— Вон здание. По крыше разрывными.
— Не маленькие, госпожа Осень. Заряжено уже.
— Выкатывай! Пушки навести на вход! Стрелки готовься, если кто полезет.
До нас добивают. Но мы за домами. Да и броня у нас получше.
Гаубицы выплюнули огонь. С крыши кто-то валится.
— Есть зажигательные. Бить?
Чуть по лбу себя не хлопнула. Вот дура! Они же строители ещё те. Перекрытия же деревянные!
— Много?
— Два зарядных ящика.
— Не жалеть! Остальным — окружаем площадь. Следить за окнами. Вон ту улицу перегораживаем!
Пожар всё сильнее.
— Если не совсем на голову больные, скоро наружу полезут.
— Картечь и пули на что?
— Хм. Гляньте вон туда. Ещё один храм запалили.
— Так и надо! Все сожжём или по камушку разнесём. В лагере Верховного запас пороха приготовлен для подрыва.
— И так спалим!
— Дверь открывают.
— Товьсь!
Даже не вглядываюсь в мечущиеся в дыму тени. Воины или нет — мне дела нет.. Только бью. Хотя, с такого расстояния пистолетная пуля вряд ли хороший доспех возьмёт.
— Конные! Наши!
Генерал Ярн и его охранная сотня. Конечно, смотреть на штурм не стал, ввязался при первой возможности. Замечать стала, солдаты на него косовато посматривают. Хотя, к храбрости и командирским способностям не придерёшься. Храатов вон он пышностью доспехов напоминает, это да.
Меня, однако, разглядел сразу.
— Доложить обстановку!
— Поставленные задачи выполнены. Большая башня занята. Крупные силы противника заперты в этом здании. Потери — до двадцати человек. Артиллерия действует. В башне захвачены большие запасы продовольствия.
— Потери противника?
— До трёхсот. Сейчас больше, — киваю на знание, крыша уже вся объята огнём. Сквозь рёв пламени доносится что-то. Лень вслушиваться. Скорей бы прогорело.
— Не перекинулось бы.
— Сгорит — жалеть не буду. Не для того столько лет на эту войну собирались, чтобы щадить тут кого-то.
— Просто, теперь это наш город.
— Я порученное сделала. Пожары тушить — не моя забота. Это прогорит — вон по тем улицам двинем. Хотя, это не улицы, а направление куда-то, да дома по бокам.
У стен здорового, даже по нашим меркам здания стоят солдаты колонны Госпожи. Команда 'вольно' была, но фитили ружей и пушек тлеют. От дверей остались только верхние части. Вышибали пушечным огнём. Сделали несколько залпов. Такие прочные были? Непохоже... Скорее, Госпоже ядра и порох девать некуда.
Точно, перед входом обильные следы гари. С вплавленными кусочками дерева, и, наверное, тел. Бешенным огнём прошлись. Хорошо так.
Дальше копоти еще больше. И в пол вплавило уже вполне различимые куски тел и оружия. Сладковатый запах подгоревшего мяса. Посочувствовать можно тем, кто это растаскивал. Солдат с баграми и копьями с крючьями у входа много было.
Столбов, подпирающих крышу, куда больше, чем в наших постройках.
Дальше куча свежеотрубленных голов. Какие обгорелые. Поцелее, все сплошь с волосами и бородами ухоженными. Храаты да попы. Хорошо их наложили. К груде принюхиваются два пса. Кажется, мужа казначея.
Ещё какие-то ворота с золотой резьбой и какими-то изображениями. К воротам привязан конь Ярна и двух телохранителей. Перед ними — два саркофага красного камня. На крышке правого сидит Госпожа. Вокруг — все командиры колонн и отдельных частей. Я последняя.
— Что припозднилась?
— Завал разбирали.
— Потери?
— Никаких. По ним с тылу ударили. Всем головы отхватили.
— Мы это были, — командир четвёртой колонны.
— Чего не прихватила ничего?
— Там горелые всё большие. Да и не охота на пепелище копаться?
— Твои старый собор вон там запалили?
— Мои. Зажигательными по крышам.
— Хорошая коптильня получилась.
— Благодарю.
