— Зажрался ты, братец, вот что я тебе скажу, — Димка пихнул друга под столом. — Скоро золотой трон себе потребуешь, словно Цезарь какой-то...
— А у вас так бывает? — с интересом спросил Асэт.
Димка смутился.
— Нуу, у меня товарищи весьма скромные. По крайней мере, на стол в пурпурной тоге не лезут, и даже лавровый лист употребляют исключительно в суп.
— Я не трон, я к себе домой хочу, — неожиданно грустно сказал Борька. — Мне сегодня наша детская библиотека приснилась. Помните, в виде такой деревянной сказочной избушки с островерхой крышей, она сгорела потом?.. В первый раз я в ней где-то лет в пять был, а в последний — в одиннадцать. Казалось бы, давным-давно забыл нафиг — а теперь вот вдруг... Она стояла совсем далеко, на окраине города, у соснового леса, и туда надо было долго-долго топать с бабушкой. За книжками с картинками, потому что книжки с текстом мне были ещё малопонятны и сложны, — Борька вдруг слабо улыбнулся. — И вот, вдруг приснилась, и в таких подробностях, каких я наяву не помнил... Вплоть до текстуры дерева на крыльце и запахов внутри. Пыльной пересохшей бумаги, клея, полыни с улицы... эх, где мои пять лет, — мальчишка вдруг вздохнул. — Столько всего тогда было — а теперь забылось, и только во снах прорывается теперь...
Димка тоже вздохнул. Он тоже помнил эту самую библиотеку — из золотистых бревен, уже слегка потускневших, как любой деревянный новодел, на светлом оштукатуренном полуподвале с маленькими окошками. Это был, конечно, не домик, а два небольших пересекающихся корпуса, но не крестовидно, а ближе к одному концу...
— Я тоже там был, — сказал он. — Она стояла возле ЛЭП, а вокруг было несколько высоченных сосен с кронами в виде флагов, какие на ветру растут, — мальчишка помотал головой. Он уже не был уверен, что эти подробности ему не приснились. — А вокруг неё полынь росла и пахла...
— Да, она стояла как бы на просеке, — улыбнулся Борька. — Справа был густой сосновый лес, слева дома. А между ними — ЛЭП до горизонта. Я помню, как стою у окна и смотрю туда, и мне очень хочется туда пойти... К горизонту, в смысле. А в библиотеке был вестибюль с антресолями, на которые мне очень хотелось попасть, слева — кабинет директора или бухгалтерия — там на столе стоял арифмометр, прямо был зал с Взрослыми Книгами, то есть, с книгами для Больших Мальчиков, а слева — большая двусветная комната с детскими. Их я почти уже не помню, только то, что состояли они в основном из картинок, — мальчишка ещё раз вздохнул. — Самая любимая из них называлась "Мишка и друзья", но я совсем уже забыл, о чём она... Ещё была совершенно душераздирающая история о мальчике, который вдруг уменьшился в размере, в честь чего его зачем-то засунули в чашку чая и начали размешивать ложкой... — Борька вздохнул. — Эту книжку я видел ещё раньше, года в три-четыре. Кажется, это была вообще первая книга, которая произвела на меня какое-то впечатление, и не сказать, что положительное, — она меня напугала, как крутой роман про людоедов, — мальчишка помолчал. — А во сне я вдруг в эту библиотеку вернулся. Ведь прямо наяву всё было — и запахи, и ощущения от книг, которые держишь в руках, и летний теплый пыльный ветер... — он нахмурился и замолчал окончательно.
— Мне иногда снилось, что мы переезжаем в какие-то совсем странные квартиры — то в нише под скалой, то под мостом, — вздохнул Юрка. — Тоже в таком возрасте, лет в пять-семь. Помню, что после переезда я начинал всё осматривать — и очень обидно было просыпаться...
Димка улыбнулся.
— Мне сегодня снился какой-то особняк купеческий — ну, знаете, такой весь с диванами резными, с зеркалами... Только в нём не купец совсем жил, а... — мальчишка закрыл глаза, пытаясь вспомнить сон... и вдруг вздрогнул, словно наяву вновь увидев этого "волшебника", Ооля. И сон, честно говоря, был не очень-то похож на СОН, слишком уж там всё было реальным. И он — почти уже взрослый парень, пионер! — откровенно боялся того, что мог там услышать...
