Ещё. Предполагалось, что я один с Марьяшкой приду. Ну, одного-то мальца на усадьбе и не видать. А тут ещё два здоровых мужика. И куда их деть?
Мало того, что я к ним привык, что мне от них польза. И была и будет. Но и им от меня идти некуда. У Ивашки за спиной мною убиенный Степко маячит, у Николая — мной же вздрюченный дядя. А тащу я ребят не к себе домой на минуточку водочки попить, пока жена с работы не пришла, а в чужое поместье да на годы.
Понятно, мужики здоровые, не пропадут. Но выгонять... Просто жалко. Как сделать так, чтобы Аким этот их принял? Кем? Они-то мне и самому нужны. А я у него кем буду? Марьяшкиным вибратором? — Повыдёргивает... И руки, и ноги, и... Холопом? Цепка-та у меня не снята.
Это вообще... Принять в дом чужого холопа — уголовное преступление. Уговорить Марьяшу назвать меня своим холопом? И быть собственностью? Этой шалавы? Она же, как домой попадёт, как почувствует себя в безопасности, хозяйкой на подворье... Мать-то у неё умерла — она старшая дама в семье. И что ей в голову придёт? Какие фантазии? Что-то я не сильно верю в благодарность за спасение. Точнее, в корректность форм выражения этой самой благодарности в исполнении не сильно умной, но сильно блуданувшей дамочки. А мужиков она как оформит? Слуг дорогой наняла? Как-то это всё...
И ещё нет ощущения управляемости команды. Ивашко, всё-таки, квасит пока меня нет. Николай снова про Великие Луки и тамошний торг вспоминает. Марьяша... пока глаза в глаза — скромница послушная, любое желание исполнить готова. Чуть отвернёшься... Вон, сзади на возу Ивашка уже левую руку за ворот её рубахи запустил, мнёт и крутит. А эта... только хихикает.
А завтра с утра княжна в Князевом Городище пожалуется, что кто-то её цацки попятил. И кинутся мастера искать краденое. Понятно, что прежде всего, по дорогам. Дорогобужская — из первых. Надо уходить с большой дороги. Ещё до завтрашнего вечера.
Ну какой дурак придумал, что в древности жизнь была проще, спокойнее, медленнее и благостнее? А тут... только успевай оглядываться, как бы уши не оторвали. Вместе с головой.
Ещё есть задачка. Более системного уровня. Мирового.
"Всякое в жизни бывает.
Мир наш велик и широк.
Но каждый из нас выбирает
Только одну из дорог".
Первые месяцы как сюда попал, я был как растение. Всё впитывал. Солнышко светит — хорошо, дождик идёт — славно. Этот мир меня не замечал. Потом я начал себя как-то проявлять. Мир начал меня мордовать. Больно. Подземельем, Саввушкиным дрючком, Хотенеевым... заговором.
Как-то отбился, выкарабкался. В Смоленске что-то изменилось. Залп предложений. Каждое — своя дорога. На всю мою здешнюю жизнь. В каждом случае — своя конкретная причина. Ещё в Киеве Артемий-мечник звал меня к себе. Не меня — девку-наложницу, холопку-стриптизершу. Но звал вежливо.
Княжна... Я сперва думал: ей так, постельный ублажитель нужен.
"Поваляюсь, покатаюсь, молоденького мяса помявши".
Но вспоминая ту ночь... Ей, скорее всего, нужен верный человек. Которому можно доверять. И потому что не врёт, и потому что, даже при отсутствии сопротивления, не суёт. Головой думает — не головкой. Потому что сам под топором ходит.
На больших вершинах очень холодно, пустынно и дышать нечем. Так же и у высших из "вятших": всякий человек рядом — потенциальный предатель. А уж покупатели на измену всегда найдутся. Подвести своего человечка к любому из владетельных. Или там, к его жене, дочке... Масса желающих.
Старики... Вроде бы — все естественно. Им моей живой душой дыру бы в своей душе заткнуть.
С дядей-купчиной... Тоже аргументы-резоны есть. Он же видел, как я нищебродов построил, знал что обоз по Сожу вывел, понял что Николаю сделку в прибыльную вытянул.
