Вдали от этой суеты королевские покои казались особенно пустынными и наполненными тишиной. Воздух там словно пропитался тревожным ожиданием, а о предстоящем пире напоминал лишь праздничный наряд Его Величества, который держал в руках один из пажей. Сам король стоял у большого — во весь рост — мутноватого зеркала и глядел на свое отражение. Собственное бледное лицо сердило его — он не хотел поддаваться волнению, однако не умел еще справляться с приливом чувств. Он ждал вестей от Гайтуса, а они все не приходили, и потому Никлосом овладело беспокойство.
Оно появилось еще на рассвете, когда король проснулся с сильно бьющимся сердцем — от увиденного им ночью сна. Он лежал в постели и широко раскрытыми глазами смотрел на складки балдахина над головой, пока не пришли слуги, чтобы помочь Его Величеству одеться. Никлос не решился отослать их, хотя с радостью остался бы в одиночестве: он боялся, что о его причуде тут же доложат королеве-матери, и она встревожится. Юноша не желал прибавлять ей хлопот — ведь и за короной она послала ради благополучия сына.
Королю подали роскошный завтрак, однако он почти не притронулся к закускам и лишь чуть пригубил вино. Позже слуга сообщил ему, что занятия с наставниками в тот день были отменены по приказу Систении. Юношу обрадовало это известие: чтение книг, письмо и долгие беседы выпивали из него силы, вызывали головную боль и рассеянность. Иногда ему становилось невыносимо продолжать урок, и тогда он прерывал его под вымышленным предлогом. Никлос чувствовал, что слабость его болезненная, глубоко засевшая, но все же к лекарям не обращался из боязни расстроить мать и из затаенного страха перед отцом, воспоминания о котором отчетливо проступали в его памяти.
Образ Гредвира неуклонно следовал за Никлосом, куда бы тот ни направился и какому бы делу ни посвятил себя. Юноша помнил отца, как человека грозного, решительного, с суровым лицом и таким же нравом. Он учил сына крепнуть телом и духом, не ждать от окружения помощи или сочувствия. Он никогда не одобрял жалоб. После его смерти Никлос начал принимать заботу матери, старавшейся смягчить для него тяготы власти, но до конца ей так и не доверился.
Около полудня Его Величество отправился в купальню и, погрузившись в горячую воду, смягченную ароматными маслами, вспомнил свой ночной сон. Ему приснилась Луана — девушка, которую он считал самым красивым и обворожительным созданием из когда-либо виденных им. У нее были прелестные медового цвета локоны и восхитительные серо-зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами. Королю нравились ее задумчивость и сдержанность, ум и даже некая величавость. Она чудесно играла на лютне, грациозно танцевала, непринужденно поддерживала беседу. Особенным же достоинством Луаны, как полагал Никлос, выступало ее умение слушать. Она слегка склоняла голову набок, опускала взор, и Его Величество мог раскрыть ей величайшие секреты, не сомневаясь, что с ней они будут пребывать в полной сохранности.
Отец девушки, лорд Виллен, неизменно поощрял встречи Луаны и Никлоса. Зимой им приходилось ограничивать себя прогулками по галереям паласа или разговорами в тронной зале, но король был счастлив и этим. Именно у подножия своего трона, он, понизив голос до шепота и наклонившись близко к Луане, поделился с ней тайной — о том, что королева-мать отправила лорда Гайтуса в Северный храм. Никлос долго сомневался, стоит ли говорить о походе, но ему хотелось произвести впечатление на обычно спокойную, вплоть до холодности, девушку, и она заверила его, что ни одной живой душе не передаст слова короля.
Во сне же Луана была сердита на Никлоса, хотя он не мог припомнить причины этого. Они как будто беседовали о короне, а потом девушка вдруг разгневалась, начала упрекать его, говорила обидные слова. Теперь юноша опасался, что сон этот послан ему не зря. Неужели боги предупреждали Никлоса о грядущей неудаче?
