— Тут принцесса Дина шла?
— Нет, её колонна с севера действовала. Левее сама Верховный была, а здесь колонна генерала Ертгард Осень прошла.
— Не могу вспомнить.
— С вами одного возраста. В Замке у Верховного часто бывала. Молчаливая такая с серыми волосами.
— Вспомнила. Не знала, что её повысили.
Уже сказали, если встречу тётю, мать или отца во дворце или городе, полагается приветствовать с соблюдением всех титулов.
Но тут тётя к себе позвала, и я знаю, разговаривать можно без чинов. Малый кабинет уже успели переделать в островном стиле, маты на полу и раздвижные стены вдоль стен. Потом там обосновалась Верховный и обстановка дополнилась грудой книг по углам, все в этом походе захваченные.
Сама между двух стоек с сидящими доспехами. Чёрный и красный, с одинаковыми золотыми звёздами на шлемах, оба боевые.
Нога вперёд торчит, палка рядом лежит. Не передавали про ранение...
— Здорово, дочка наместника! Как добралась?
— Исходя из того, что сравнивать достоинства путешествия мне не с чем, и то, что я нахожусь там, куда следовало явиться, то неплохо.
Ржёт.
— Ты что, с Осенью подружиться успела? Она так же занудствует.
— Нет. Хотя я нахожу её безусловно интересной юной госпожой достойного дома.
— Хм. Сестрёнкина школа. Не заметишь, а уже вежливо облит грязью с головы до ног.
Тут уже я соображаю, где сглупила. Упоминание достойного дома — речевой оборот, признак высокой речи. И оскорбление дочери неизвестных родителей, круглой сироты Осени.
— Я допустила ошибку, неподобающим образом отозвавшись об армейском офицере, по праву носящей свой титул.
Небрежно рукой машет.
— Ладно, принято. Верю, ты колючки не вставляешь ради желания колоться, не разбирая, а надо ли было. С братом не виделась?
Что-то во взгляде хитрое-прехитрое, по Дине знакомое.
— Маленькая как?
— С дороги устала, но осмотревшись, сказала тут лучше, чем дома.
* * *
Обломки прежней жизни тут на каждом шагу, хотя и вычищаются старательно. Много на каких домах видела незакрашенные следы от отодранных крестов и свастик — генерал Рэндэрд подсказал, крест с загнутыми концами называется именно так, и любого с таким крестом он убьет там, где увидит.
По домам, без разницы, жилым или нет меня Дина водила. Я не люблю верхом ездить.
— Так не пойдёт. Поедешь и всё.
— Зачем, если мне не нравится?
— У них так принято — раз верхом — значит благородный.
— Здесь, вроде, теперь наши законы действуют.
— Сейчас здесь по-настоящему не действуют никакие. Живут по дикому смешению старого и нового. Причём то и дело глаза закрывают то на одно, то на другое. А мне вообще на их законы плевать...
Ладно, так пойдём, коней охрана в поводу поведёт. Будем считать, ты в седле засиделась и решила ноги размять.
— Вообще-то, это правда. Действительно, засиделась.
— Клинок при себе — замечательно. С длинными тут до недавнего времени только их благородия ходили. А женщинам вообще никакие не положены.
Про всё, за что глаз зацепиться, может рассказать. Словно охотник, тушей убитого зверя, хвастается.
Изнутри над входом везде — след от креста. Даже, не везде закрашенный.
Дурачится, не угрожает, но вижу, боятся её по-настоящему. Никогда её по прозвищу, уже и документах появляющемуся — 'Маленькое Чудовище' не называла. Но все уцелевшие жители города только под этим именем Дину и знают.
— Тебя не знают, но уже бояться.
— За что? Я же им ничего не сделала.
— По их вере, один из главных демонов похож на женщину высокого роста. И слеп. Маску носит. Дальше продолжать?
Дети, играющие на улицах, мало чем отличаются от знакомых по замку. Вот только почти у всех девочек головы платками повязаны. Вроде не холодно, и дождя нет, я волосы только от непогоды прячу.