— Сколько осталось очагов обороны?
— Нисколько.
Смеющимися глазами обводит собравшихся.
— Так-так, красавчики! Осень не последняя, а первая получается. Потому и пришла так поздно. А вы ещё не все городские башни и усадьбы взяли!
— Но город-то пал! — замечает Ярн.
— Только первую крепостную звезду заслужила Осень. Списки отличившихся подашь казначею завтра. Сегодня — в дрова нажрёмся. Прямо здесь! Объяснять никому не надо, что это за место?
Смотрит вопросительно почему-то именно на меня.
— Я не придавала значения. Пригодное для обороны здание.
Почему-то все смеются.
— В двух словах, это центр их мира, — генерал-лазутчик говорит, чеканя каждое слово, — Самое сердце. Святая святых, как они выражались. И теперь всё! Святыни осквернены. Мир верующих в этого божка уничтожен.
— Это точно! Осквернили по-полной! Кровь в стенах пролили. Священников убили. Коней да псов в храм привели. Пару свиней ещё хорошо было бы. Могилы разграбили, мощи повыкидывали и сожжём скоро. Да я ещё тут сижу! Если кто не знает, этих саркофагов женщине, особенно, не рожавшей, вообще касаться запрещено. Так! Дина, Осень, присаживайтесь!
Снова ухмыляется.
— Для полноты картины осквернения. Жаль, в углу никто не наклал. Кстати, ты говорил, вроде, самые чтимые святыни в склепе хранятся? Туда ещё не лазили?
— Только проверили, не прячется ли там кто.
— И как?
— Вон те две головы сверху.
— Полезли! Где там вход?
— Туда только представители нескольких знатнейших родов храатства могли спускаться.
— Да? Ну, так это же мы теперь.
В склепе ничего необычного. Ниши в стенах, да саркофаги. На некоторых сосуды какие-то стоят. Два безголовых тела лежат. Один воином был, другого просто убили.
— Ты глянь, гроб золотой! Или позолоченный?
— Судя по тому, во сколько он обошёлся, золото.
— Отлично! Монет начеканим. Да и покойничек, небось, не в мешковине.
— Вон в том горшке его сердце набальзамированное. Это же величайший столп веры, чуть ли не наместник бога на земле.
— Стекло, кстати, нашей работы. А уж украшения... Интересно, у нас ювелир ученику за такую работу ухи бы надрал, или вовсе выгнал?
Резко взмахнув материнским шестопёром, сшибает сосуд на пол. Нагнувшись, высматривает среди осколков какой-то буроватый комок. С ухмылкой расплющивает его сапогом и растирает.
— Как в дерьмо наступила!
— Говорят, мощи нетленные там внутри лежат... Серебро, прям скажем, так себе. Зато, много... Для монет пойдёт?
— Низший сорт. Нужна очистка. Или оптом весь кусок сбыть ювелирам — сгодится для дешевых украшений да ученических поделок.
— Тесак сапёрный есть у кого?
Поддевает крышку. Двое солдат помогают спихнуть. Ну и грохот.
— Замотан, как заразный мертвец.
Надев маску, госпожа склоняется... Кажется, местные называют это хранилище для тухлых костей, ракой.
Подцепив кинжалом, вытаскивает усыпанную камнями свастику на массивной золотой цепи. Рэндэрдовское словечко прижилось, да и сам он эти знаки уничтожает везде, где может дотянуться. Динни говорила — надела поверх брони — генерал отобрал. Сказал 'зайдёшь потом — дам любое нормальное украшение взамен'. Линки хотела обидится, но генерал таким тоном выдал — не захочешь — поверишь: 'Тебе ещё повезло, отец бы дал тебе по шее, а тётя могла и просто убить'.
— Хм. Неплохое золотишко. Да и камушки не самое дерьмо. Прокипятить и посчитать.
Один из офицеров казначея забирает украшение. Замечаю, руки в перчатках.
— Что там ещё?
На пол летит расшитая золотом шапка. Потом Госпожа подцепляет кинжалом коричневый череп с белым лбом.
— Надо же! Стухло! А говорили, нетленное то, нетленное сё.