* * *
Примеряя одеяние, пошитое королевскими портными для пира, Его Величество внимательно оглядывал себя в зеркале. Сколь ни хотелось ему казаться старше, черты лица и телосложение выдавали в нем юный возраст. Луане же в прошедшем году минуло восемнадцать, и Никлос боялся, что она предпочтет ему более зрелых молодых людей.
Один из пажей поставил перед зеркалом стул с бархатной подушкой и, как только король опустился на сиденье, принялся укладывать его белокурые волосы костяным гребнем. В то же мгновение другой паж распахнул двери королевских покоев и объявил о визите главного мастера Гевлина. В ответ Его Величество лишь вздохнул, безропотно принимая свою участь.
К появлениям мастера Никлос относился как к досадной необходимости, покорно терпя слетающие с его уст донесения, прошения и советы. Этот неприветливый мужчина отчего-то вызывал у короля беспокойство. Присутствие Гевлина всегда отличалось некоей навязчивостью, а манеры его были подавляющими, будто он выступал строгим наставником, а его правитель — неопытным и неумелым учеником. Маг нередко высказывал вслух, насколько его заботят сохранность и благополучие Его Величества, и всячески убеждал Никлоса пополнить свое окружение мастерами из столичных казарм. Но, несмотря на похвальное рвение Гевлина, король чувствовал себя увереннее и свободнее именно в его отсутствие.
Главный маг Веллуры коротко приветствовал короля и остановился чуть в стороне от него. Он был довольно высоким мужчиной, крепким в плечах, с темными волнистыми волосами, тронутыми сединой, и резкими чертами лица. Распознать в нем воина не составляло труда. Он не растерял выправку с годами, ловко управлялся с оружием, и молодые маги съеживались под его пристальным взглядом. Гевлин главенствовал над мастерами королевства более двух десятков лет, и уже долгое время никто не мог превзойти его в магическом искусстве.
Никлос повернул голову и вопросительно посмотрел на мужчину, позволяя ему обратиться к королю.
— Ваше Величество, — тут же произнес Гевлин низким и сухим, как песок в лекарских часах, голосом, — все приготовления к пиру завершены. Я удвоил стражу на постах и лично обошел дозорных.
— Разве не командир гарнизона должен выполнять эту работу? — удивился юноша.
Главный мастер презрительно скривился, вспомнив нерасторопного ратника с круглым животом:
— Он очень занят, Ваше Величество, и я предложил ему свою помощь.
— Чем же он занят, если не своей службой? — не понял король.
Гевлин замялся, подыскивая ответ. Командир гарнизона относился к магам с боязнью, и главный мастер с легкостью установил над ним свою власть, отдавая стражникам те приказы, которые считал нужными. Его Величеству об этом, пожалуй, знать не следовало.
— А впрочем, — продолжил Никлос, рассматривая в отражении золотую цепь на своей шее, — меня сейчас занимает другое. Я хочу одарить лорда Виллена альтийским[44] клинком, который я нашел среди ценностей королевской казны. Вот только ножен при нем не было. Я велел изготовить их, но позабыл отправить за ними слугу. Вы окажете мне большую любезность, если принесете эти ножны в мои покои, мастер Гевлин. Право, так лучше всего: только вам я могу доверить столь ценную вещь.
Во взгляде мага сверкнула злость, но он заставил ее потухнуть и затаиться на время.
— Ваше Величество оказывает лорду Виллену большую честь, — бесстрастно сказал он.
— Я хочу наградить его за преданное служение короне, — улыбнулся Никлос. — Лорд Виллен всегда поддерживает королевские указы и щедро жертвует на обустройство столицы.
— Как будет угодно Вашему Величеству, — поклонился Гевлин.
Стремительно развернувшись, он вышел. В груди его кипела ярость. Широко шагая и стуча каблуками, подбитыми железом, маг мысленно поносил короля последними словами.