— Зачем им это?
— Ха! Женщина — сосуд греха, всё, что может вызывать соблазн, должно быть прикрыто.
— У пятилетней девочки?
Ржёт.
— У монахов всяких соблазнительными считались как раз мальчики. Если совсем серьёзно, то у мужчин, сознательно отказавшимися от общения с женщинами, мозги нормально работать уже не могут, и чем дальше, тем сильнее. Меня бы так сразу сожгли, да и тебя, кстати, тоже как ведьм.
— За что?
— А мы обе — в штанах. Только ведьмы в мужской одежде ходят.
— Знаешь, мне странным кажется, сколько детей и женщин на улицах. Мне казалось, во взятом городе они должны сидеть в самых дальних погребах.
— Ну, допустим, город не вчера взяли. Сначала так и было, потом они уяснили, в том смысле, каком они боялись, нам на их детей попросту наплевать. Что до женщин — присмотрись, большинство старые и страшные. Молодые либо прячутся, либо как можно хуже стараются одеваться. Морды сажей мажут. Ну, солдаты у нас в этом вопросе не гордые, если надо, отмоют и морду, и всё остальное.
— Что они думали, мы с их детьми делать будем?
— Жрать, да в жертву приносить. Ма, по их мнению, только новорождёнными младенцами и питается, твоя — ванны из крови маленьких девочек принимает, для белизны и здоровья, кожи.
Ну, а мы ужас какие страшные — детей на копья не насаживаем, из пушек ими не стреляем, даже, вот гады какие, никого в дальнюю степь не продаём. Нам переписка досталась — рассуждали, почём младших сестёр моих подруг продавать, и можно ли ребёнка с матерью разлучать.
Сучки кобелям писали, будто линия прорвана уже, и все наши города взяты, побольше молоденьких служаночек им привезти. Мрази!
Ну, ничего, мы теперь на их детках отыграемся. Улыбается жутко, видны кончики клыков.
— Дина! Ты чего?
— Ни-че-го! — чеканит слоги, — Ни-че-го они не поняли, да и ты, заодно. Теперь мы будем учить их детей. И вырастим их такими, что они думать будут, как мы, зверино ненавидя всё то, что было дорого их родителям.
У ма будешь, спроси, сколько школ тут должно быть. Подсказываю, из расчёта на количество учеников столько же, сколько в нашей столице.
— Они не отдадут нам своих детей.
— Отдадут. Ибо иначе им их нечем будет кормить. Горожанин еду не растит. А цены теперь диктуем мы.
— Что это за здание? Совсем, как у нас в приморских городах.
— Собезьянничали. Их вера — у нас родилась. Всё, что есть у них сколько-нибудь годного — нашего происхождения. Все словечки, касающиеся каменного строительства — наши. А всё равно, строят они плохо, любого архитектора спроси. Ну, а это здание — церковь.
— Какая же это церковь, если над входом, да и на дверях наша звезда нарисована?
— Рэдд додумался. Сказал, сторожить эта звезда будет лучше, чем все охранные сотни вместе. Это же демонический знак, церковь осквернена, требуется очищение и повторное освящение. А попов живых — нету. Совсем. Значит, верующий к такому храму близко не подойдёт. Внутри можно держать что угодно. Вот и держим. Сейчас это армейский склад номер... номер... — начинает рыться в сумке.
— Вон же часовой стоит. Ты представитель Верховного, подойдём да спросим.
— Не, сама вспомнить хочу, — вытаскивает толстый шнур с привязанными к нему тоненькими веревочками с узелками самых разных цветов и оттенков. Перебирая узелки пальцами, что-то шепчет, — Ага. Номер тридцать дробь два. Хранится две тысячи сто тюков ткани местной выработки, получено в знак покорности от трёх местных землевладельцев. Четыреста тюков нашей ткани из прошлогодних поставок. Двадцать ящиков гвоздей номер три... Ты на что так уставилась?
— Ты владеешь бодронским счётом?
