Его страстная речь не произвела на принца впечатления. Лоррен видел, что у него в глазах уже загорелся азарт и предвкушение интересной игры, как у маленькой девочки, которой подарили новую куклу.
— Если я попрошу вас не вмешиваться, вы же все равно не послушаете? — спросил он обреченно.
— Разумеется, нет! И не смей изображать страдание. Ты помнишь, когда-то мне удавалось сделать хорошенькой даже Лизелотту Пфальцскую!
Лоррен фыркнул.
— Вы действительно так думаете?
— Ну, почти хорошенькой. А эта девочка гораздо лучший материал.
— Делайте, что хотите, — махнул рукой Лоррен, — Но когда она заявит мне, что собирается замуж — будете вы виноваты! И я заставлю вас искать мне новую секретаршу!
Когда неизвестный господин предложил ей прокатиться по магазинам, Мари-Сюзанн сочла его хитроумно пробравшимся в офис маньяком.
— Вы шутите, месье? — пробормотала она, неосознанно пытаясь спрятаться под стол.
— Никаких шуток. Тебе нужно купить новую одежду, эта никуда не годится.
— Но я... — девушка почувствовала, как заполыхали щеки, — Я не могу! Месье Лоррен меня не отпустит!
— Отпустит. Можешь сама спросить у него.
Мари-Сюзанн спросила. И была испугана еще больше, когда получила подтверждение патрона, что тот отдает ее в полное распоряжение неизвестного господина и позволяет ему делать с ней все, что тот захочет. В какой-то миг в глазах генерального девушка даже заметила проблеск сочувствия, отчего ей сделалось еще более страшно. По всему выходило, что она не ошиблась, и неизвестный господин определенно является маньяком. Может, стоило убежать от него по дороге? И черт с ней, с этой работой... Она не убежала. Но, садясь в роскошный лимузин, вид имела, как овечка, которую волокут на бойню.
— Ты меня боишься? — удивился неизвестный господин, садясь с ней рядом, — Почему? У меня коварное выражение лица? Я не собираюсь насиловать тебя и убивать. Честно. Я вообще не интересуюсь девушками как объектами для секса. Мы просто поедем по магазинам, расслабься.
— Но все это странно, — пробормотала она.
— Не так уж странно, как тебе кажется.
Уже потом, много времени спустя, вспоминая ту ночь Мари-Сюзанн умирала со смеху, — она выглядела идиоткой, еще похлеще, чем Джулия Робертс в фильме "Красотка". Но ведь то кино! А с ней все происходило на самом деле! И тогда ей было совсем не до смеха! Это был ужас, ужас, ужас... Она не понимала, что происходит. Она ведь ничего не знала ни о своем патроне, ни о его любовнике, она не жила еще по их правилам.
Стоимость платьев, которые покупал ей Филипп, намного превосходили даже ее новую астрономическую зарплату, — которую, кстати, она еще ни разу не получила! — не говоря уж о туфлях, сумочках и, господи спаси, нижнем белье.
Мари-Сюзанн пыталась сопротивляться, хотя в глубине души понимала, что бесполезно.
— Я не могу себе этого позволить!
— Лоррен мало тебе платит?
— Нет, но... Все же не настолько много!
— Тогда считай, что я покупаю тебе униформу.
— Даже нижнее белье? Его никто не увидит!
— Не глупи. Под красивой одеждой должно быть красивое белье. Важно не только, как ты выглядишь, но и как себя чувствуешь. В тех трусиках и лифчике, что на тебе сейчас, ты будешь чувствовать себя чучелом даже если спрячешь их под платье от Карден.
— Нет, месье. Спасибо, но это слишком... Я так не могу!
— Почему? Ты можешь мне объяснить? Право, люди становятся все более странными! В былые времена никто не артачился, когда ему что-то предлагали просто так, по доброте душевной. А сейчас у них становится такой вид, будто я покушаюсь на их честь. На самом деле, это ужасно раздражает. Девочка, тебе нравится твоя работа? Тогда не смей мне прекословить!