Для каждого случая есть причины. Свои, частные. А в сумме? Каждая частность есть проявление закономерности. Какой? Такое ощущение, что этот мир "сменил кнут на пряник".
Вот тебе, Ваня, всё такое хорошее, нужное. Хочешь — семья с любящими родителями, хочешь служба княжеская, да ещё и с девочкой. Хочешь — дела купеческие с путешествиями, разными людьми и обучением. Врастай, приживайся. Адаптируй и ассимилируй. Только не тряси, не ломай. Не тори свой путь — иди готовыми.
Непонятно. Будто не "объективная реальность, данная нам в ощущениях", а разумное существо, обладающее свободой воли. Но одно ясно: возврат к прежней тактике "битье на уничтожение" — возможен в любой момент. Так что, "ходу ноженьки резвые, ходу".
Я не давал своей команде передыху. Никаких постоялых дворов. Нечего светиться. Пока кони тянут — вперёд. Николашку побил за то, что тот вздумал проситься встать под крышей. Марьяшу кнутом перетянул, когда она пописать надолго ушла. Ивашка нарвался на тычок дрючком в солнечное — кто упряжь собирал-сшивал? Чьи нитки разлезаются? Но к середине четвёртого дня мы, таки, выскочили на днепровскую переправу. Последнюю переправу на юг. Дальше уже будут на восток. Но это дальше, к северу. А с дороги надо уходить.
* * *
Да помню я сколько от Смоленска до Дорогобужа! Час ходу. Если чудаки с радарами стоят — полтора. Только у нас тут не федеральная трасса "Белорусь". И дело даже не в асфальте — приречная дорога идёт вдоль реки. Путь — втрое. У коней педалей нет — придавить нечем. И это мы по хорошей дороге идём. Наезженной, чищенной, охраняемой. Ни дождя, ни слякоти — идеальные условия.
Факеншит! Четыре дня вместо одного часа!
Теперь понимаю, почему Илья Муромец — главный национальный герой. Не потому, что он поганых бил — этим все русские богатыри развлекались. Не потому, что он крестьянский сын: урбанизация на Руси — дело недавнее, тут все такие.
А потому, что он дороги строил. Единственный из древнерусских героев, кто делал самое главное на Руси дело. Наше исконно-посконное.
Удивительно, но факт: в других эпосах дорожных строителей нет. Там всё больше мастера чего-нибудь порубить да выпить. На крайний случай — город могут построить, крепость какую. Разбойничков придорожных, как Геракл — Прокруста... Но вот гати гатить, мосты мостить, пути торить... Им, может, это так не жмёт. А нам на Руси... Надо вводить в России праздник дорожного строителя. И установить его в день Ильи Муромца. Не зря же его к святым причислили, и 1 января — его имени.
* * *
Пока Николай с перевозчиками торговался, я весь извёлся. У нас достаточно серебра заплатить запрошенную цену. Но платить не торгуясь... любой дознаватель за такими путешественниками сразу побежит. Вот и пришлось целый час смотреть этот национальный спектакль. Совсем не "Лебединое озеро". Но также занудно, особенно когда "в заду береста горит".
Кто это сказал, что на Руси дорога скучная? Вас на пароме телегой к перильцам прижимало? С одновременным проездом колеса? Ободом по ногам и ступицы — по коленям? А выбираться мокрым из воды под всеобщий хохот? Включая недавно битых твоих собственных слуг? И без возможности переодеться быстренько, потому что вокруг люди, а у меня под рубахой — набор особых примет в виде полной безволосости и коронки на интересном месте. Один глазастый углядит, один языкастый скажет.
"Язык до Киева доведёт" — русская народная мудрость. Только не сказано, что именно оттуда по мою душу вылетит.
Кто бы мне скучную дорогу организовал. С Петькиным "цок-цок" до пункта назначения.
Всё-таки, прогнал их ещё вёрст десять. К востоку за саму излучину Днепра. И, после совещания с Николаем, увёл чуть южнее, от прибрежных мест. Но дальше кони встали. И мы — тоже.
Село приличное. Именно — село: церковь есть. А постоялого двора нет. Встали на постой в крестьянской усадьбе.
