Он вскрикнул, выгнулся, попытался сунуть руку за спину. Я надавил сильнее.
Всё-таки длины клинка оказалось достаточно. Он упал лицом вперёд на стол. Там что-то загремело, покатилось. Пару мгновений он ещё дёргался. Всё.
Темно. Катящаяся посудинка завершила своё качение с обычным ускорением звучания в конце личной траектории перед полным падением и затиханием. Мокрый персонаж пару раз поплямкал губами. Тишина.
Теперь откроем оконца и оглядимся. Ме-е-едленно.
Я наконец добрался до фасадной стены. Где-то здесь. Дверь с засовом попалась под руки. Рано. Сниму засов — придёт Яков с местными. А мне ещё надо осмотреться и убедиться. В правильности исполнения отеческого наказа.
Наконец, окошко, в нем затычка. Не вынимается! Не выдёргивается!
Спокойно, Ванюха. Это не враг. Это предмет неживой природы.
"Природа изощрённа, но не злонамеренна".
Не надо перекашивать, не надо так трясти. И трястись. Никто к тебе не подбирается со спины. Спокойно.
Наконец, затычка вынулась. Я успел отвернуть лицо, чтобы не быть ослеплённым дневным светом. Пусть и через муть бычьего пузыря. Проморгался-огляделся. А вон на полу в углу и мой дрючок валяется. Родненький-родименький. Никого ближе тебя у меня в этом мире нету.
Теперь посмотрим.
Точно. Храбрит лежит лицом в стол, в спине нож. А он точно мёртвый? Надо проверить. А ну как вскочит? Страшно... Потыкал дрючком. Нормально. Пульс на шее не прощупывается. Вроде бы, всё. Теперь — выход кавалерии.
Снял засов, открыл дверь... Как хорошо-то... на воле.
— Что стоите? Идите, разбирайтесь там. Я вот свой дрючок забрал.
Глава 42
"Что ж ты, милый мой, смотришь искоса
Низко голову наклоня?".
Я с закрытыми глазами сидел на крылечке поварни, гладил свой дрын берёзовый и приходил в себя.
Хорошо-то как. Птички поют. От домов ещё тень прохладная, утренняя. Курочки по двору ходят. Не спешат, по зёрнышку выклёвывают. Где-то внутри поварни вдруг раздались крики, мат, звуки ударов, грохот падения.
Переколотят мужики всю посуду. Ну и пусть себе.
Однако пришлось открыть глаза. Прямо передо мной, низко наклоня голову, стоял Яков и внимательно меня разглядывал. Исподлобья. Интересный мужик: внешне мурло-мурлом. Глазки маленькие, волосы чуть ли не от бровей. Нос... И была-то картошка, а из неё ещё и пюре делали. Фигурка та ещё... помесь медведя с каракатицей. А соображает хорошо. Медленно несколько, но правильно. И при этом молчит. И дело делает.
Как говаривал Владимир Ильич:
"лучше пусть десять делающих останутся формально вне партии, чем хотя бы один болтающий — в...".
Хочешь, Яков, я тебя в большевики запишу? Членом?
— Ну?
— Яков, ты, может, и рвёшься в возчики. А я вот в кобылы возчицкие — нет. Не нукай. Не запряг ещё. Говори нормально.
У него в одной руке меч. Что само по себе... свидетельствует о возможных осложнениях процесса взаимопонимания. А в другой — нож, которым я Храбрита...
Вот этот нож он мне к носу и сунул.
— Это что?
Очень плохо, что кроме него на крыльце никого. Все внутри. Если он меня сейчас хоть с левой, хоть с правой...
Тут дверь распахнулась, и из неё вывались четыре мужика. На какой-то тряпке они тащили тело Храбрита.
— Эй, Яков, куда его? В баню?
Яков молча кивнул. А вот мне молчать уже нельзя.
— Постойте. Ты вот, Яков, про ножик спрашивал. Вот про этот. А сам-то что — не сообразил? Там на полу за столом ещё один лежит. Весь обделавшийся. Ножик — его. Я так понимаю, что они вчера выпили, и тот обделанный — боярину нож в спину и вогнал.