— Знаете, быть вечно юным конечно хорошо, но юноша, не достигающий в своем развитии права называться мужем, а девушка женщиной... Это печально, — вдруг сказал Асэт. — Зрелость обладает не меньшими преимуществами. И, что более важно, она естественна для правильного хода вещей.
С этим никто не стал спорить. Завтрак закончился.
* * *
Когда почти все местные разошлись, Димка плюхнулся на пол, пытаясь вспомнить, что же именно ему снилось — просто назло своим страхам. Но сделать это ему так и не удалось. В зал ворвался загорелый мальчишка, на вид всего лет тринадцати, в подпоясанной верёвкой серой тунике и легких сандалиях. Из-под гривы спутанных русых волос смешно торчали оттопыренные ухи. Тем не менее, всем своим видом он показывал, что знает себе цену.
Димка вздохнул. Турени Лийк был при Хорунах кем-то вроде главного раба — как ни дико такое звучало для землянина. Но Хорунам заниматься хозяйственными мелочами было влом, поэтому они назначили над рабами как бы старосту. Тоже под мороком, конечно, но наделённого властью. Мелкой, понятно, но тем не менее. Турени освободили вместе с прочими, но вот на его манеры это повлияло не особенно. Он по-прежнему пытался всеми командовать — и регулярно за это огребал. Вот и теперь...
— Господин, прошу вас, накажите Лэйа, — попросил он, предварительно бухнувшись на колени. — Я ему "поклонись!", а он меня — в живот. Ногой. И потом я минуту дышать не мог.
Димка вскочил. Ему страшно захотелось треснуть Турени по башке — и он с большим трудом сдержался.
— А кто ты такой, чтобы тебе все кланялись? — гневно спросил он.
— Я главный управляющий, господин, — Турени старательно смотрел на ноги Димки. — Господин не обязан думать, откуда на его столе еда, но я обязан. А теперь никто не желает работать. Никто даже не желает оказывать почтения.
Димка вздохнул. С таким вот ему ещё не приходилось сталкиваться. Он даже и представить не мог, что вообще бывает такое — раб, желающий власти над другими рабами...
— Слушай, а тебе самому не противно? — спросил он. — Вот это вот всё? Стоять на коленях, называть пацана, который раз в двадцать тебя младше, "господином"?
— Почему должно быть противно? — удивился Турени, всё ещё не поднимая глаз. — Противно бывает глупцам. Умные сразу же приняли ситуацию, поскольку понимают, что служение сильному — это привилегия!
— ЧТО?! — Димке показалось, что он ослышался.
— Служить сильному господину — это не унижение, а честь и залог стабильного и счастливого будущего, — спокойно пояснил Турени.
Димка закатил глаза под лоб. Ему захотелось спросить "ты что, так всерьёз думаешь?" — но вопрос был бы риторический. Именно так Турени и думал.
— Служить ты никому не будешь, — с мстительным удовольствием сказал он. — Дня через три, через неделю — в общем, когда вернутся ребята — мы уйдём отсюда в Столицу. А этот город поганый спалим нафиг.
— Столица — хорошее место, господин, — Турени даже ухом не повёл. — Даже лучше этого. Но еда будет нужна и там. А люди ленивы, они не любят работать. При гипнозе хотели. Но чтобы заставить работать их теперь, вам понадобятся плети.
Димка рывком отвернулся. Он чувствовал, что если будет смотреть на подобострастную — и притом алчную! — рожу Турени хотя бы ещё миг, то просто влепит в неё с ноги, а это было бы... как-то уж слишком по-хоруновски.
Чтобы хоть чем-то занять чесавшиеся руки, Димка вытащил из кармана расчёску и принялся причёсывать свои отросшие тут лохмы — которые, правду говоря, отчаянно в этом нуждались...
— Я понимаю, господин, что вам это неприятно, — продолжал журчать за спиной назойливый голос. — Это не ваше дело, вы не должны этим заниматься. Но, если вы позволите, я подберу людей, которые займутся этим. У меня есть на примете... вы меня слышите, господин?