А у хозяина — баня. Мечта последних... да уж шести месяцев.
Удивительно: я на Руси уже полгода, а в бане нормально ни разу не был. И в церкви.
Вроде бы, и Русь вокруг, а я в ней... не местный. Что не ново.
Но в баню и в церковь надо обязательно.
Пока Ивашка с Марьяшкой на постое устраивались, быстренько с Николаем к попу — крестное целование делать. Поп цену заломил, Николашка опять торговаться надумал, но тут уж я ножкой топнул:
— Наше серебро в божий дом пойдёт. Не считай платой — считай даром.
Ну поп и расстарался. Облачение одел, свечи зажёг. Мальчишку-сына прислуживать взял.
Ага. В церковь войти — шапку снять. Снял. Но у меня под ней бандана.
— Сними.
— Бабам в платке можно.
— А ты что, баба?
— А это что, женский платок?
Сошлись на том, чтобы считать повязкой как при ранении — не снимать.
Потом молебен. А я слов не знаю. Косится на меня. Креститься. Я-то привык, что в православной церкви троеперстие — щепоть. А до Никона здесь пять веков. Так что — двумя пальцами. Ну чисто Италия, церковь Марии Маджори. Только чашки для предварительного прополаскивания грязных ногтей нет.
Причастились святых тайн.
"Всё. что в горла прошло — всё на пользу пошло".
Но ручку поповскую целовать... хорошо хоть он ей, вроде бы, не в заду ковырял. Ну, или — достаточно давно. Исповедоваться. Тут я на дыбы стал — то-сё, баня стынет, Николаю клясться — мне не надо. Пока Николай на исповеди был, я старательно вспоминал: а что он о делах моих знает. Знал бы про узелок от княжны — тут мне и конец.
* * *
Всё знаю: тайна исповеди... Ага. Посмертно.
Тут ещё такая тонкость есть: в католичестве прихожанин исповедуется ксендзу. Типа: вот грехи мои — возьми себе. И ксендз, или, там, падре, эти грехи принимает и отпускает. А в православии человек исповедуется богу. Бог эти грехи прощает. А поп выступает в качестве свидетеля. Так сказать, регистратор событий типа "чёрный ящик". Того самого, который при всяких форс-мажорах вскрывают и определяют конкретно виноватых. Уровень ответственности другой: "был рядом, слышал — стреляли". И вообще, как сказать не сказав, как соврать без слова лжи... вы ещё меня этому учить будете? Скверно.
С Ивашкой что делать? Он на первой же исповеди про моё происхождение самозванское расскажет. И куда сказанное пойдёт? Помимо "богу в уши"?
Как тут у предков... всё прозванивается-прослушивается.
Дела без человека не делаются. Понятно, что делатель о деле знает. А каждый человек православный должен на исповеди бывать. И тогда знает уже и поп.
Как говаривал папаша Мюллер: "То, что знают двое — знает и свинья". Никакая секретность невозможна по определению. И что с этим делать? Непонятно.
* * *
Потом собственно клятва. Вроде бы нормальная накатанная процедура с отработанными веками формулировками. "Клянусь возвратить долг в сумме...".
— А реза какая?
Реза — это процент.
А пошли вы все...
— Никакая.
— А... ммм... Не по обычаю.
— Мой закуп, мне долг. Какую хочу — такую и ставлю.
Николай аж засветился от радости. Поп загрустил: похоже, мальчонку как лоха...
— А жалование?
— Какое жалование?
— Ну, так закупу нужно на что-то жить. С чего-то отдавать.
Вона как... И как формализовать условия договора, не имея представления о типовых условиях предстоящих операций? Это же не лаптеплетельщик — сам лыко дерёт, сам лапти плетёт, сам на торгу продаёт. Процент? От чего? От оборота? От прибыли? После уплаты всех налогов?
— Жалования не будет. Будет доля от дела. По каждому — отдельно. А так — кров и корм.
Ага. Я и сам-то не знаю — будет у меня "кров" или под кусточком спать придётся. Теперь Николай загрустил, а поп наоборот. Интересно, он что, за меня переживает?