— Разрешите обратиться?
— Давай!
— Лоб почему белый?
— Обслюнявили. Сам же крышку ронял. Дырку там видел?
Кивок в ответ.
— Ну вот, через неё и прикладывались. Кто губами, кто местом больным.
Меня аж передёрнуло. Я тут с таким болячками уже людей навидалась. А они после друг друга этой мерзости касались.
— Кстати. Пленных с явными повреждениями лица собрать отдельно.
— Сложно это будет, — командир четвёртой колонны, — тут пока их от лишних вещей избавляли, многим повреждений по головам, особенно по губам да зубам, нанесли. Так что рожи теперь у многих весьма разноцветные. И не понять, что откуда.
— Тогда, иди и передай мой приказ всем колоннам — убить и сжечь всех пленных, да и просто жителей с явными признаками каких-либо заболеваний. Особо подчеркни — убивать только больных. Раненные ещё пригодятся. Да, ещё пошли кого-нибудь, над входом сюда три иконы установлены — пусть выломают и сожгут. Они же чудотворные, и самые обслюнявленные. А в городе и так заразы хватает.
Ещё раз на череп глянула. Швырнув на пол с хрустом давит сапогом. Ещё и растирает.
— Обычная протухшая кость. Вторую половину сбрасывайте.
Роется. Летят обрывки тканей и части скелета. Все кости в очень плохой сохранности. Некоторые слиплись с кусками одежды.
Проходится, намеренно давя крупные кости.
— Кто-то грозился Кэрдин живьём сжечь. Последний раз — уже с моей матерью вместе. Кому-то в ответ было обещано, что от него и праха не останется. Собрать эти отбросы и сжечь. Прямо здесь. На дрова — вон эти врата золочёные пойдут. У кого топоры есть? Приступайте. А я дальше смотреть пойду.
Содержимое следующей раки крошила шестопёром. В другую приказала насыпать пороха и поджечь. У массивной каменной еле сдвинули крышку. Злобно усмехаясь, велит всем отойти, кинув внутрь, гранату.
Вопль с хоров. Телохранители бросаются к госпоже. Она сгибается. Уже у всех в руках оружие. К лестнице уже бегут. Госпожа стоит нормально. Ухмылка лишь чуть кривее обычной. Лениво пинает болт ногой.
— Эй там, если живой ещё! Не пробил. Сам спустишься, или лезть за тобой?
Никто не отвечает. Потом доносится наша отборная ругань.
— В руку мне из второго арбалета.
— Спускайте его.
— По лестнице?
— Нет, через окно. У них, говорят, праведники живыми на небо попадают. Вот и глянем, в какую сторону полетит.
— А-а-а, — и звук удара. Пол каменный. Госпожа провожает падение стволом пистолета.
— Эй, наверху, мне отсюда видно плохо. Живой, или как?
— Не, он точно не праведник. Даже вы не оживите.
— Да я и не собиралась!
Шлем она надела. Маску только сняла. Рога словно в крови. Не помню, всегда так было, или сейчас измазала.
— Так! Поглядим что тут ещё есть.
Под расшитым золотом балдахином стоит кусок какого-то рассохщегося бревна на усыпанном неогранёнными драгоценными камнями, постаменте.
— О! Ещё одна святыня, чтоб её! Если кто не знает, это кусок креста, на котором ещё на Архипилаге их спасителя распяли. На растопку попозже пойдёт, пока же, может знает кто, почему на этом бревне распять никого не могли, — и смотрит почему-то на меня хитренько-хитренько.
Подойдя приглядываюсь к фактуре древесины. Что-то знакомое. Ну, точно. Учили же разбираться в сортах и породах древесины.
— Это южная сосна. Хороший материал для мачт. На побережье не растёт. На Архипелаге её вообще не было.
— Вот и я про что. Не росло это дерево на Архипелаге. В кораблестроении около ста лет используется, как эти земли завоевали. Дальше идём!
Очередная рака. На этот раз, довольно маленькая. Через мутное стекло виден обтянутый высохшей кожей, череп.