'Ничтожный мальчишка! — думал он. — Что за тупица! Сколько еще мне терпеть его скудоумие, пока он не догадается пожаловать мне земли и титул? Уже три года я гну на него спину, как до того служил Гредвиру, а он наделяет альтийским мечом лицемера и предателя! Виллен только и ждет, чтобы захватить власть и втоптать в грязь короля и его дрянную матушку. И о чем только помышляла эта курица, когда обратилась за помощью к Гайтусу? Разве не главному мастеру надлежало отправиться в поход за священной короной?'
Сердито раздувая ноздри, Гевлин шел по галереям замка. Он намеренно выбрал самый долгий путь до мастерских, чтобы не облагодетельствовать Его Величество своей расторопностью.
'Этот дурень так увлекся дочерью Виллена, что глупая любовная лихорадка застилает ему глаза! — продолжал негодовать маг. — Лорд, разумеется, извлечет из такого положения всевозможные выгоды. Верно, сам потрудился свести голубков. И чем только король приятен этой девице? Еще бы чуть худобы, и был бы поистине тщедушным, а кожа так и вовсе болезненной бледности. Придворные лгут ему в глаза, обкрадывают, а у него нет ни ума, ни твердости, чтобы напустить на них страху. Его отец хоть и не проявлял особенной мудрости, а все же правил жесткой рукой'.
Мастер шумно дышал от гнева и совсем не глядел по сторонам, пролетая через замковые арки и переходы, как черная тень. Пересекая галерею с колоннами, разделявшую два внутренних дворика, он поднял голову и едва не вздрогнул: у одной из каменных опор, сложив руки на груди, стоял лорд Виллен и наблюдал за ним.
На мгновение Гевлин растерялся, сбавив шаг, но затем направился вперед с прежней решимостью. Ему нисколько не хотелось беседовать с ненавистным любимцем короля, и он лишь поприветствовал его кивком. Виллен, однако, был в хорошем расположении духа, что обычно прибавляло ему дерзости и самомнения, а потому не отказал себе в удовольствии задеть гордость мага.
— Вы так спешите, мастер Гевлин, — с тончайшим намеком на насмешку сказал он. — Верно, Его Величество дал вал необычайно важное поручение.
— Именно так, — процедил воин, неохотно останавливаясь.
— Король очень ценит вас. Известно ли вам это? Он говорил мне как-то за вечерней трапезой, что у нет более покорного и проворного слуги, чем мастер Гевлин.
Маг испытал жгучее желание вцепиться Виллену в горло, но лишь растянул губы в кислую улыбку и ответил:
— Стремлюсь поддержать Его Величество в это нелегкое для него время.
По лицу лорда вдруг скользнула настороженность, будто Гевлину удалось отгадать его сокровенные мысли.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Я имею в виду кончину короля Гредвира, разумеется, — разъяснил мастер, внимательно глядя на Виллена.
Тот немедленно совладал с собой и с лицемерным радушием произнес:
— Ваше рвение весьма похвально. Королевству всегда требуется помощь магов, пусть даже в годы долгого затишья.
— Враги короля порой имеют дурную привычку затаиваться и ударять в спину, — ядовито улыбаясь, подхватил Гевлин. — Работа мастеров не заканчивается с завершением войн.
— Ваши слова вселяют в меня полную уверенность в сохранности Его Величества, — слегка поклонился ему Виллен, словно бы в благодарность за хорошую службу.
Маг тоже изобразил поклон, подчеркнуто вежливый и тщательно отмеренный, и поторопился покинуть галерею, погрузившись в раздумья еще более черные, чем те, что одолевали его до встречи с лордом.
Высокомерие Виллена, размышлял он, становилось нестерпимым. Если бы только король прозрел на его счет, но, похоже, мальчишка был совершенно на это не способен! Придется все же Гевлину подсобить ему. Магу лишь требовалось на краткое время завладеть короной, когда Гайтус отыщет ее и доставит в замок. Как и вовсе этот остолоп упустил ее? Одурачен парой алчных кнэфов! Мастер не отказался бы поглядеть, как лорд падет ниц перед Систенией и примется вымаливать прощение за свою оплошность.
