* * *
Тюрьма у Хорунов была замечательная. Или жуткая — это с какой стороны посмотреть. Настоящий зиндан глубиной метров в пять — попасть в него можно было лишь по верёвочной лестнице, через люк в "тронном зале" дворца. Очевидно, Мэцеё предпочитал держать пленников под рукой.
Спустившись, Димка покрутил головой. Он оказался в просторном восьмигранном колодце, в каждой из граней которого была узкая деревянная дверь, запертая на засов. Света здесь не было, так что он прихватил с собой толстую самодельную свечку — она трещала и противно воняла пригорелым жиром, но со своими обязанностями кое-как справлялась. До номеров на дверях Хоруны по невежеству и недоумению не дошли, но на каждой был всё же грубо нацарапан какой-то символ. Димка похвалил себя за то, что заранее выяснил, куда посадили жреца, потом отодвинул засов и вошёл.
* * *
Камера была тесной. Камера была холодной. В ней было душно, сыро и воняло. Войдя в неё, Димка невольно передёрнулся. Он и представить не мог, что тут, в этом диком мире, вообще может быть... такое. Такое средневековое прямо подземелье. Каменный мешок. В котором держали пойманных ребят. Ни за что, просто потому, что поймали...
Мальчишка вздрогнул, столкнувшись взглядом со жрецом. Тому связали руки за спиной, а потом старательно, по всей длине, примотали к толстой жерди — чтобы не расколол себе башку об камень. В подземелье Олаёец исхудал и уже не напоминал жирную жабу, но выглядел он всё равно отвратно — из-за своих склеенных смолой волос, из которых до сих пор торчали обломки палочек, и просто из-за своей мерзкой рожи. Смотрел он на Димку с лютой злобой.
— Что, не нравится тебе тут? — спросил мальчишка, садясь на корточки и ставя свечку на пол. — Так сами это всё построили, никто не заставлял. Сидите и радуйтесь.
Олаёец всё ещё пялился на него, и мальчишка поёжился. Вот же гад, подумал он. Смотрит вроде на меня, а вроде бы куда-то мимо, не поймаешь взгляд. Но после первых же слов глядит уже в глаза, почти не мигая. Пристально и злобно. Не как тот жуткий тип Ооль, не равнодушно, а именно сверлит гляделками, отчего становится не по себе. Казалось, что его взгляд проникает в душу Димки до самого дна и... нет, даже не презирает, а просто отметает в сторону, как нечто противное, но беспомощное. Это враг, понял он. Настоящий. Не играющий в благородного разбойника Йэрра, даже не приснопамятный Крых, вождь Морских Воришек — обычный хулиган, вконец охреневший от безнаказанности и полной покорности окружающих... Нет. Именно он устроил тут всю эту жуткую чертовщину, заставил Хорунов выстроить храм Поющего Червя и весь этот жуткий город. Именно он виноват во всей мерзости, которая много лет тут творилась...
— Это ненадолго, — Олаёец оскалился. Голос у него, вопреки ожиданиям мальчишки, оказался не визгливо-писклявый, а низкий и глубокий. Убедительный такой голос... — Ещё неделя или две — и я окажусь на свободе. А вот потом... о-о-о, потом!.. Какой кошмар, какие муки ждут каждого из вас!
— Слушай, а зачем вам всё это? — с искренним интересом спросил Димка. Сейчас он чувствовал себя профессором, изучающим редкостно ядовитого гада. Олаёец ошалело заморгал — такого вопроса он, верно, никак не ожидал, и мальчишка пояснил: — Ну, все эти рабы, город этот... Вы что — сами работать не умеете?
Олаёец вновь оскалился. Верно, он хотел просто плюнуть в лицо ненавистному гостю — но здесь, в этом подземелье, он явно подыхал от скуки, и потому всё же снизошел до объяснения:
— Работают рабы. Настоящий воин просто берет всё, что ему хочется. Ему вообще не нужно что-то там "уметь". Он смеет и может, и это — главное.
Теперь уже ошалело заморгал сам Димка.
— Что может? Рабов по башке бить? А вам самим это всё не противно? Не стыдно даже такими уродами быть?