Под конец Филипп свозил ее еще в какой-то салон, где в конец измученная Мари-Сюзанн уснула в кресле у парикмахера.
Уже на следующий день она явилась на работу, преобразившись почти до неузнаваемости и чувствуя себя ужасно неловко, но она не могла бы пренебречь наставлениями Филиппа, потому что ужасно его боялась. Тот обещал навестить ее вечером и убедиться, что она больше не похожа на чучело. И действительно явился. И потом еще недели две или даже больше упорно контролировал ее и ужасно ругался, если ему что-то не нравилось.
И, изменившись внешне, как-то незаметно для себя Мари-Сюзанн начала меняться и изнутри. Стала чувствовать себя иначе. Взрослой, красивой женщиной, а не смешной, несуразной девчонкой. Нельзя сказать, чтобы в новом статусе ей было комфортнее, но она привыкла. В нем были свои преимущества. И свои опасности.
О том, как сильно все изменилось, Мари-Сюзанн поняла очень скоро, собственно, в первый же вечер после своего преображения, когда увидела, каким взглядом посмотрел на нее патрон, явившись, по своему обыкновению, в конце рабочего дня в офис. Он посмотрел на нее совсем иначе, чем раньше. Так, как на нее никогда еще никто не смотрел...
В тот момент Мари-Сюзанн полетела в пропасть. И хотя потом ей даже начало казаться, что она сумела во всем разобраться и нащупала твердую почву под ногами, порой та все еще ощутимо шаталась под ее каблучками. Мари-Сюзанн сама себе казалась путником, пробирающимся через болото по узкой тропинке. Один неверный шаг — и она пропала. Порой она удивлялась, как же до сих пор умудряется не оступиться.
Именно так девушка чувствовал себя и сейчас, когда с бесстрастной улыбкой вносила папку с договорами в кабинет генерального, где с одной стороны на нее смотрел усталый почти до бесчувствия жених, а с другой — мрачный любовник. Один смотрел с теплом и нежностью, он действительно был влюблен в нее, Мари-Сюзанн это точно знала. Но только взгляд другого заставлял ее сердце биться сильнее, и делал ватными ее коленки. И кожа горела в том месте на шее, где остались следы от его клыков. Один мог быть, — и она надеялась, станет, — ее тихой гаванью, убежищем, возможностью хотя бы иногда чувствовать себя в безопасности. Другого она обожала с каким-то безумным, иррациональным исступлением, от которого сама порой приходила в ужас.
Она не решилась взглянуть в глаза ни тому, ни другому.
Но шепнула Лоррену на ухо, когда передавала договора:
— В приемной вас дожидается месье Данвиль.
Она надеялась, что спасет тем самым Жан-Люка от затянувшейся пытки.
И в самом деле, спустя уже несколько минут Лоррен отпустил его.
Перед тем, как войти в его кабинет, Филипп поцеловал Мари-Сюзанн пальчики и шепнул ей на ухо:
— Ты умница и все делаешь правильно.
— Спасибо, месье, — вымученно улыбнулась ему девушка.
3.
Несмотря на учиненный среди персонала разгром, Лоррен все еще выглядел так, будто ему хочется убивать, но жертва ускользнула у него из-под носа в тот самый момент, когда он готовился запустить в нее когти.
— Никто не хочет работать, — проворчал он, откидываясь в кресле, — Стоит ненадолго предоставить их себе, все тут же расслабляются и ничего не делают.
Филипп почувствовал почти непреодолимое желание забраться к нему на колени и поцеловать. От Лоррена сладко пахло яростью и кровью. Кровью фэйри, которая полыхала в нем, как огонь, как жидкое золото, как чистый солнечный свет, горячий, но не обжигающий. Пахло не так сильно, как вчера, но все еще весьма ощутимо. Вот бы укусить его и попробовать его крови, перемешанной с кровью фэйри.
Вместо этого Филипп уселся на краешек его стола, сдвигая в сторону бумаги.
— Мы не закончили разговор, когда ты так импульсивно нас покинул.
— Он перестал быть конструктивным.