— Это у нас кто? Священномученик Куулин Приморский. Вероотступников сжёг не меньше ста тысяч, пока на Кэрдин не напоролся, та его на голову и укоротила собственоручно. Череп в серебре только остался. Я из него пью иногда. Выходит, у него две головы было?
— Не, — смеётся Рэндэрд, — три. Я монастырь брал, там ещё одна голова была. Рака аж золотая.
— Что с ней?
— Сдал в казначейство. Расписку взял.
— Я про голову.
— Выкинул. А что, надо было сжечь?
— Да без разницы, золото, главное, не пропало. Только, с этой головой их уже четыре получается. Аренкерт, среди прочих демонстраций мирных намерений, прислал мне 'святыню'. Уверял, захватил при разгроме тайного храма, но мы оба знали — ходил за Линию. Ведь ходил, Ар? Не ломайся, не девочка, благо мы всяко залезли куда дальше, чем ты тогда лазил.
— Дальше уже не залезешь. Последнее время замечаю — почти все пленные говорят: 'Конец света и, правда, наступил. Последние времена пришли. Демоны из ада вырвались. Реки кровавые текут. Скоро небо рухнет на землю. Мертвецы встанут из могил'.
Госпожа ухмыляясь раскланивается.
— Даже враг признаёт — отлично мы поработали. Жаль, раньше не придавала значения, как они мощи эти ценят. Сама бы делать начала и им продавать.
— Да они и без нас до этого додумались! — смеётся Ярн, — Как оружие стали приносить, почти сразу заметил — в рукоятях у самых роскошных клинков полость имеется, и там — кусок кожи, кости, или тряпки старой. Иногда кость целая, палец чаще всего. С пальцами вообще смешно получилось. Правда, смотря для кого...
— Рассказывай.
— В начале ещё разгромили одну дружину. Мне притащили мечи вождя и его родственников. Обычные для этих мест — наш клинок, рукоятка местная. Почти одинаковые. Все с мощами. Все какого-то особо чтимого святого, был воином, но в гражданской на Архипелаге выбрал не ту сторону, и победители его на пять тысяч кусочков изрезали. Казнь такая была, затейники наши предки были.
Местные его очень чтят. Глянул я мощи. И обнаружил — из пяти пальцев указательных — три. Дальше мне стало уже интересно, и я велел все клинки с мощами, или сами мощевики мне приносить, благо имя большинство из них накарябать в состоянии.
Стал собирать пальцы этого святого. Ко вчерашнему вечеру было сто тридцать два.
Грянул хохот. Госпожа вертит рукой перед лицом, словно пересчитывая пальцы. Говорит серьёзно.
— Шестипалых видели многие. Очень редко, бывает и больше. Но, даже если и по десять — больше сорока ну никак не набрать. Не, жаль святые только мёртвые бывают, а то посмотреть бы хотела — это же надо, голов пять и полторы сотни пальцев.
— Разрешите обратится!
— Да?
Протягивает нож с треугольным лезвием на золотой рукоятке.
— Это просто нож или тоже для чего предназначен?
— Ага. Человечину резать. Да не смотри ты так на меня. Совсем не так, как Динкин Живодёр любит. Даже не живого режут, и вообще, не человека, а спасителя своего.
Смотрит совсем уж непонимающе.
— Слышал, может, они думают, когда толпой молятся, их спаситель незримо меж них присутствует. Молитв и служб много разных. Ну так вот, после какой-то особо торжественной полагается, — щёлкает пальцами, вспоминая, — а, приобщаться к таинствам или от грехов очищаться. Делается это путём пожирания освященного хлеба, олицетворяющего плоть бога, его как раз, такими ножами и режут, и выпивания тоже освященного красного вина — крови бога.
В общем, очиститься у них — это как бы человечинкой перекусить. И эти люди ещё бодронов людоедами и дикарями звали, да живьём их жгли, дабы крови не проливать.
— Но бодроны же людей ели...
— Очень и очень редко, только по большим праздникам и мясо особым образом принесённых в жертву. В большом городе, вроде нашей столицы провинции в год человек пять съедали, редко — десять. Тоже к божественному приобщались. Только высшей знати и перепадало. Даже награда была для отличившегося воина — кусок человечины. Но мы отвлеклись.