Олаёец хрипло рассмеялся. Вот смех у него в самом деле был мерзкий — он походил на карканье престарелой вороны.
— Как же ты глуп! Веришь в Добро, в гребаный стыд, во всю прочую чушь, в которую всегда верят слабаки... На самом же деле всё очень просто: тот, кто смеет и может, берёт от жизни ВСЁ. Тот, кто не смеет, ковыряется в земле, сочиняет слезливые стишки, бегает по миру в поисках выхода, выдумывает себе какие-то "достойные" занятия, в которых он якобы чем-то "сильнее" настоящего воина. На самом деле все эти "занятия" — это признаки умственного разложения. Правило настоящего воина только одно: добро — это выдумка слабых. Именно так! Слабый всегда неполноценен. Морально, физически, умственно... Чтобы не сдохнуть от своей слабости, он паразитирует на сильных. И потому придумал эту — в самом деле, гнуснейшую!!! — сказочку о том, что слабым почему-то нужно "помогать". А на самом деле их нужно весело, с озорством и фантазией, топтать. Потому что слабый всегда труслив. Всегда подл. Всегда готов предать. Всегда ненавидит СИЛЬНОГО. "Помогать слабому" — значит подставлять себя под донос или нож в спину в качестве "благодарности". Исключений не бывает. Больше всего слабые ненавидят как раз тех, кто им помог. И позволять им просто дышать вольным воздухом — значит смертельно оскорблять тех, кто смеет и может сломать их лживые запреты.
— Да ты прямо благодетель, — ядовито сказал Димка. — Несун великих истин, блин! Хватай палку побольше, бей покрепче — а думать ни о чём не надо.
Олаёец вновь хрипло закаркал.
— На самом деле справедлив не я, а жизнь. Если свободный, настоящий воин встретится с каким-нибудь сопливым умником на узкой дорожке — то "умник" будет корчиться в канаве с разбитой в фарш рожей, а воин, весело насвистывая, пойдёт дальше. И это — единственный факт, который что-то значит в мире. Единственный.
— Кто силён, тот и прав? Так, что ли, получается? — опасно высоким голосом спросил Димка.
Олаёец вдруг захихикал.
— Ты сам это сказал! Да, да! Тебя просто приучили верить в то, что это почему-то плохо. А на самом деле всё предельно просто: есть те, кто смеют и могут. И есть те, кто НИЧЕГО не могут, и без конца дрочат на свою придуманную "круть", рассказывают друг другу сопливые сказочки про "добро", делают соседям мелкие гадости, забиваются в глухие леса и боятся выйти в Ойкумену. А если они в неё всё же выползают — то долг любого настоящего воина обратить слабаков в своих рабов. Просто потому, что мразь должна знать своё место. Трус, фантазёр, задрот-умник — это никчёмный бесполезный мусор, и ни для чего, кроме как служить для воинов рабочей скотиной, не пригоден.
Димка вновь заморгал, ошарашенный речью — смесью бравады школьного хулигана с чем-то куда как более мерзким. С настоящим фашизмом, например.
— А что ж вы, все такие сильные, даже Морских Воришек не побили? — ядовито спросил он. — Волков там, да хоть тех же Нурнов? Сами сидите в лесу, как сычи, и ловите всяких заблудившихся бедняг...
Олаёец вновь закаркал.
— Всё предельно просто, — повторил он, отсмеявшись. — Если воин хочет остаться воином, а не стать овощем, он должен понимать, что из всех "прав" есть только одно — право сильного брать всё, что он хочет, и делать всё, что он хочет. Абсолютно ВСЁ. И что его главный враг — это не смешные дурачки, играющие в воинов, а добренькие умники, которые смеют уверять сильного, что у него есть какой-то там "долг" по отношению к трусливым слабакам. На самом деле у сильного есть к ним только один долг — долг БЕСПОЩАДНОСТИ. Трус и слабак виноват перед сильным ВСЕГДА.
Димка невольно поёжился. То, что он сейчас услышал, было жутко. И не потому даже, что Олаёец, судя по всему, был конченым психом, повернувшимся на культе силы. Нет. Он, Димка, тоже презирал трусов, да и слабаков, чего уж там... А если подумать, путь от презрения до такой вот лютой ненависти не такой уж и долгий...