— Вообще-то, это не столько счёт, сколько письмо. Знаешь, сколько тут всего записано? Заметь, даже если кто сопрёт, всё равно ничего не прочтёт. Ты же вот это читать не умеешь?
— Нет. Да и зачем? Бодроны же уже почти все на наш язык перешли. На своём только глубокие старики говорят.
— Да вот. Материнская привычка знания сохранять, даже не слишком нужные. Рэдд, наш главный бодрон, на родном вроде бы языке только ругаться умеет. А даже самое простое сообщение завязать не может. Я вот могу, в голове держать всё не получается, а пергамен не в те руки попасть может.
Я знаю, что-то вроде иероглифики у бодронов было, но хозяйственные дела они вели в основном с помощью шнуров с узелками, умудряясь хранить множество сведений о сборе дани и содержимом складов по всей немаленькой империи. В Замке есть несколько шнуров. К каждому подвязаны сотни, а то и тысячи других. Знаю, материал, цвет, расположение и вид шнура имеют значение. Когда-то это было важным.
Из известных мне людей, читать узлы умела Чёрная Змея, умеет Верховный. Дина, оказывается, тоже может. И всё. Древнее знание умрёт, Чёрная Змея могла научить дочь, но я не знаю, у кого научилась она сама.
Но мне не приходилось видеть записей, где разобраны значения узлов.
— Тебя мама читать это научила?
— Ага. Твоя.
— Что 'моя'? У нас я всего две похожих вещи видела.
— Знаю. Лежат у боковых стен в её библиотеке. Только вот когда... — проводит рукой по глазам, — ей пришлось всё на слух воспринимать. Азбуки для слепых тогда ещё не было, для неё и создали. Вот бодронскому её и научили. Они довольно мудрые люди были. Расположение узла имеет значение на вид, но такое же значение и на ощупь, чтобы в полной темноте читать.
Слепые лучше зрячих различают на ощупь разные материалы. Она письма этими узелками писала.
— Я не знала.
— Ты тайнопись знаешь?
— Армейскую? Нет. Знаю придворную.
— Сама знаешь, вспоминать про ранение не любит. Вот тебя и учили узлы разбирать. Это ведь боевое умение. Потому мне и показывала.
— Ты мне не говорила.
— Она просила. А ты знаешь, казначей умеет быть убедительной.
— Думала, у неё от меня секретов нет.
— Ты же большая девочка. У неё и от Верховного секреты есть. Она рассказывала, для неё со всей страны свозили сохранившиеся кипу — это Рэндэрд только недавно так придумал их называть, ибо об бодронское слово можно сломать язык.
— Это же хозяйственные записи.
— Большая часть — да. Но вообще-то, таким способом можно записать всё что угодно. Хоть наш с тобой разговор.
— Покажи.
— Ты же всё равно не прочтёшь.
— Научишь.
— Если время будет... Так, свободные нити ещё остались. Значит, тут завязываем разделитель. Теперь — дату, без неё начал новой записи не отличишь. Кстати, я на одном приёме повязала кипу как пояс, а узлами было сказано, что я о собравшихся, в первую очередь женщинах, думаю.
— И что?
— Судя по рожам, из этих дур ни одна ничего не поняла. Правда, у парочки мужья чем-то были сильно недовольны.
Неспроста новая разбивка на кварталы такова, что все уцелевшие при штурме соборы и церкви попадают на перекрёстки или площади и подлежат сносу.
Ломают преимущественно местные, из тех, кто ранее к этому собору приписан был. Дина сказала, их не к работам надо привлекать, а внутрь загнать и взорвать, благо пороха осталось — девать некуда.
Не очень охота осуждать. Она с ними воевала, не я. Противники в разное время — кто кожу заживо с меня содрать хотел, кто заживо сварить, эти же, самое меньше, сжечь собирались. Сестрёныша тоже.
Дина даже клетку показывала, где одну из нас перед казнью держать собирались. Жуткие шипы наружу и внутрь. Толком не повернёшься. Вот гады, шипы даже посеребренные, чтобы отродье демона сильнее мучилось.