— Ну да. Послать своего принца на хуй и гордо удалиться — это было верхом здравомыслия, я согласен. Очень вовремя сейчас устраниться и срочно заняться воспитанием подчиненных.
Лоррен скрипнул зубами от злости.
— Вы сами меня устранили...
— Давай не будем все начинать сначала, — перебил его Филипп, — Завтра мы с Жаком отправляемся в Бретань на встречу с фэйри. Ты останешься здесь моим представителем.
— Не побоитесь оставлять меня наедине с вашим... милым мальчиком?
Филипп застонал.
— Лоррен, черт тебя возьми, ты можешь воздержаться от секса с кем бы то ни было хотя бы одну ночь?! Без секса, без убийств и без того, чтобы пить кровь фэйри?! Тебе это по силам?!
— Будет трудно, — усмехнулся Лоррен, — Но можно попробовать.
— Ты этим очень меня обяжешь!
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Лоррен подвинулся к Филиппу ближе и прижался лбом к его колену.
— Вы знаете, как мне хотелось бы быть там, рядом с вами.
— Я знаю, — отозвался Филипп, запуская пальцы в его волосы, — Но ты не можешь. И не только потому, что пил кровь фэйри. Там вообще не должен присутствовать никто посторонний. Мне придется делать все одному. Жак будет ждать меня где-нибудь неподалеку с машиной.
— Вы говорили, что ни за то на свете не согласитесь больше иметь дела с фэйри.
— Было бы глупо сражаться с их врагами, не попросив поддержки. Я соблюдал договор, почему бы и фэйри не сделать тоже самое? Я попрошу у них помощи и надеюсь, что они помогут хотя бы советом. Но если вдруг случится такое чудо, что они дадут солдат, ты должен смыться из дома до того, как здесь появятся фэйри. Кто-нибудь из нас предупредит тебя. Потом вернешься. Когда от тебя перестанет разить эльфийской кровью.
— Я все еще думаю, что мы могли бы справиться сами.
— Возможно, могли бы. Но я не думаю, что должны. Все, нам пора домой... После сегодняшней встряски твои сотрудники какое-то время смогут существовать без тебя. А нам нужно много сделать. К тому же Жаку только что звонили и сообщили о еще какой-то даме, которая срочно требует аудиенции. К нам просто паломничество в последнее время... И наверняка снова дурные вести... Надеюсь хотя бы, что эта не из твоих баб. Жак ее не знает.
— А как ее имя?
— Теодолинда.
— Я ее тоже не знаю.
— Ты помнишь их всех по именам? Какой ты милый...
4.
В Париж Теодолинда приехала ночью. Она поселилась в отеле, принадлежащем вампиру, где были номера для вампиров: с имитацией окон. Принц Парижа уже был извещен, что к нему с дипломатической миссией направлена посланница от ясновидящих жриц Кассандры. Так что Теодолинда должна была нанести ему визит этой же ночью. Медлить было нельзя.
Но все же сначала ей следовало подготовиться. Собираясь нанести визит принцу Парижа, Теодолинда должна была нарядиться, потому что знала, что он — мужчина из породы утонченных аристократов, ценящих красивые одежды. Сестры по храму, лучшее разбиравшиеся в нарядах, приготовили для нее длинное и просторное платье из белого бархата, к нему — накидку из серебристых лис. Накидку легко было сбросить, а в платье легко было двигаться, если придется сражаться.
Теодолинда приняла душ, вымыла и высушила волосы, и встав у большого, в рост, зеркала принялась причесываться.
...Смертные долго считали, будто вампиры не отражаются в зеркалах. Они заблуждались. Просто вампиры не любили зеркал и не держали их в своих домах. И в чужих домах тоже старались зеркал избегать. А то и вовсе их уничтожали. Во-первых, потому что сначала зеркала делались из полированного серебра, а позже в них использовалась серебряная амальгама, близость же серебра ослабляет вампира. Во-вторых, потому что между вампирами из поколения в поколение передается, будто взглянувший на себя в зеркало вампир может подпасть под власть своего собственного гипноза, да так и застыть навсегда у зеркала...