— Ладно, не любите вы трусов, — хмуро сказал он. — Я их тоже, честно сказать, не люблю. Но над девчонками-то зачем издеваться?
Олаёец взглянул на него... снисходительно.
— Настоящий воин, который смеет и может, прав абсолютно всегда. Даже если он бьет девчонок палкой. Потому что рабское быдло, которое не смеет, — это навоз. И наплевать, девчонка это или мальчишка.
— Скотина ты, — с чувством сказал Димка. — Издеваешься над девчонками и считаешь себя чёрт знает каким героем, потому что они тебе сдачи дать не могут.
На сей раз, Олаёец взглянул на него уже презрительно.
— Любой бандит и отморозок для меня всё равно остается героем, даже если он грабит голодных и заставляет девок жрать дерьмо. Просто потому, что он смеет и может переступить через правила, придуманные слабаками. А добренький слабак — всегда трус, подлец и предатель. И настоящий воин имеет право сделать с ним вообще всё, что захочет, — забрать "волю", отпинать, воткнуть копьё в печень... Абсолютно ВСЁ. Потому что слабаки — это дерьмо. Трусливое, подлое, никчёмное дерьмо. И их всех нужно обратить в рабство, раз уж нельзя тут убить. Потому что все они люто, бешено ненавидят воинов, просто за то, что воины смеют и могут, в то время как слабаки не могут НИЧЕГО.
— Ага, то-то ты, такой весь из себя герой, лежишь тут в своём дерьме, — насмешливо сказал Димка.
— Это ненадолго, — оскалился Олаёец. — Червь просто послал нам испытание перед Его окончательным триумфом. А ты — ты не слабак. О да. Ты пока просто дурак. Но это пройдёт. Когда всё то стадо, которое ты освободил, начнёт затаптывать тебя — просто за то, что ты дал им ненавистную "свободу". И тогда... о-о-о, тогда тебе понадобятся ВОИНЫ. Такие же, как у меня. Их у тебя пока нет... но воспитать их несложно. Тут нет никакого секрета. Разбей своих людей на пары и заставь драться, пока один из них не упадёт. И пусть победитель хорошенько отпинает побеждённого, чтобы тот понял, что проигрывать НЕЛЬЗЯ. Если кто-то откажется — отпинай его сам, до полусмерти. Если кто-то вообще не хочет драться, пусть получает в рожу от всех по очереди. Всего через пару часов до каждого дойдёт, что сдача — не вариант, жалость карается, а отказ выполнить приказ карается очень жестоко. И, самое главное, дай победителю абсолютную и не обсуждаемую власть над побеждённым, заставь его пользоваться ей максимально грубо и жестоко, но — лишь над тем, кого он сегодня победил в поединке. Заставь победителей ежедневно драться друг с другом, пока не останется только один. Только так ты сможешь создать себе НАСТОЯЩЕГО вождя и построить НАСТОЯЩУЮ иерархию, отсеяв слабаков и умников, и воспитав главное качество воина — непреклонную волю к борьбе.
— Стать воином, избивая упавших ногами? — оторопело спросил Димка. — Да ты вообще рехнулся.
Олаёец однако не обиделся.
— Нельзя стать воином без опыта победоносной драки, — снисходительно пояснил он. — И потому пресловутые "избиения слабых" нужно не пресекать, а всячески поощрять. Тот, кого бьют, виноват в этот сам. Всегда. И не заслуживает ничего, кроме как быть тренировочной грушей для тех, кто не боится и может. Если он не хочет, чтобы его били, пусть бьёт в ответ. Если хочет — пусть получает по соплям. Всё на самом деле очень просто.
Димка не ответил. Он вдруг понял, что устал. Устал страшно, словно день напролёт ворочал здоровенные валуны. Сил не осталось уже даже на ненависть.
— Слушай, — не глядя на жреца, начал он. — Зачем нам всё это? Тебе — лежать в дерьме, мне — следить за тем, чтобы ты не подох прямо тут от голода и жажды? Поклянись, что больше не будешь... так делать. И я тебя отпущу. Правда.