— Тут не серебро, а дерьмо обычное нужно. Чтобы заражение в рану занести.
— Хм. Они явно не знали, я серебро люблю больше золота, ношу всё время и оно для меня безвредно?
— Ну, это как посмотреть... Ожерельем или цепочкой я вполне задушить смогу. Пару попов цепями их нагрудными крестов и придушила. У них это грязная смерть, вроде бы какой-то предатель бога на суку повесился. Самоубийство они тоже не одобряют.
— Хотела бы знать, что они вообще одобряют?
— Когда за веру в мучениях умирают. Вроде, как мной придушенные. Почти все истории с Архипелага происходят. Была там одна свихнувшаяся. В храм старых богов прибежала, и стала статуи бить. Собравшиеся не поняли и прибили её саму. Священномученицей стала.
— Статуи-то ей чем помешали? Скульпторы на Архипелаге хорошие были.
— Угу. И богов изображали вроде как такими, как люди должны быть. Мы все ржём. Статуя, что в общей бане стоит — совсем как рыжая Кэрдин по всем измерениям.
— Кажется понимаю, их статуи да картины в основном изображают, какими люди быть не должны.
— Вроде того. Ты про голубей что сказать можешь?
— А что говорить? Довольно противная птичка, способная только портить посевы да гадить. Порядком драчливая, хотя и съедобная.
— Символом чего может быть?
— Помойки.
— У них символ бога, чистоты, непорочности и всего возвышенного. Под потолком храмов раньше рисовали.
— Хорош бог, раз его помойная птичка символизирует.
Дина ржёт.
— Браслет мой новый видала? — показывает на запястье сцепленный из массивных звеньев, обруч. Работа довольно грубая. Долго самого плохого ювелира искала? Каждое звено отличается от другого, общего только одно — украшены этими самыми крестами да свастиками. Камни в вершинах, да по центрам, хотя кое-где пустые гнёзда, и часть даже мне видно, не камни, а цветные стекляшки, — Что скажешь.
— Думала, у тебя вкус получше.
Ей опять смешно.
— Не во вкусе тут дело. Когда-то меня, как и тебя, они хотели убить только за то, что мы дочери своих матерей. Теперь же, — вертит рукой с браслетом, — им есть, за что меня убивать. Это перстни — наградные 'за ревностное господу служение'. Самые упёртые в вере ими награждались. Бойцы да всякие на храм жертвователи. И никто не может быть награждён повторно. Женщинам такого не полагалось вообще. Убить перстнявого — вечное отлучение от церкви, это у них очень серьёзно, похлеще нашего объявления вне закона. Всегда на переговорах надеваю поверх одежды, так чтобы всем было видно. У меня тут, — сжав кулак, вытягивает руку, — с полсотни смертных приговоров от этого, чья голова заспиртованная лежит. И всё для меня одной. Ибо смерть, если в вещах чужой перстень найдут. У нас у каждой хоть по одному такому, да есть. Линки вообще серьги из них сделали. Служаночка местная и то у них один выпросила — пусть теперь бывшим господам будет за что её убить. Она их больше не боится.
— Знаешь, какая сейчас главная сплетня в наместничестве?
Пожимаю плечами.
— Думаю, те же две, что и последние несколько лет.
— Это какие?
— За кого тётя или ты собираетесь замуж. Тётю, если не ошибаюсь, женили на всех генералах и половине глав Великих домов. Тебя, соответственно, сватают за их старших сыновей. Меня, кстати, тоже. Если бы это произошло, в Замке бы уже знали — такие слухи распространяются быстрее, чем любая 'мельница' передаёт.
Дине снова весело.
— Всё так и было. До недавних времён. Видно, ты с дороги, и не с кем не говорила толком. Это не мама или я собрались замуж выходить. Это твой брат собрался жениться.
Стоит и наслаждается произведённым впечатлением.
Ну, братец, даёт... На ком это его мама женила? Или он сам сообразил?
— Я знаю невесту? Или это так... Связь без обязательств?
