После того случая с ранением де Варда матушка призвала Филиппа к себе и долго уговаривала быть осторожнее и не подвергать свою драгоценную жизнь опасности. Филипп обещал. И, разумеется, не выполнил обещания.
— А что вы прикажете, матушка? — говорил он потом, — Умирать со скуки?
— Милый, но можно же найти иные развлечения.
— Какие?! Мы бы может и нашли их, будь у нас деньги!
Королева возвела очи к небесам.
— Друг мой, вы снова о своем... Погодите, Бога ради, кардинал болен...
— Кардинал болен последние десять лет!
— Кардинал серьезно болен, Филипп, очень серьезно.
Ого... Вот почему так блестят глаза у Луи? Он кажется таким счастливым, каким не был никогда. Вот почему он стал так мил и любезен со всеми, и особенно — с кардиналом. Ждать осталось не долго. Ах, возможно ли поверить?! Мазарини всегда жаловался на здоровье. Сколько Филипп себя помнил, тот едва ли не каждый день находился при смерти, особенно если вдруг к нему являлись просители.
Однажды Мазарини сам призвал его.
— Ваши выходки, Филипп, выходят за рамки благоразумия, — тихо говорил кардинал. В беседах с членами королевской семьи наедине кардинал не считал себя обязанным соблюдать положенный этикет. Луи это обычно приводило в бешенство.
— В городе ходят жуткие слухи, в какой-то момент чаша терпения парижан переполнится и вспыхнет стихийный бунт. Тогда, ваше высочество, я не дам за вашу жизнь и ломаного гроша. Вы даже практически не скрываете своего имени! Почтение перед королевской семьей велико, но не настолько. Этот город еще не забыл, что значит бунтовать, да и вряд ли забудет. Найдется смутьян, который будет вливать в сердца людей яд, и воспользуется вашими выходками, чтобы устроить что-то наподобие Фронды.
Филипп не сдержал усмешки. Фронда была для Мазарини вечным пугалом, и он не уставал припоминать ее по поводу и без повода.
— Что вас так веселит? — рассердился Мазарини, — Вас не пугает перспектива расстаться с жизнью?
— Не пугает, — сказал Филипп, — Моя жизнь не так много стоит.
Мазарини смотрел на него пристально и молчал.
— А вот скука стоит дорого, — улыбнулся Филипп, — Вам-то наверное, никогда не приходилось скучать, ваше преосвященство?
— Не приходилось, — проворчал кардинал, — Скучать мне не давали. И даже сейчас, когда я уже одной ногой в могиле, не то что скучать, дух перевести не дают.
"Вот скоро и отдохнете, — подумал Филипп, — Когда обеими ногами окажетесь в могиле. И мы тоже отдохнем. И заодно избавимся от скуки".
— Хорошо, — продолжал Мазарини, — Если вы не страшитесь за собственную жизнь, подумали бы о матушке.
Филипп тяжко вздохнул.
— А кто подумает обо мне и о моих друзьях? Ваше преосвященство, мы будем вести себя тихо-тихо, если потяжелеют наши кошельки. Хотя бы самую малость.
Мазарини всплеснул руками.
— Ваше высочество, вы полагаете, что у меня есть деньги?! Я уже и не припомню, когда в последний раз получал жалование! Казна пуста, налоги не собираются даже на треть...
Филипп почувствовал ломоту в зубах и медленно поднялся из кресла.
— Ради всего святого, ваше преосвященство, избавьте меня от разговоров о казне! Взамен я готов вам пообещать все, что угодно!
Мазарини печально улыбнулся.
— Берегите себя, ваше высочество, это самое большее, что вы можете для меня сделать.
У Филиппа руки чесались придушить старого негодяя, но он опасался, что Мазарини только притворяется полумертвым. Вряд ли он так просто расстанется со своей жизнью, и — со своей проклятой сокровищницей, которая, по слухам, превосходит все мыслимые и немыслимые пределы воображения. Только ради того, чтобы она не досталась королю, он способен жить вечно.
Принц развернулся и вышел, разве что не хлопнув дверью.
