— Что это? — ошалело спросил Льяти, осматривая помещение. Ничего больше, кроме этих чаш и идола Червя, тут не было.
— Не знаю, — Димка ошалело помотал головой. То ли от вкуса странной жидкости, то ли от её запаха в голове у него всё поплыло. Он бездумно повернул голову, глядя на Льяти.
Глаза Льяти глубоко, влажно блестели, и Димка вновь помотал головой: в них мерцали отражения странного огня и в какой-то миг ему показалось, что эта комната невероятно огромна и он смотрит куда-то в её дальний конец. А лицо Льяти, освещенное зыбкими сполохами пламени, тоже казалось таинственным и чужим...
Льяти вдруг помотал головой — верно и ему привиделось что-то похожее — и Димка наконец опомнился. Отчасти. В голове у него мягко плыло, боль куда-то ушла — зато мощной волной поднимались шепчущие, обещающие голоса, и сейчас он уже не видел смысла сопротивляться им...
Он не знал, чем бы всё это кончилось — то есть совсем — но его отрезвила боль в спине. Рану жгло и дёргало — и это ощущение перебивало все другие...
— Что делать-то будем? — Юрка посмотрел на идола и тоже передёрнулся. — Брр-р-р, похабщина какая...
От пришедшей в голову Димки идеи в ней словно зажглось маленькое солнце.
— А вытащим этого красавца наружу — и спихнём вниз.
Юрка тоже просиял, услышав это.
— Точно!
* * *
Сразу в несколько пар рук мальчишки навалились на идола. Он оказался жутко холодный — по крайней мере, руки Димки обожгло буквально смертельным холодом. Хуже даже — что-то мертвящее поползло по рукам, стараясь добраться до сердца. Игорь зашипел, Юрка неожиданно похабно выругался — но идол всё же сдвинулся и с невыразимо мерзким скрежетом пополз по каменному полу.
— А ну, навались! — крикнул Игорь. — Раз, два!..
Мальчишки налегли изо всех сил, упираясь в пол пятками. Идол со скрежетом пополз к выходу. Димке показалось, что ему режут уши ржавым ножом. В этом мерзком скрежете ему померещились вдруг обещания невообразимых, адских мук, которые ждут его и всех, если он не прекратит. Но он только сжал зубы и толкал, толкал, толкал...
Идол Червя, казалось, активно упирался — но в конце концов мальчишки вытолкали его наружу. Здесь, на свету, мерзкий скрежет стал тише, в нем Димке померещился вдруг страх и обещания всевозможных благ — но он всё равно толкал, толкал, даже не пытаясь утирать заливающий глаза пот — и замер лишь когда идол Червя, качнувшись, замер на краю площадки.
— Катись в ад, погань, — Игорь протянул руку и толкнул в последний раз.
Идол вновь неохотно качнулся... на миг замер... потом вдруг опрокинулся, со всего размаху грохнувшись об острое ребро пирамиды. И взорвался, словно бомба, распавшись на тысячи разлетевшихся неожиданно далеко осколков. Они со звоном осыпались вниз, и всё стихло. Лишь где-то далеко на западе, в черневших над джунглями горах, Димке вдруг померещился отчаянный, захлебнувшийся дикой злобой вопль...
* * *
Мальчишка замер, удивленно моргая. Давившая его черная жуть вдруг исчезла, словно её просто выключили. Боль в голове начала слабеть, даже солнечный свет не казался ему больше ядовитым. Змееволки за стеной замерли, ошалело мотая головами, — и вдруг, скуля, бросились в лес. Димка усмехнулся, вытирая наконец заливающий глаза пот.
— Ну вот, теперь на самом деле всё...
Глава восьмая:
и вновь продолжается бой...
Здравствуй, песня весёлого детства,
Славишь Родину ты.
Это голос нашего сердца,
Голос нашей мечты.
Мы поём о завидной доле,
О счастливой нашей судьбе.
За детство светлое -
Спасибо, Партия,
Спасибо, Родина, тебе!
Встало солнце, и всё зазвучало -
День вступил на порог,
Словно новой книги начало -
Каждый школьный урок.