— Не, Иване, так дела не делаются...
Дрючок я и в церкви из руки не выпустил. Поп косился, но смолчал. Посох дорожный — для поддержи при слабых коленках. Теперь дрючком Николаю в грудь.
— Господин.
Поморгал немного пока дошло.
— Господине, так не делаются дела. С отцов-прадедов заведено...
— Где твой отцов-прадедов дом? И кто в нём хозяин? И где ты? Как я сказал, так и будет. Не хочешь — не держу. И долг мне твой... Но если остаёшься со мной — будешь как я велю.
— Да. Господине.
У попа — глаза на лбу. Он-то сумму слышал. У сынка его челюсть на колене — не можно отроку так с взрослым мужем разговаривать. Палкой в грудь в церкви тыкать.
С третьего раза составилась форма договора. Крестовая клятва называется. "...И на этом я крест целую". Отсюда и слово пошло — "целовальник". Всё.
Поп, видно, ещё поговорить хотел. В гости даже зазывал. Да и мне бы интересно. Но у меня там Марьяшка с Ивашкой. Как бы чего... Ох, слуги мои верные...
Я-то думал: слуги помогают. А за этими глаз да глаз нужен. Как за детьми малыми. Пока от церкви шли, Николай все губы грыз — задумался глубоко.
* * *
Я такое в прежней жизни часто видел. Называется: "чувствую что объегорили. Но где именно — не пойму". Принципиальная разница между американским и российским бизнесом.
Русские часто ведут переговоры очень жёстко, задают неприятные вопросы, пытаются предусмотреть ситуации нечестности, неисполнения обязательств. Но после подписания, в общем-то, стремятся договор выполнить.
Американцы наоборот. Пока разговариваешь — сама доброта, на всё согласен, никаких неудобных вопросов. Но из переговорной комнаты ещё не вышел, а уже прикидывает: как бы и денежку получить, и договор не исполнить. К вечеру созвонится со своим адвокатом, через день-два будет чётко представлять, чем ему неисполнение обернётся. И, если есть надёжные варианты — принесёт извинения. Заочно. И сочувственно улыбаясь.
Есть ещё китайский вариант. Два раза заказывает товар — оплата проходит нормально. Но объем заказа каждый раз удваивается. И третий так же. Но оплата уже не придёт.
Скучно это всё: они думают, что они бизнесмены, а они и не "бизнес", и не "мены", и не думают.
* * *
— Ты чего?
— Да вот... обдурил ты меня, Иване. Мне теперь из твоей неволи никогда не выйти. Так навечно холопом и останусь.
— Дурень. Тебе не из моей неволи не выйти, тебе из воли моей не выйти. А хочется?
— Ну... Вольному-то...
— Ты вольным был. И что? Сперва дедову волю исполнял. Потом — отцову, потом — дядьеву. Камку, вон, взял по своей воле. Ну и? Чуть голову не снесли, чуть книг своих не лишился. Ты сам себе, не мне, скажи: "хочу жить по своей воле" — я тебя отпущу. Или выгоню. Ну?
— Иване... господине... я под твоей волей жить буду. И из неё не выйду. Только... не неволь меня сильно.
— Не надейся. Ты же видишь — я себя не щажу. Даже скотину бессловесную, коней наших, гоню-погоняю безостановочно. И тебе пощады не будет. Слаб, негоден — проваливай. Пусть тебя другие, позубастее... употребят.
— Не гони, господине. Только...
— Только? Свободен. Или — всё, или — ничего. Мне думать-гадать про твою верность да честность — никаких помороков не хватит. Либо весь мой, и душой, и телом, либо "вон — бог, вон — порог".
— Я же клялся и на том крест целовал. Но...
— Всё. Клятва Иисусова, сына божьего "Не клянитесь. И пусть будет "да" ваше — "да", а "нет" — "нет". Ну? Да?
— Да.
— Вот. Тогда давай посмотрим что у нас на постое.
А на постое, к моему удивлению, тихо. Я сразу к коням. Нормально. Овёс хрумкают. Оживают после пятидневной гонки. У Ивашки этого не отнять — сначала кони, потом всё остальное. Старый воин.