Мазарини откинулся в кресле и закрыл глаза. Ему снова стало хуже. Хуже... День ото дня, ему все хуже и хуже. Пора заканчивать все, что не доделано, писать завещание и подумать, наконец, о душе. Время уходит, кажется, будто каждая минута уносит по капельке силы и жизнь. Почти ничего уже не осталось. А сделать надо еще так много!
Филиппа надо женить. Женить, как можно быстрее, пока он не устроил чего-то такого, за что потом придется расплачиваться. Король слишком любит своего младшего братца, чтобы серьезно вмешиваться в его жизнь, а если предоставить Филиппа самому себе, дело может кончиться плохо. То, что он вытворяет... Это далеко не так безобидно, как то, что когда-то вытворял Гастон на Новом мосту.
Итак, — откладывать нельзя. От того, насколько правильно будет выбрана партия для Филиппа, зависит очень многое. У Мазарини было несколько принцесс на примете, но именно сейчас он утвердился в выборе. Женой Филиппа должна стать Генриетта-Мария Английская, дочь Карла I, давно проживающая при королевском дворе Франции. Генриетта — девушка сильная и волевая, она одна способна отвлечь принца от непотребств и направить его энергию в нужное русло. Если она не сможет, то не сможет никто.
Мазарини потянулся за колокольчиком и вызвал Бернуина.
В постель... Необходимо срочно лечь в постель...
— Пригласи ко мне принцессу Генриетту, — приказал кардинал.
3.
Кто из них был в большем ужасе от происходящего? Наверное, все-таки Генриетта, красивая, образованная, утонченная Генриетта. Она не посмела спорить с кардиналом, это было бы глупо, да и странно, но когда она вернулась в свои покои, то дала волю чувствам, расколотив зеркало в будуаре, расшвыряв и разбив флакончики с благовониями и притираниями. Фрейлины в страхе сбились в углу, а Генриетта упала на кровать и разрыдалась.
— Боже мой, мадам, что случилось? — воскликнула одна из них, близкая подруга принцессы.
— Уходите все, — сдавленно приказала принцесса, поднимаясь на кровати, — Ты, Жанна, останься...
Жанна осталась. Она опустилась на краешек кровати и сжала в ладонях холодные пальцы Генриетты.
— Что случилось? — повторила она, — Что сказал вам Мазарини?
— Он хочет выдать меня замуж, — проговорила Генриетта, — За Филиппа...
Жанна хохотнула, и тут же прижала ладони ко рту. Глаза ее все больше округлялись
— Боже, — сказала она, — Боже... Боже... Вы должны быть счастливы, мадам. Стать женой принца большая удача.
— Я знаю, — вздохнула Генриетта, — Знаю... Если я хочу остаться во Франции, я должна выйти замуж.
— Мадам! — воскликнула Жанна, — Вы должны остаться! Франция стала вам домом, и мы так любим вас...
— Кардинал был очень любезен, поставив меня в известность относительно своих планов, но решать будет мой брат, — грустно улыбнулась Генриетта, — Никак не привыкну, что теперь я сестра короля, а не просто приживалка при французском дворе. Впрочем, было бы иначе, вряд ли я дождалась бы столь лестного предложения. Полагаю, Карл даст свое согласие на этот брак... И я тоже не стану ему противиться. Ты права, — Генриетта сжала руку подруги, — Ты права, Жанна, стать женой принца — большая удача. Однако...
— Однако?
— Однако мне придется лечь с ним в постель! Мне! С Филиппом!
Жанна улыбнулась.
— Вы уверены?
— В чем?
— Что придется? Филипп может не пожелать ложиться с вами в постель, я не думаю, что когда-нибудь в его постели была женщина, и что он захочет этого теперь.
Генриетта закрыла ладонями пылающее лицо.
— Кошмар, — проговорила она, — Чем, Жанна, я прогневила Бога? За что мне это наказание?
— Мадам, если вы станете женой принца, вы сможете видеть его...
— Его...
— Ну да, Армана, — прошептала Жанна.
Генриетта жалобно улыбнулась.