Ждут нас горы, и реки, и море,
Ветер дальних путей.
Мы поём о вольном просторе,
Об Отчизне своей.
Музыка: С. Сосник. Слова: Я. Серпин.
— Стой! — Верасена вскинул руку, всматриваясь куда-то в заросли, и Максим тоже замер. Он уже знал, что в лесу уши гораздо важнее глаз — если не отвлекаешься, знаешь всё, что происходит вокруг. Но он пока что ничего не видел и не слышал в ровном шуме леса...
Он уже тысячу раз пожалел, что отправился в этот поход. Западный лес напоминал одно громадное гноище — груды рухнувших стволов, поросших разноцветными грибами, осклизлый ковер опавших листьев, паутина, болота... Воздух здесь был жаркий и влажный настолько, что мальчишке иногда казалось — его завернули в рулон горячей сырой ваты. От пота и грязи чесалась и зудела кожа, волнами накатывало ощущение мерзости, нечистоты. Поделать с этим, однако, ничего было нельзя — мутная вода лесных речек чистотой отнюдь не отличалась. Кишащие здесь отвратного вида насекомые, нагло лезущие под одежду, тоже отнюдь не доставляли радости. Даже Вороны явно чувствовали себя здесь не в своей тарелке, хотя и старались не подавать виду.
Один Вайми вёл себя, как ни в чем ни бывало. Он и в своём родном мире жил в таком вот лесу, и неплохо приспособился: его темно-золотая, с серебристым отливом, гладкая, плотно прилегающая к твердым мускулам кожа оказалась ещё и очень прочной — даже страшные длинные колючки оставляли на ней лишь смутные белесые следы. Двигался он с бездумной ловкостью — плавно, бесшумно скользил в зарослях, в которых и змея застряла бы или стремительно бежал там, где и ногу не сразу поставишь, мог мгновенно замирать и подниматься одним движением. Очень цепкие руки и ноги позволяли ему взобраться на любое дерево. Высоты он совершенно не боялся — как совершенно не боялся жары, сырости и насекомых. Скорее из гордости, чем на самом деле — когда Вайми думал, что никто его не видит, физия его становилась весьма мрачной. Он любил всякие вкусные вещи и был очень разборчив в еде. Здесь, в лесу, где подходящей ему еды не было, он не жрал два последних дня...
— Что там? — спросил он. Несмотря на тысячелетний возраст, характер у него был самый непосредственный. Даже сейчас, после долгого бега, он дышал бесшумно. Одет он сейчас был ещё легче обычного — пёстрый четырехцветный шнур на бедрах с длинной бахромой и то, чем наградила природа. Впрочем, в таком лесу, сказал он, самое удобное — вообще ничего не носить, и лишь наличие вокруг общества вынудило его пойти на жертвы...
— Заткнись, — процедил Верасена. Лицо у него было напряженное.
Вайми моментально скривил ему рожу, но возражать вслух не стал. Их с Верасеной отношения не заладились в самом начале — и тоже по каким-то древним разногласиям. С ним вождь был холодно-вежлив, но не более того...
Сейчас Вайми замер, буквально обратившись в слух — и лицо его мрачнело с каждым мгновением. Рука сжалась вокруг гарпуна так, что даже побледнела от напряжения.
Максим тоже прислушался — и то, что он услышал, ему совершенно не понравилось. Выше по склону сквозь заросли ломились какие-то явно здоровенные зверюги. Причём ломились прямо к ним — звук постоянно становился громче.
— Что... — наконец спросил Максим.
Верасена резко повернулся к нему.
— Хоруны. На замунгах. Много. Идут к нам.
— Бежим? — деловито предложил Вайми. О замунгах, верховых тварях Хорунов, он рассказал землянину уже достаточно — и сейчас Максим искренне жалел, что вообще слышал эти рассказы. В них замунги выглядели тварями величиной едва ли не в дачный домик, способными запросто оторвать хобот слону. Связываться с ними без танка — или, на худой конец, гранатомёта ему совершенно не хотелось.