— Да слышу я, слышу, — я же не уши причёсываю, — буркнул Димка.
— Так вот, господин, дело несложное. Мне нужен всего-то десяток плетей, и...
Мальчишка рывком повернулся на пятке.
— Хотите меня расстроить? А я ведь и разозлится могу, — говорить Турени "ты", как другу, было уже слишком противно. — Уходите отсюда, убирайтесь, и никогда впредь не приходите ко мне с такими... предложениями! — Димка понимал, что его понесло, что он говорит как какой-то оскорблённый помещик из фильма — но поделать ничего не мог...
Турени дураком явно не был, истово поклонился, натурально достав лбом до пола, потом попятился, как рак, и, не меняя позы, выполз наружу. Весьма предусмотрительно — если бы он развернулся, Димка придал бы ему ускорения посредством могучего пинка в зад...
— Смешно просто, как легко опознаются властолюбцы, — печально сказал Асэт. — Отвернись от их речей — и они уже в ярости. Говори с ними вежливо — и они просто исходят пеной. А потом бегают, как угорелые, выясняя, кто донес о их "великих" планах. Тьфу!
— Ты хочешь сказать, что он просто притворяется покорным, а на деле хочет захватить город? — недоумённо спросил Димка.
Асэт прямо взглянул на него.
— Жажда власти заставляет дураков лгать.
* * *
Какое-то время они молчали. Димка ожесточенно грыз безобразно отросшие ногти — дурацкая привычка, но здесь, в этом мире без ножниц, полезная...
— Что это вообще было? — опасно высоким голосом спросил он. — Он больной, драфа не прочистила ему мозги или это я свихнулся?
Асэт вздохнул.
— Понимаешь, Димка, свобода имеет, как любая медаль или монета, и оборотную сторону: ответственность. Человек, считающий себя свободным, но не желающий отвечать за свои действия, слова, поступки — не свободен. Он остаётся рабом. И как любой раб, желает иметь своих рабов, оставаясь рабом других.
— Ну, хорошо, — Димка вздохнул. — И что мне с ним делать? Высечь? Морду набить? Повесить за ноги? Так всё равно не поможет же. Он и так передо мной на брюхе ползает. И ещё больше будет ползать. Умолять его простить и всё такое. А мне противно даже думать о наказании... этого. Всё равно, что слизняка босой ногой давить.
Асэт пожал плечами.
— Любой подлец — всегда трус. ВСЕГДА. Иначе был бы негодяем — но НЕ подлецом. Подлец панически боится силы. И ВСЕГДА старается отнять её у сильного — обманом и коварством, добренькими призывами к милосердию и всепрощению. Это следует чётко понимать и не вестись на них.
— А они здесь были? — хмуро спросил Димка. — Призывы к милосердию?
Асэт вновь прямо взглянул на него.
— Ещё будут, Димка. И от него, и от тех, кто не мыслит без хозяев жизни. Поверь мне, ещё услышишь, что Хоруны на самом деле желали всем добра, а вы их не поняли...
— Не слышал и слышать не хочу, — разозлился мальчишка.
— И правильно, — Асэт усмехнулся и вышел.
* * *
Димка вновь плюхнулся на пол. В голове у него был кавардак. И не только из-за этого психованного Турени. Из-за Асэта тоже. Сначала Димка не мог понять почему, и страшно злился из-за этого. Ведь вроде бы замечательный парень, хоть на доску почёта его вешай...
А всё очень просто, вдруг понял он. Если кто-то умный подсказывает тебе каждый шаг, ты перестаёшь думать и становишься просто марионеткой. Которую чужой умный дядя использует в своих личных интересах. Недаром же дед-помор говорил Димке, что ум — дело хорошее, но головой важного и опасного дела должен быть отважный, жёсткий и безжалостный опытный человек. Если ему нужен умный совет, он его спросит. Но решает всё сам и только сам, малейшее поползновение на поучения — и кулак вышибает пару зубов подавшему голос без дела...
Мальчишка ошалело помотал головой. Дед, конечно, был кругом прав, подумал он. Но я-то ни фига ни опытный! А безжалостным становиться и вовсе не хочу, и без меня хватает тут таких...
