк. Но... Сидящий сокол это птица с глухим кожаным чехлом на голове и связанными лапами.
Я не про курятник-соколятник. То заведение для всякого князя глубоко интимное. Наравне с государевой опочивальней и сокровищницей. Соколиная охота — дело весьма серьёзное, государственное. На соколиный двор постороннего не пустят никогда.
А вот на охоте, в парадном варианте, так сказать, сидящий сокол есть птица слепо-глухая, да ещё связанная и привязанная. Узник. Ну и какой государь себе такую символику в герб возьмёт?
Поэтому у рюриковичей герб другой — сокол атакующий.
Сокол атакует сверху вниз, в падении. Крылья полуприжаты, ударный последний коготь оттопырен. Сапсан, при ударе, летящей утке этим когтем голову напрочь сносит — на землю безголовая тушка падает. Голова у сокола в атаке — внизу. Соответственно, центральная часть герба — птичья гузка. А сам сокол — снизу, ручкой от вилки.
И какой смысл имеет ритуальный поцелуй такого герба при всяких государственных присягах? — Правильно. "Поцелуй меня в...".
Самостийники, как всегда, недопоняли-недодумали. Закономерность общеизвестная и постоянно воспроизводимая — если патриот, то мозгов нет. Остаётся только два понятных дела, как в батальоне "Нахтигаль": "спивание щирых украинских писень" и Львовская бойня. Не на что другое националисты, хоть какие, непригодны.
* * *
Так, потихоньку-полегоньку, телеги-то без тормозов, придерживаем и осаживаем. С этих "круч днепровских" да загреметь...
"Здесь люди сероглазы и добры.
Здесь пахнет русским духом
Румяным пахнет хлебом
Здесь небо голубей голубизны".
Таки — да. Небо здесь... Ни с Москвой, ни с Питером... Я такое высокое небо видел ещё только в двух местах. В донской степи по весне. И — над Иерусалимом.
А это что такое знакомое? Ё-моё! Церковь Михаила Архангела! Не такая, как при мне — ещё деревянная. Но место то самое.
* * *
Тут мы с батюшкой местным как-то текилу... С солью и лимоном. На рубеже тысячелетий.
Рядом должно быть кладбище французских кирасир. Ну где ж ещё французских кирасир складывать? — Только под Ватерлоо и у Смоленска. Пока пехота маршала Нея с той стороны на стены лезла, тут, вдоль Днепра, кирасиры с казачками повстречались. Лежат. Ещё — нет, но — будут.
Поп рассказывал, как в самом конце двадцатого века приезжал капеллан из самого Парижа, и они вместе служили службу поминальную. Разом и католическую, и православную. По павшим французским офицерам. А вот по русским есаулам... Как-то не слыхал.
Поп тут... Жуликоват был мужичок. Будет. А вот жена у него... Редкий случай, когда я со второй минуты перестаю замечать в женщине прежде всего даму. Вижу и слышу человека.
"Есть женщины в русских селениях".
Точно — есть. И ведь ни красой, ни статью... Ни — "коня на скаку", ни — "в горящую избу". Нормальная, среднего роста, сероглазая... Милая многодетная мать. Но эта матушка — мужа своего с того света вытащила, от туберкулёза выходила, на попа выучила... Редкой силы духа женщина. Самого Кирилла заставила решение изменить и мужа её вот в эту церковь настоятелем поставить.
А Кирилла развернуть... Лом стальной в бархотце. Он ведь здесь, в Смоленске, много лет митрополитом был.
Когда наслышан о человеке с разных сторон, а потом видишь его в Патриархах... Очень интересно отличать суть человеческую от функции, личины, имиджа. Один из немногих, к кому я — с уважением. Нет, мы с ним не работали: я же говорил о своём отношении к госструктурам и их аналогам. Но временами жаль когда видишь: умный человек, а говорит не то что "по душе", а то, что "по нужде".
Высокопоставленным по нужде не только в нужник приходится, но и на трибуну или, там, амвон.
А здорово вот так — по знакомому городу. Где твои друзья жили... Живут... Будут жить. Как у попаданцев с грамматическими временами... коряво. Всё-таки, будут жить. Помоги им, господи. "И не забудь про меня".
* * *
Приехали. Привёл-таки Николай на постой. Удружил.
Не сильно богатое подворье. Двое пожилых людей. Дед с бабкой. Сын их возницей с Николаем был. Там остался. В лесном логу. Единственный сын. А мы — тут. Вестники смерти.
Старуха как услыхала — концы платка закусила и воет. Пошла к дому, споткнулась, по земле катается, встать — и не может, и не пытается. Траву руками из земли с корнями... И в рот пихает. И вой такой... глухой. Сквозь зажатые зубы. Без возможности вздохнуть.
Марьяше кивнул — она подбежала, с мужиками отнесла старую в дом, там осталась утешать.
А дед просто осел на завалинку. Молча. Слёз нет. Каменный. Только два вопроса:
— Мучился? Похоронили?
И что сказать? Николай соврал "да, всё по обряду". А у деда сердце прихватило. И чего делать? Валидол под язык? Через восемь веков? Даже самого завалящего корня валерианы нет. Вот и стой, смотри — как у него лицо синеет.
Как увижу какого-нибудь попаданца, обязательно спрошу:
— Ты, дурень с мечом. Сплошной ГГ. Опять на подвиги собрался? А где твоя похоронная команда? Где копачи-ассенизаторы? Где мужики с досками-лопатами?
Потому что оставить человека без погребения и отпевания... Это уже не тело его, а душу обречь на муки вечные. Такая душа никуда уйти не может. Ни в рай, ни в ад. И плевать, что мы, такие продвинутые, думаем иначе, что мы вообще о душе не думаем. Ни о своей, ни о чужой. Эти-то люди думают. Им такое — мука мученическая. Живым. Пожизненно.
Марьяша защебетала уже. Ничего так не поднимает тонус, как вид кого-то, кому ещё хуже. А тут хоть как-то помочь можно. Воды согреть, в постель положить. Николай пошёл к дяде своему — докладываться. Мы с ним маленько детали обговорили, полосу этой камки в ладонь шириной отрезали — на показ. Будет искать покупателей. Но... не уверен я. Как бы чего лишнего не сказал.
Ивашко коней распряг, возы развязывает. А я, так, "подай-принеси". Типовая форма деятельности подростка в патриархальном обществе.
Баньку затопил. Новая забота. Задача о козе, капусте и волке в одной лодке. Марьяшу, хоть с кем кроме меня, пускать в баню нельзя. Да и не пойдёт она хоть бы и с бабкой — стрижена. В одиночку в бане мыться не принято. А её не только помыть надо, но и полечить, ванночки бы поделать.