— Замунги всё равно быстрее. Бежать нельзя — погибнем жалкой смертью, — Верасена оскалился и вырвал из ножен полуметровый каменный клинок. Зазубренный и очень, очень неприятный на вид. Такие же клинки появились и в руках остальных Воронов. Вайми лишь пожал плечами и взял наизготовку гарпун. Смотрелся тот не слишком-то внушительно, но удирать Астер всё же не стал, хотя вообще-то имел право...
Максим тоже наклонил вперед копьё. Ему было страшно — но сейчас, рядом с Воронами, бояться было просто стыдно...
Треск в зарослях становился всё громче — теперь мальчишке казалось, что сквозь них ломится целое стадо каких-то сумасшедших носорогов. Потом из них вырвались...
Замунги и в самом деле оказались здоровенными зверюгами — наверное, больше самого крупного земного медведя. Грязно-серые, в темных гиеновых пятнах на длинной, жесткой, свалявшейся шерсти. С голыми, тупыми мордами, на которых скалились вполне акульи пасти — кинжалообразные зубы шли в них минимум в три ряда. Короткие, толстые лапы кончались громадными когтями. И, словно всего этого мало, на каждой твари сидел здоровый парень в черном плаще и шлеме, судя по всему, из черепа того же самого замунга. С длинным копьём, увенчанным зазубренным кремневым наконечником. За спинами у нескольких парней торчали длинные луки. И, в дополнение ко всему этому, у каждого Хоруна на седле висела тяжелая дубина, усаженная острыми кремнёвыми осколками. И было всадников, как показалось Максиму, минимум дюжины две...
* * *
Он не знал, что сделал бы дальше — наверное, всё же испугался бы, — но Хоруны атаковали с ходу, не тратя время на запугивание. Их зверюги ломанули вперед, на редкую цепочку Воронов. И...
Верасена вдруг взвился в воздух в длинном, невозможном прыжке. Каменный клинок мелькнул, по рукоять уходя в жесткую шерсть где-то за бесформенным ухом. Верасена спружинил об замунга сапогом, так же ловко отскочил в сторону. Из шерсти тугой толстой струей ударила черная кровь, тварь жутко заревела, тяжеловесно развернулась на месте, пытаясь достать увёртливого мальчишку — и вдруг рухнула на бок, забилась, издыхая...
Вслед за вождём в атаку бросились и остальные Вороны. До этого самого мига их каменные клинки казались Максиму просто дурацкими игрушками — ну в самом деле, как рубить-то таким? Треснешь врага по башке — и твой каменный "меч" пополам, а у врага лишь сотрясение. И то, если есть мозги...
Только вот Вороны и не пытались РУБИТЬ. Они кололи — и тут каменные их мечи работали не хуже настоящих. Сразу несколько замунгов заревело, получив глубокие раны. Кто-то из Хорунов дико заорал, получив удар мечом в бедро... что было там потом, мальчишка не заметил, потому что одна из тварей нацелилась прямо на него.
Максим сделал выпад, целясь в белесый, мутный глаз — но тварь мотнула башкой и остриё соскользнуло по ней, лишь ободрав кожу. Мальчишка совсем забыл о всаднике — и Хорун с размаха треснул его древком копья по башке.
Из глаз брызнули искры. Максим полетел наземь — и тут же громадная когтистая лапа придавила его к земле так, что захрустели ребра. Над головой нависла бездонная, казалось, пасть, обдавая мальчишку невыносимым смрадом, и он невольно зажмурился. Всё было кончено...
* * *
— Теперь, скоты, вы поняли, что сила Червя безгранична! — провозгласил вождь Хорунов и Максим поморщился — башка от удара копьём всё еще болела, и грубый голос вождя, казалось, впивался прямо в мозг. Мальчишка уже знал, что его зовут Мэцеё — Вайми по дороге рассказал. Кретинское имя — словно муха прожужжала — но ничего кретинского в облике вождя не было, за исключением разве что одежды — черного косматого плаща и черных меховых трусов с черными же кожаными сапожками. Свой жуткий шлем Мэцеё сейчас держал в руках и Максим мог хорошо рассмотреть его лицо. Широкое, грубоватое лицо — но мужественное и в чём-то даже симпатичное. Не верилось даже, что перед ним — самый гнусный во всём этом мире гад...