Впрочем, услышать о его нынешних успехах Гевлину было бы занятно. Гайтус отличался таким упрямством и напористостью, что непременно вернул бы корону, однако к пиру он успеть не мог. Зря только мастер уплатил за кражу той шайке кнэфов. Единственный прок от их разбойничьей забавы — это вести о пропаже короны. И как некстати молчал Грут! Должно быть, растратил всю магическую кровь, а без нее птиц не отослать. Ожидание и неведение раздражали Гевлина, но он напомнил себе о награде: немного чар на венце не повредят Его Величеству, зато сам маг обзаведется землей и станет называться лордом, а Виллен поплатится за свой длинный язык.
С подобными мыслями Гевлин добрался до замковых мастерских и принял из рук кузнеца великолепные ножны, над которыми вдобавок потрудился кожевенник. Узорчатые пластины из серебра украшали верхнюю часть и оконечник. На черной коже, обтягивающей деревянную форму, сияло золотое тиснение. Маг завистливо провел по нему пальцами, затем поднял ножны к глазам и рассмотрел искусную гравировку. Кузнец окликнул его и осведомился, не нужно ли господину что-то еще, но мастер досадливо качнул головой, повернулся на каблуках и устремился обратно в королевские покои, на сей раз избрав кратчайший путь.
Никлос прохаживался перед зеркалом, изучая в отражении, как движутся при ходьбе складки его королевской мантии, обшитой белым мехом горностая. Гевлин поклонился королю и, принудив себя к безраздельной учтивости, сказал:
— Позвольте, я вложу клинок в ножны, Ваше Величество.
— О да! — воскликнул юноша. — Я же не дал вам полюбоваться на сам меч! Ужасное упущение, ведь это прекрасный клинок.
Позвав слугу, он велел тут же принести альтийский меч. Когда это было исполнено, маг сжал оружие в ладонях и притворился, что внимательно разглядывает его, восхищаясь тонкой работой. На самом же деле, клинок занимал Гевлина лишь потому, что сделан был из превосходной податливой стали, на которую беспрепятственно ложились чары главного мастера.
Застыв на месте и не переставая касаться меча, маг припомнил всю свою ярость и ненависть к Виллену и приказал оружию в бою не слушаться лорда, отводить в сторону его удары, а при случае даже покалечить или убить своего хозяина. Угрызения совести ничуть не беспокоили Гевлина при этом. Долгие годы неблагодарной, не отмеченной наградами или благоволением короля службы заставили его прийти к заключению, что каждый человек должен сам ковать свое счастье и пользоваться любой возможностью обрести почет и богатство.
Наложив заклятие на меч, мастер с поклоном передал его Никлосу, а тот, окинув одобрительным взглядом ножны, препоручил клинок заботам слуги и приказал не выпускать его из виду.
Чуть погодя дверь в покои снова отворилась и появившийся из-за нее старший распорядитель замка доложил о скором начале пира.
— Уже? — вдруг встревожился Никлос.
— Солнце заходит за горизонт, Ваше Величество, все гости собрались в парадной зале, — степенно ответил слуга.
Гевлин увидел замешательство короля и тревогу, которую тот не в силах был скрыть. Чувства эти явились для мага вполне понятными — Никлос полагал, что на пиру состоится коронация, но никаких сведений об успехе Гайтуса он все еще не получил. Мать короля оставалась в своих покоях в эти дни, однако не преминула бы поделиться радостью с сыном.
Самого же Никлоса ужаснул подобный поворот событий. Неужели с отрядом лорда Гайтуса приключилась беда? Ему бы не хотелось, чтобы кто-то умер из-за его прихоти. Быть может, мать скрыла от него возвращение лорда и намеревалась приятно удивить сына на пиру? Ведь и Луана выказывала нетерпение в беседах о коронации — неужели Никлосу придется сделаться лгуном в ее глазах?