— Это правда. Мой бедный Арман, — пробормотала она, — Он вынужден быть в свите принца, чтобы удержаться при дворе, чтобы видеться со мной. Теперь это, в самом деле, будет проще.
— Единственно, Мадам, вам придется соблюдать еще большую осторожность.
Через несколько дней Генриетта уехала в Англию, но жить на родине ей предстояло не так уж долго — всего лишь несколько месяцев. Она вернется во Францию очень скоро, в сопровождении роскошного эскорта, как и полагается английской принцессе, и останется здесь уже навсегда...
4.
О том, что Гиш был любовником Генриетты, знали все.
И когда Филипп говорил о своей грядущей свадьбе, он смотрел на него. А Гиш не знал, что и сказать, столь сильно был изумлен.
— Ну, и как она в постели? — спросил Филипп, как-то очень не хорошо улыбаясь.
— Да вы знаете, — пробормотал Гиш, — Я не раз рассказывал вам...
— Черт! — воскликнул Филипп, — По-моему, это несправедливо! Я получаю девку после Гиша!
— Зачем она вообще нужна вам, монсеньор? — буркнул Вард, — Оставьте ее Гишу.
Филипп развернулся и залепил ему такую оплеуху, что разбил губу.
— Она будет моей женой, Вард! И с этих пор никто из вас не посмеет тронуть ее! Мне еще не хватало бастардов Гиша!
Вард молча слизнул кровь, но глаза его полыхнули яростью.
— А если ослушаешься, — прошипел Филипп, поворачиваясь к Гишу, — Ты знаешь, что будет, если ты ослушаешься...
Гиш коротко поклонился.
— Ваше высочество, ваша воля — закон для меня. Как бы я посмел...
Филипп не слушал его. Он подошел к Варду, промокнул батистовым платочком кровь с его подбородка.
— Тебе больно? — спросил он тихо, — Ну, не сердись... Не сердишься?
Он обхватил его рукой за шею, притянул к себе и поцеловал.
Вард больно укусил его за губу.
Филипп обиженно замычал и попытался вырваться, но Вард сжал его руки так крепко, что не было возможности даже шевельнуться. И принц перестал вырываться, еще теснее прижавшись к Варду. Оба так увлеклись процессом, что и не заметили, как, хлопнув дверью, ушел обиженный Гиш.
5.
Мазарини умер 9 марта 1661 года.
А 31 марта состоялась свадьба. За несколько дней до смерти кардинал просил убитую горем королеву, ни в коем случае не откладывать церемонию. Впрочем, вряд ли это было возможно. О предстоящем браке герцога Орлеанского и Генриетты Английской знала уже вся Европа. А Мазарини... Ну кто такой Мазарини? Он умер и о нем тот час же все забыли. Все внезапно вспомнили — что у Франции есть король.
После бракосочетания, его величество подарил брату Пале-Рояль, дворец, где прошло их детство и который должен был теперь стать городской резиденцией герцога и герцогини Орлеанских.
Мазарини был прав, когда думал, что женитьба отвлечет Филиппа. Вылазки в город в самом деле прекратились. На какое-то время. На то время, пока Филипп упивался новой ролью.
Принц не переставал удивлять весь двор тем, что каждую ночь являлся в спальню молодой жены. Что бы там не думали придворные, Генриетта не была его первой женщиной, первой — была одна из фрейлин, которой некогда было поручено "инициировать" принца. После были и какие-то служаночки, попадавшиеся на пути их разбойничьей шайке, но Филипп получал мало удовольствия от соития, гораздо меньше, чем когда просто наблюдал за тем, как жертву насиловали его фавориты, ему нравилось смотреть на них, а не на этих несчастных субреток. Теперь же... С Генриеттой все было иначе. И можно сказать, что настоящее знакомство с женским телом произошло у Филиппа именно с ней. Со своей женой. Генриетта была действительно хороша: у нее была белоснежная кожа, мягкая как шелк, у нее была полная грудь и крутые бедра, — у нее было все то, чего Филипп терпеть не мог, и он чувствовал себя очень странно, он чувствовал себя почти извращенцем, когда, поглаживая эту грудь, почувствовал желание и такое сильное, какого не испытывал уже давно. Самая красивая принцесса Европы принадлежала ему. Быть может, в этом и было основное удовольствие. Она его собственность. И — все равно как удар в солнечное сплетение, — он вошел в нее слишком легко! Эта женщина уже принадлежала другому...
Ревность была как болезнь, причем Филипп сам не мог бы сказать точно, кого и к кому ревнует. Он нарочно устраивал так, чтобы Генриетта и Гиш встречались, он наслаждался их бледностью и смущением. И каждый раз как будто жгучий яд разливался по его жилам, когда он видел их вместе. Филипп капризничал, устраивал истерики, кидался тяжелыми и хрупкими предметами, стоило ему поймать хотя бы один взгляд, брошенный — или, как ему казалось, брошенный — Генриеттой в сторону Гиша, или же Гишем в сторону его молодой жены. Генриетта все время плакала, Гиш ходил как потерянный, отлученный не то, что от спальни принца, но даже от бесед с ним. Вард полностью завладел Филиппом, и регулярно подливал в его сердце яд, уверяя, что Гиш лжет, когда клянется, что больше не является любовником Генриетты. Дело закончилось тем, что отчаявшийся Гиш вызвал Варда на дуэль и проткнул ему бедро. Филипп, узнав об этом, изгнал Гиша из Пале-Рояля, повелев ему убираться в свое поместье и там утопиться в пруду. Гиш уехал. Филипп впал в истерику. С пеной на губах он орал еще бледному и сильно хромавшему после ранения Варду, что это он во всем виноват. В конце концов, ему сделалось дурно, и он рухнул на пол. Позвали доктора. Доктор приказал отнести принца в постель и пустил ему кровь. Ослабев от кровопотери, Филипп уснул, а когда проснулся, увидел возле своей кровати Луи, который, несмотря на поздний час, явился осведомиться о его здоровье, потому как ему сказали, что его высочество при смерти.
Луи был мрачен. И — паче чаяния — не собирался сочувствовать брату.
— Генриетта все время плачет. Ты только посмотри на нее, она стала как тень! Что ты делаешь?!
— Она изменяет мне! — прошептал Филипп, перед глазами его все плыло, и образ короля то двоился, то ускользал куда-то в сторону.
— Нет, — сказал Луи, — Это не так.
— Откуда тебе знать?!
— Я знаю. Хорошим бы я был королем, если бы не знал, что происходит у меня под носом.
— Ты занят своими делами, и до меня тебе нет дела! — пробормотал Филипп.
— Именно поэтому я здесь? — улыбнулся Луи. — Слушай меня, Филипп. Я не позволю тебе обижать Генриетту. Она не заслуживает этого и потом, она ждет ребенка, твоего ребенка. Я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Думаю, и ты тоже этого не хочешь.
Филипп подскочил на кровати.
— Это не мой ребенок! — воскликнул он.
— Не твой? Разве ты не спал с Генриеттой?
— Она спит не только со мной! — прошипел Филипп.
Луи резко поднялся.
— Я уже сказал, что она верна тебе! Ты не веришь своему брату, своему королю?!
— Она ничего не говорила мне...
— Конечно, она не говорила тебе! Она боится тебя, как черт крестного знамения! Я не могу понять, что с тобой происходит, Филипп!
— Я сам не могу этого понять, — пробормотал Филипп, — Генриетта в тягости... О Боже...
— И не смей обижать ее! Если я услышу от нее хоть слово жалобы, отправлю тебя в ссылку в Блуа, в старый замок дядюшки Гастона!
Сознание того, что он скоро станет отцом, изумляло Филиппа. Некоторое время после того, как король сообщил ему о беременности жены, он смотрел на Генриетту, как на какое-то чудо. И все-таки несмотря на уверения Луи, он не до конца верил ей, даже когда родилась дочь, девочка совершенно не похожая на Гиша.
Король и Филипп стояли рядом с постелью Генриетты, бледной и ужасно усталой, но светящейся каким-то особенным тихим счастьем.