Максим вздохнул, покосился вправо, потом влево. Вороны дрались как настоящие дьяволы — пара замунгов подохла, а ещё с полдюжины были к этому близки. Хорунам тоже досталось — один из них уже... исчез, истёк кровью, ещё с полдесятка получили кровавые раны. Но их оказалось куда больше, чем сначала подумалось мальчишке — к пятнадцати всадникам присоединились ещё пятнадцать пеших. Это и решило исход боя — от неповоротливых замунгов ещё можно было уворачиваться, от ловких накачанных парней — нет. Да и было их почти вдвое больше, и дрались они ожесточённо и умело, нападая одновременно с разных сторон — а половина Воронов была, вообще-то, девчонками...
Убивать, правда, Хоруны никого не стали — даже зверюги их, как оказалось, были натасканы на то, чтобы сбивать врагов с ног и прижимать к земле. Правда, не из гуманизма, а чтобы превратить пленных в рабов. При этой мысли у мальчишки всё замирало внутри...
Максим вздохнул и ещё раз осмотрелся. Уйти никому не удалось — да, правду говоря, никто и не пытался. Даже Вайми, который вполне мог удрать в лес, вдруг бросился в атаку со своим гарпуном — и через секунду был придавлен...
— Но Червь милостив! — между тем, провозгласил Мэцеё. Он явно наслаждался представлением и своим торжеством. — Он милостив даже к таким бесконечно жалким уродам, как вы! В своей бесконечной милости он дарует вам право служить нам, избранным слугам Червя!
Максим передёрнулся. Связать их, по счастью, не успели — но немного в том пользы, когда два здоровенных парня заломили тебе руки за спину...
— Ну? Кто готов принять милость Червя? — Мэцеё обвел взглядом строй пленников. Взгляд у него был пристальный и неприятный, и возникшая было симпатия исчезла. Мэцеё не был этаким мальчишем-плохишем, который отбирает у малолеток конфеты и дарит их девчонкам. Он был... не бандитом даже, а настоящим, без дураков, зверем, который упивается властью над людьми. Тем не менее, никто не ответил.
— Так, — Мэцеё повесил шлем на седло и вновь обвёл пленников взглядом. — Уроды, вы ещё не понимаете, что Червь просто бросил ваше жалкое племя мне под ноги по пути к подлинному триумфу! Ибо близко время Его власти! Его Освобождения! Тот, кто склонится перед Ним и перед нами, его избранными слугами, будет жить. Тот, кто проявит глупую гордыню, познает боль, превыше любой вообразимой!
Но никто не ответил ему и в этот раз. Мэцеё вновь осмотрел строй пленников. Его взгляд остановился на Максиме.
— Ты, новый чужак! Ты готов принять милость Червя?
— Поцелуй меня в зад, — предложил вождю мальчишка.
Мэцеё хмыкнул. Удовлетворенно.
— Вы, жалкие уроды, вы ещё не поняли, как тяжко тут карается непослушание. Что ж, вам придётся преподать урок! — Он вновь повернулся к Максиму. — Ты знаешь, что такое эккзахат?
Мальчишка не ответил, но живот у него сжался. У слов есть цена, вспомнил он. У всех. У слов Чести — особенно... Ну что ж...
— Не знаешь, — удовлетворённо сказал Мэцеё. — Что ж, я тебе объясню, — он вновь окинул взглядом строй пленников и их конвоиров. — Кащуё!
Вперёд вышел мрачный худощавый парень. Не настолько худощавый, чтобы его захотелось назвать Кащеем, но и не такой здоровый, как остальные Хоруны, — долговязый, с унылым, сплюснутым по бокам лицом, что делало его похожим на какую-то злобную рыбу. Лицо это было... неприятное. Не столько даже из-за рыбьих черт, сколько из-за выражения — хронической, застарелой жестокости.