Олаёец помолчал.
— Свободный человек не клянется, — наконец ответил он. — Максимум — обещает. Клянутся — рабы. Которые за просто так отдают то, что составляет самую суть свободы — свободу воли.
— Они не отдают, вы её у них отбираете, — сказал Димка. Потом поднялся, забрал свечку и вышел.
* * *
Выбравшись наверх, мальчишка вновь сел на пол, погрузившись в прострацию. Разговор со жрецом буквально оглушил его. А ведь даже Хоруны не были от природы такими вот погаными гадами, вяло подумал он. Эта скотина постаралась... Интересно, сам Олаёец до такого вот додумался или его тоже кто-то тут научил?..
— Что с тобой? — встревожено спросил Юрка, садясь рядом. — Заболел?
— Да ну, какие тут болезни... — Димка вздохнул. — У меня идол этот поганый из головы не идёт. Ведь быть же такого не может! Всей этой мерзкой чертовщины, гипноза этого... А есть.
— А ты помнишь, что видел, когда мы этого идола к выходу толкали?
Димка задумался. Это вот он помнил, пожалуй, плоховато — воспоминания то отступали, то подступали волнами. Мрак, пустота — и в этой пустоте голоса, вопящие, поющие, сводящие его с ума...
— Нет. И не хочу, если честно. Может, вообще померещилось всё, вся эта жуть черная...
Юрка оживился.
— Именно! Я вот лет в десять как-то забрался на чердак моей пятиэтажки — там темно было, свет только через щели пробивался. И вдруг этот свет начинает гаснуть, и ко мне быстро так и бесшумно движется темнота... Что я подумал про это — не помню, но едва не описялся от ужаса. А оказалось — это просто облако на солнце набежало!
— Спасибо. Ты отличный друг. Правда, — Димка потрепал Юрку по лохмам, и тот, смутившись, тут же убежал...
* * *
Оставшись в одиночестве, Димка вновь плюхнулся на пол. После разговора с Юркой его и в самом деле отпустило, но вот изводившие его мучительные размышления никуда, к сожалению, не делись. И он невольно улыбнулся, когда в зал вошел Асэт.
— Всё думаешь, что делать с этими гадами? — сразу же догадался он.
— Ага, — Димка вздохнул. — Слушай, я только что говорил с их главным... ну, с жрецом. Он мне такое рассказал... — морщась от отвращения, мальчишка пересказал Асэту злобные бредни жреца Хорунов. Задумавшись, тот сложил руки на груди, глядя вниз, на свои босые ноги.
— Самое страшное Зло, Димка, — наконец сказал он, всё ещё не поднимая взгляда, — это Добро. Которое считает себя единственным во вселенной Добром. И на этом основании решает, что все вокруг ему должны.
— Это вот — Добро? — Димка невольно поёжился. — Да ну нафиг.
— Добро, добро, не сомневайся, — Асэт вздохнул. — Когда-то было. Хоруны, знаешь, тоже не кончеными гадами в этот вот мир пришли. Когда-то они вроде Волков были — за справедливость боролись, пусть грубо очень, но всё же... на службу к моему государю, Юхану Первому пошли. Я ж тебе рассказывал уже, как он собирал под свою руку местные племена, даже с Хозяевами пытался бороться... Только вот ничего из этого не вышло. Тёзка мой, советник Юхана — умник большой, кстати, их вместе с ним Хозяевам под молотки подставил, от большого своего ума. Мол, не жалко здоровых таких и тупых, пусть воюют в высших интересах, а слабые жить будут славно за их спинами. Вот Хоруны и обиделись страшно. Решили, что они здесь затем, чтобы карать слабаков за их лень и трусость. И понеслась жаба по кочкам...
— Да ну нафиг, — повторил Димка. — Льяти говорил, что мерзавцы, обращающие всех в рабство, просто сублимируют этим желание попасть в рабство самим. Вот им и.
— Льяти, знаешь, сам не ангелом небесным оказался, — хмыкнул Асэт. — А так, знаешь, можно договориться до того, что мерзавцы, которые любят причинять боль, сами мечтают о боли. И на этом основании мучить их целую вечность.