Полная фигня. Для опытного-внимательного. Из убитого едва-едва кровь течь перестала, тело не остыло. А что делать? Ждать от двух до шести до полного окоченения?
Яков внимательно посмотрел на меня, на нож в своей руке, на лежащего на тряпке покойника, на мужиков, снова на меня. Но озвучить ничего не успел, включились мужики-носильщики:
— Не, ты чего, Корька, он, конечно, гнида известная, как какую пакость — он завсегда. Но вот так с ножом... да ни в жисть, не, он слабоват будет... да он тихий такой, гадёныш...
— "В тихом омуте черти водятся". Нож — его. Он один с боярином оставался, остальные с бабами разошлись. Боярин выпил лишку и на столе уснул. Этот... мог ему нож воткнуть. Со страху от сделанного обделался и завалился. Сейчас я за дрючком своим пришёл, свет открыл и видно стало. А этот... он что, часто спьяну обделывался?
— Не... вроде такого... он, само собой, трус, но чтоб от вина... не...
— Вот и я говорю: гадёныш, зарезал, испугался, обделался.
Первое и последнее утверждения в цепочке — общеприняты, самими членами местного общества и озвучены. Что придаёт правдоподобие всей последовательности суждений.
Яков стоял в шаге от меня, и я разобрал как он чуть слышно прошептал: "Комар — носу...". Потом мотнул носильщикам головой — идите.
— Стойте. Мне ещё ободрать Храбрита надо.
— Что?! Яков, это ещё что такое тут разговаривает? Молодого хозяина да обдирать?
— Что я такое? Яков, объяви добрым людям как Аким Янович решил.
Яков снова передёрнул плечами. Бросил ножик на завёрнутое тело. Поймал левой рукой ножны и всунул туда меч. Вздохнул... и довольно точно воспроизвёл наше с Акимом соглашение. Мужики ошарашено уставились на него. Потом на меня. Пришлось прокомментировать. Пусть к голосу привыкают.
— Повторю чтоб запомнили: звать Иваном, я — ваш молодой господин, вещи Храбрита и людей его — мои. Понятно?
Мужики по очереди стянули шапки с голов. В сопровождении потока междометий, описываемых как "ответ утвердительный, исполняется хором пейзан".
Из поварни вдруг раздался новый взрыв звуков, ради разнообразия в нем теперь присутствовал и истошный женский крик. Мужики потопали внутрь, последним — Яков. Уже в дверях, обернувшись ко мне, одними губами бросил, не то восхищённо, не то укоризненно, не то встревожено:
— Ловок.
И я занялся мародёрством.
Рубаха хороша, но вся в крови. Штаны тоже ничего. Пока ещё сухие. Сапоги... Стаскиваем сапоги, пока не остыл. Тяжеловато. Теперь штаны. Вовремя — сфинктеры ещё не расслабились. Пояс. Тут и кинжал добрый в ножнах гожих. И киса. Не моя, но тоже не пустая. Кошель с огнивом и трутом. Хозяйственный был.
На правой руке кольцо обручальное. Не снимается. А мы ему пальчик... его же ножиком. Не пилится. А кулаком пристукнуть? Отскочил. Пальчик к телу в общую тряпку, колечко обтереть и в кису.
На среднем пальце — золотое кольцо с крупным алым камнем. Перстень. Похоже — наградной.
* * *
Медалек тут ещё не навешивают — не изобрели. А камень... вроде, природный рубин. Он же — яхонт красный. Он же — корунд. Красный корунд называется рубин, синий — сапфир. Или — "яхонт лазоревый".
В девятнадцатом веке французы научились их делать. Несколько технологий придумали. Там такие были... эпизоды. И с подачей заявки на изобретение с условием "вскрыть через десять лет", и со стальными цилиндрами, в которых давление сбрасывалось годами. А изобретателей полиция брала как анархистов-бомбистов. Потом запустили-таки массовое и довольно дешёвое производство. И пошли драгоценные камушки в опоры под оси часовых механизмов. Или — в накопители лазеров. Во всех нынешних сидюках-плеерах стоят. А тут...