Некоторые утверждали, будто это глупое суеверие. Но проверять не торопились.
А вот Лигия как-то раз решила проверить. Любопытная она. Ей четырнадцати не исполнилось, когда ее обратили, и в чем-то она навсегда осталась подростком. Не только внешне, душою тоже. Теодолинда нашла ее тогда, застывшей в странной позе: Лигия будто окаменела, глядя в круглое зеркало, которое поднесла близко к своему лицу. Слишком близко. Будто хотела рассмотреть каждую свою ресничку. Но достаточно было выхватить у Лигии зеркало и насильно напоить ее кровью, как она пришла в себя. Лигия рассказала, что решила проверить, что будет, если просто посмотреть в зеркало, не применяя вампирский гипноз. Но когда она поймала свой взгляд, сработал какой-то неудержимый инстинкт. Перед тем, как раствориться в собственных глазах, Лигия успела поразиться тому, как она стала прекрасна...
В общем, зеркала были опасны. Но только для неосторожных.
Теодолинда была очень стара и очень осторожна. Ее обратили, когда ей было тридцать шесть — во времена ее жизни это был уже крайней рубеж зрелости, переход к пожилому возрасту. Она была избранным вождем в своем поселении. И она научилась контролировать себя еще задолго до обращения. Так что научиться смотреться в зеркало, избегая соблазна собственного взгляда, для нее было легко.
Сейчас она смотрела на свои рыжие волосы, при жизни довольно жидкие, а с возрастом еще и наполовину поседевшие, теперь же — пышные и роскошные, спадавшие на плечи крупными кольцами, сиявшие начищенной медью. Она смотрела на свое лицо, когда-то грубое, с толстыми щеками и тяжелым подбородком, а сейчас обретшее суровую красоту — такие лица рисовали на своих плакатах немецкие нацисты во время последней большой войны, и Теодолинда, разглядывая плакаты, печалилась: неужели это ее потомки? Но гораздо больше она удивлялась тому чуду, которое превратило ее некрасивое лицо — в красивое, которое сделало пышными ее волосы, вернуло ей молодость, смыло веснушки с кожи и сделало все ее тело белоснежным, сияющим, будто белейшая и необычайно гладкая жемчужина.
Ох, если бы при жизни она была такой красивой...
Впрочем, может быть, это только усложнило бы ей жизнь.
Теодолинда всегда была высокой. В те времена, когда она жила, ее почитали великаншей: даже самые рослые мужчины ей едва ли доходили до плеча. Теперь, правда, по подиуму вышагивали женщины ее роста, только тощие. Она же всегда была толще трехсотлетнего дуба. И даже сделавшись вампиром, не превратилась в тонкое и гибкое создание. Ее крепкая плоть сопротивлялась и не желала истаивать. Теодолинда по-прежнему была широкой в кости, пышногрудой и широкобедрой, и по-прежнему смотрелась могучей.
При жизни она была сильной, ловкой, отважной воительницей. Сделавшись вампиром, она отточила навыки боя до совершенства. И до сих пор презирала огнестрельное оружие. Она носила при себе два метательных ножа в рукавах, а на спине прятала короткое копье. С этим оружием она была непобедима более тысячи лет. Зачем ей какой-то хилый пистолетик?
Теодолинда уложила волосы в красивую старинную прическу из множества толстых, перевитых между собою кос. И достала из ларца драгоценную диадему, сделанную в виде венка из золотых цветов, на которой на упругих металлических проволочках были закреплены крупные золотые шмели с перламутровыми крылышками. Шмели чуть подрагивали при движении, и казалось, они кружатся над цветами в поисках сладкого сока...
Диадему ей подарил Наполеон Бонапарт. В 1804 году Теодолинду отрядили быть его помощницей и предсказательницей, ведь особенностью ее ясновидческого дара было то, что она предвидела только исходы всевозможных кровавых событий, вроде войн или военных переворотов. А Наполеону по какой-то причине покровительствовал Совет вампиров.