Димка вдруг вспомнил, как вёл себя Турени: войдя в помещение, он всегда тщательно осматривался и никогда не подходил к людям на расстояние вытянутой руки. Боится, что они его вдруг ударят, понял мальчишка. Как Хоруны. Наверное, мне вот пора уже начинать бояться заговора, словно какому-то Нерону. Когда я окончательно свихнусь, то тоже буду жрать одни орехи: в них нельзя подсыпать яду...
От этой мысли мальчишка рассмеялся — но тут же вновь замер: в одной из боковых комнат дворца что-то шумно посыпалось. Туда Димка свалил всякое барахло, с судьбой которого пока не определился — то ли взять с собой, то ли выбросить нафиг. Похоже, что кто-то определился раньше его...
Димка вихрем ворвался в эту комнату, опередив друзей. Всё было примерно так, как он и ожидал: перед ним замер тоже бывший раб, худощавый мальчишка по имени Лхэй, а у его ног раскатились нефритовые бусы, которые он только что, видимо, достал из открытого им же ларца. Похоже, что сгнившая нитка лопнула и выдала незадачливого вора...
— Так-так, — сказал Борька, деловито потирая руки. — Что же мы видим? Мы видим процесс кражи, товарищи...
Лхэй побледнел. Даже, скорее, принял отчётливый зеленоватый оттенок. Ну да, при Мэцеё его за такое вздернули бы на дыбу и отмудохали плетями по всему подряд, а то и вовсе жалили бы гореками, пока он весь вдвое не распух бы, подумал Димка. Вдруг ему стало противно от того, что кто-то смог так его испугаться.
— И что же ты тут делаешь? — наконец спросил он.
— Это мои древние родовые украшения, — всё же нашелся Лхэй, но не слишком-то удачно: насколько знал Димка, никто здесь, кроме Хорунов, нефритовых бус не носил...
— И это? — ехидный Юрка тут же указал на кучку других, ярко-пёстрых бус, которые носили лишь девчонки.
— Вы не понимаете... — снова начал Лхэй, но Димка показал ему кулак, и он тут же заткнулся.
— Да всё мы понимаем. Халявы ты хочешь со страшной силой, вот и всё. А эти вещи не затем тут оставлены, чтобы ты вот в них лез, как свинья в апельсины.
— А какая теперь разница — зачем? — неожиданно хмуро сказал Лхэй. Похоже, что он начал злиться — и это понемногу разгоняло душивший его страх. — Тем, кто всё это сделал, теперь всё равно, так или иначе. Да и какое вам вообще до них дело? Всё равно, не ваше же.
— Нам-то до них никакое, — не менее хмуро сказал Димка. — А вот до тебя так очень даже есть. Мы, понимаешь, не хотим, чтобы ты стал вором.
— Бить не будете? — осторожно спросил Лхэй.
— Нет, — заявил Димка. — Вот ухи, так и быть, надерём.
Зловеще растопырив пальцы, он медленно двинулся к несостоявшемуся вору. Лхэй испуганно пискнул — и вдруг пулей вылетел из комнаты. Мальчишки взглянули друг на друга — и с внезапным облегчением рассмеялись...
* * *
После обеда Димка решился, наконец, сделать то, что должен был сделать сразу после битвы — поговорить с пленными. Не со всеми, правда, а с их главным, то есть, со жрецом. Ему хотелось узнать, отчего это Хоруны ведут себя, как последние уроды. Ведь вроде не такие плохие ребята — все, как на подбор, накачанные и смелости у них тоже не отнять, а вот поди ж ты... Но Олаёец внушал мальчишке безотчётный страх. Впрочем, любой на его месте, наверное, испугался бы — после того, как его едва не прибили самой натуральной черной магией...
Нет, умом Димка понимал, что теперь, когда идол Червя превратился в осколки (которые для верности собрали и выбросили в выгребную яму), а посох жреца отправился на костёр, вместе со всем прочим местным жутким хламом, связанный по рукам и ногам Олаёец вряд ли ему что-то сделает — разве что обложит матом. Но Димка всё равно боялся. Это начало понемногу злить его — и вот наконец он решился...