Илья Муромец, говорят, использовал природные корунды типа сапфир и рубин в качестве габаритных огней на своём "травяном мешке". Общее древнерусское название всего класса камушков — "самоцветы". Сами светят. Если с точки зрения использования лазеров... можно.
Но откуда тот "мостостроитель" из Мурома накачку для рубиновых лазеров брал? Неужели прямо от солнечного света? А сапфиры, которые у нас "блю рей"...?
Технологическая цивилизация к началу 21 века до этого не доросла. А вот в селе Карачарово, что под Муромом... Да запросто! В солнечный денёк в каждом дворе ряднину расстилают и по ней самоцветы рассыпают. Пусть погреются-подзарядятся. В промежутках между покосом и опоросом.
Ещё одна загадка вроде пирамид Египетских.
* * *
На левой кисти — серебряный браслет. Серебро — дрянь. Но по весу — можно неплохо заехать. В висок, например. На шее... аж три гайтана. Крестик серебряный, мешочек с иконкой и каким-то клочком... пергамента. Заговор-оговор-выговор-приговор. Оберёг, короче. И ещё один мешочек с чем-то сложенным внутри. После посмотрю.
Из дверей мужики вывели связанных пленников. Другая вязка, чем у моего Ивашки — кисти вывернуты к затылку. Бойцов так вяжут?
Ну и... паноптикум. Персонажи для идеальной тюрьмы.
Собственно, именно проект идеальной тюрьмы это слово первоначально и обозначало.
Корька, мелкий, мокрый, весь какой-то молью трахнутый. Во всех смыслах. Двух других по именам не знаю.
Один — похож на борца. Плешивый, очень широкие покатые плечи под очень мощной шеей, голая голова шариком с ломанными прижатыми ушами.
Второй — лицо кавказской национальности. Высокий молодой стройный жгучий брюнет. На шее — золотой крестик, в ухе золотая серьга, между — характерный орлиный нос с кровавыми подтёками.
Впрочем, подтёки — у всех.
Сзади дверь снова грохает о стену, женский вопль и на крыльцо очередной мужик вытаскивает за волосы очередной трофей: простоволосую дамочку, которую я видел в первом помещении. В нежных объятиях своих она сжимала там вон того горбоносого. Рубаху на тело уже опустила, но в рукава не попала — ворот сзади.
Мужик выволакивает её за волосы на крыльцо и толчком швыряет вперёд, на лужайку. Баба падает и воет. Следом мимо нас проносится девчушка. Начинает утешать и подымать женщину.
Угадал я. Молодка, обнимавшая кавказца — мать моего платочка.
Мужик спускается на лужайку и даёт поднимающейся женщине пинка. Та снова втыкается лицом в траву, дочка с криком кидается на отца. И отлетает в сторону. Глава семейства накручивает волосы жены на руку, рывком поднимет на колени.
— Ну вставай, сучка. Нечего меня перед людьми позорить. Пошли домой, там поговорим.
Спокойно так говорит, даже несколько скучно. Регламентная процедура? Народ наблюдает с острым интересом. Кавказец — с вялым. А вот борец... — крутит головой. С интересом как бы сбежать. Хватит.
— Так, хватит пялится — давайте дело делать.
Опять, и снова, и ещё раз, и до посинения:
— А это хто?
— А это, Яков, сказывает...
— Хватит болтать. Яков, пошли двоих чтоб добро битых собрали. Всё сюда на крыльцо. Если что пропадёт — взыщу... не по-детски. Этого (на Корьку) ободрать до исподнего...
— Да он обделавши весь, вонища от него...
Брезгливость как обоснование неисполнения приказа. Понимаю, но — моего приказа. Обоснуем необходимость.
Корька стоял ко мне спиной, на коленях. Армяк на спине, из-за выкрученных рук, стал коробом. Мокрое пятно расплылось по нижней части и как-то странно ограничивалось в области поясницы ритмически повторяющимися полукружиями. Одинакого размера и формы. Пришлось вставать, прихватив в руку Храбритов ножик.
— Вонища... это да.
Я толкнул Корьку в спину, он взвизгнул, заблажил, уткнулся носом в траву. Кивнул рядом стоявшему мужику: "придержи-ка болезного", подцепил ткань на пояснице армяка и... вытащил из прореза золотую монету.
* * *
Интересная монетка. Не плоская — вогнутая, не круглая — овальная.
С одной стороны — мордатый мужик с двойным подбородком и кругом вокруг головы, с другой — вроде бы тот же мужик, но с дубиной и в панцире. По кругу сверху с обеих сторон чего-то написано.
А называется эта хрень... Называется она "нумизма" или "солид". По-русски — "золотник". Тот самый, который мал, но дорог. Византийская золотая монета весом в 4.5 грамма.
Отсюда и занятие — нумизматика. Коллекционирование вот таких... блямб.
Чем я сейчас и занимаюсь. Слесарь-нумизмат: с вечера ножики точит, по утрам монетки протирает.
* * *
Мужик загляделся на мою находку, Корька взвыл и рванулся. Зря. Получил кулаком по голове. Набежали помощнички, прижали бедолагу к земле. А я расширил разрез и вытащил ещё три таких же монеты. Вроде всё. Каждая очередная находка сопровождалась всеобщим восторгом. Кроме двух других пленников: эти смотрели зло и переглядывались.
Точку поставил Яков, глядя как я поднимаюсь с колен:
— Ловок. И вправду — на что тебе доля в имении?
Он быстренько организовал мужиков на отправку персонажа в поруб. На освободившееся от меня место.
"Не место красит человека, а человек — место".
Не наш случай: Корька уже ничего даже и в жёлтое с коричневым не покрасит — заправка кончалась. Разве что в бордовое — нос и ему разбили. Я, с двумя другими пленниками и конвоирами, отправился к погребу рядом — слуг моих вынимать.
Восторг выбравшихся из темноты и проморгавшихся на свету мужиков при моем лицезрении был трудноописуем и плохоуправляем. Ивашка чуть не задушил в объятьях, а Николай всё время пытался встать на колени и облобызать ручку. Пришлось шикнуть. И велеть конвойным снять с пленников узы.
— Они моих несвязанными в погреб посадили. И их вязать не надо.
Пока пленники разминали руки, пришло время познакомиться.
Кавказец оказался торком, зовут Чарджи. Внешность... Отнюдь не татаро-монгольская. Так ведь из царского торкского рода. Торкской крови в нем — четверть. Остальное — грузины, аланы и русские. Что для царских родов нормально.
* * *
В рюриковичах, например, на текущий момент, всей русской крови — одна Ольга. Которая святая и равноапостольная. Сам Рюрик русским не был. У всех его потомков — едва ли две-три русских жены за триста лет наберётся.
Иностранщина правителей как плата за глобализацию. Очевидная закономерность: как только народ вытаскивает свою страну на мировой уровень — правящая династия входит в круг себе подобных. Где и размножается.
Там, в мировом сообществе аристократов и происходят самые-самые сделки и договора. А самые-самые из них — брачные контракты. Потому что тут тебе и наследство, и готовая заложница. Агент влияния. Агентка. И не одна. Высокопоставленные источники информации, связные, резиденты... И потенциальный наследник-объединитель.
Пока Романовы правили на задворках, в Московской Руси — они и женились на дочерях холопов своих. Как бы те не назывались. А вот вышла Русь при Петре "в семью просвещённых наций" и стали царицы говорить по-немецки да по-датски.
Здесь и сейчас — аналогично. С мощной примесью тюркского, польского, грузинского, венгерского и, конечно, греческого.
* * *
Чарджи был знатен, но беден. Хорош собой, но неосторожен. За убийство родича на почве любовных похождений, должен был умереть. Но передумал. Убежал с Роси на Русь, где и нанялся, после кое-каких приключений, к Храбриту в охрану.
Типовая трёхходовка: баба-сабля-дорога. Нынешний социальный статус — изгой.
Второй... Попытка узнать имя вызвала у конвоиров приступ хохота. Прозвучавшее, наконец, слово "ноготок" и моё полное непонимание, вызвала повторный хохот и бурное покраснение лица этого... ломаного борца. Наконец, один из хохотунов отвернул край кухонного полотенца, которым были замотаны чресла "чемпиона греко-римской", ткнул пальцем и, давясь от смеха, выдал:
