Костер разгорелся, и раздался вопль, но кричал не отец Питри, охваченный огнем — это выли от ужаса два других преступника, видя, что им вскорости предстоит испытать. Толпа радостно рукоплескала когда пламя охватило черную фигуру на столбе и взметнулось к небу. Инквизиторы из Капитула, стоявшие за спиной Абдарко, хором запели псалом 'И отчистит Господь меня от грехов моих'. Услышав звуки псалома, вся площадь подхватила его. Абдарко не пел вместе с ними. Он смотрел на то, как провисает в цепях охваченная огнем, потерявшая человеческий облик фигура, и чувствовал холод. Замерзал в то время, когда другой человек горел заживо.
Забавно...
Посмотрев еще раз на бушующий костер, Кассиус Абдарко повернулся и вышел с балкона. Впервые за много лет у него появилось чувство, что он поступил неправильно. Поспешил, как этот помощник палача со своим дурацким молотком.
Надо было отправить Питри к отцу Гариану, а не расправляться с ним в Кревелоге. Или пытать его снова и снова. Проклятый старик определенно знал что-то очень важное.
И это важное либо навсегда умерло с ним в огне костра, либо, когда придет время, разрушит все планы Серого Братства.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ: РУННАЯ ПТИЦА ДЖЕЙР
Глава 1
Сегодня рассвет над вершинами Айпаранги был особенно красив. Олдар смотрел на окружающие его горы, на розовеющие в свете восходящего солнца снега, укрывающие величественные пронзающие светлеющее небо вершины, и радовался тому, что в час, предшествующий Событию, может видеть эту красоту. А еще Олдар думал о том, что за свою долгую жизнь не разучился радоваться красоте, в чем бы она ни проявлялась — в полете птицы, в колебании ряби на поверхности воды, в раскачивании ветвей тутового дерева под ветром, в походке женщины, идущей поутру за водой к роднику. Всю жизнь его окружала красота, и в этом таилась милость богов, наделивших его даром видеть эту красоту — милость, которую он не сразу осознал и оценил. Теперь для него наступало время прощаться с этим миром, чтобы уйти в Высшие Чертоги и там узреть иное великолепие и иную красоту, непостижимые человеческому уму, но тем пронзительнее становилось для Олдара чувство великого озарения, посланного ему в последний день его жизни.
А еще с ним в этот день были его приемные дети, Болган и Атея. Они вышли вместе с ним на скалистую площадку перед хижиной, в которой они вместе прожили долгие девятнадцать лет, и стояли, взявшись за руки за спиной старика и наблюдая за ним. Они были удивлены — сегодня Олдар хоть и велел им после легкого раннего завтрака следовать за ним на Место Молитвы, впервые за все годы не потребовал от них молиться вместе с ним и вообще впервые на памяти Болгана и Атеи пренебрег ритуалом утреннего обращения к Вечности. Молодые люди видели, что Олдар стоял на коленях, как всегда делал во время молитвы, но за все это время не вымолвил ни единой мантры. Старик просто смотрел на ясное рассветное небо, на горы, окружающие их дом, и в его глазах был невиданный прежде свет.
Болган первый начал терять терпение. Двадцатилетний юноша, прекрасный охотник и скалолаз, он был нетерпелив и горяч, и странное начало дня озадачило его. Он переминался с ноги на ногу, и желание расспросить старика, что же происходит, все больше овладевало им, но Болган не смел первым заговорить с отцом. Атея, девятнадцатилетняя красавица, унаследовавшая от матери-южанки роскошные темные кудри и смуглую кожу, уже несколько раз взволнованно и непонимающе посмотрела на брата и шепотом спросила, что же происходит.
— Не знаю, — шепнул Болган. — Он сегодня странный.
— Бол, я боюсь!
— Не бойся. Я думаю, отец неспроста так себя ведет. Давай немного подождем.
Солнце между тем показалось из-за вершин Айпаранги, и его теплый свет залил Место Молитвы. Олдар закрыл глаза и обратил к солнцу лицо, наслаждаясь теплом. Хорошо, что он покинет этот мир в такой теплый и солнечный день, в этом, несомненно, присутствует милость Вечности, которой он, возможно, недостоин. Впрочем, ему ли судить богов? Они лучше знают, что даровать смертному в последние часы его жизни.
— Хороший день, — вздохнул старик и открыл глаза. — Благословенный день.
— Отец? — решился Болган, выпустил руку сестры и шагнул к старику. — Что с тобой, отец?
— Ничего, сын. Я просто радуюсь земному теплу и свету. Мне будет их очень не хватать.
— О чем ты? — нахмурился Болган, в его черных глазах вспыхнули сердитые искры. — Я не понимаю.
— Сегодня особый день, Болган. День, которого я ждал много лет, ради которого я сорок лет назад покинул большой мир и поселился здесь, в горах. Мое сердце ликует, потому что я стою в одном шаге от Вечности и истинного постижения высшего мира, к которому стремился всю жизнь. Но в то же время я вынужден расстаться с вами, моими любимыми детьми, и это меня печалит. Поэтому я буду говорить. Готовы ли вы выслушать меня?
— Конечно, — Болган сделал еще шаг к старику. — Ты же знаешь...
— Знаю. Но сначала давайте вернемся в хижину.
Олдар, опершись на руку Болгана, поднялся с колен, и они медленно направились к дому. В хижине старик зажег лучиной масляный светильник на столе, сел на стул и знаком велел детям сесть по обе стороны от него.
— Хороший у нас дом, — сказал он, с улыбкой оглядев хижину. — Когда-то я построил эту хижину своими руками, и это было трудно! Мои детство и юность прошли среди роскоши и праздности, и я никогда в жизни не держал в руках ни молотка, ни пилы, ни лопаты. Я создавал этот дом, а он, в свою очередь, создавал меня, превращая из никчемного бездельника в труженика. Знали бы вы, как я радовался, когда мне удавалось правильно вбить гвоздь или положить стропила! Этот дом всегда напоминал мне о моем перерождении, и я благодарен ему. А потом в нем появились два крошечных пищащих существа, два младенца, мальчик и девочка, которых я назвал Болган и Атея, и эта хижина стала настоящим дворцом для меня. В нем появилось то, чего никогда прежде не было в моей жизни — Любовь и Счастье.
— Отец! — Болган коснулся руки старика. — Ты...
— Погоди, Бол, не перебивай меня. Выслушайте меня, а потом судите, если мои слова огорчат вас. Я никогда не рассказывал вам, кто я, и как случилось, что я ушел из большого мира и поселился в этом диком и прекрасном месте. Вы даже не знаете настоящего имени того, кого зовете своим отцом.
— Так ли это важно? — спросил Болган.
— О, это очень важно, сынок! Мы подошли к концу времени, к моменту, когда колесо мироздания совершит очередной поворот.
— О чем ты говоришь, отец? — Болган положил ладонь на сухую руку Олдара.
— О жизни и смерти, сынок. О вечности и величии Божьего замысла. Я родился в богатой и уважаемой семье в Зараскарде, и пятнадцать лет меня окружали праздность, роскошь и потакание всем моим прихотям. Тогда меня звали Рисай Аннун. Мне говорили, что я очень похож на свою рано умершую мать, и поэтому отец был готов сбить с неба палкой звезды к моим ногам. Я не знал отказа ни в чем, и эта вседозволенность убивала во мне душу. Мерилом счастья для меня были удовольствия, деньги и власть. В компании таких же как я духовно слепых и развращенных юнцов я веселился и развлекался, проматывая на скачках или состязаниях бойцов в цирке суммы, сравнимые с доходом тысячи крестьян или ремесленников за год. Совесть тогда не посещала меня, она спала во мне. Но однажды в нашем доме появился тот, кто изменил мою жизнь. Это был деловой компаньон моего отца, покупавший у него рабов. В Зараскарде все большие состояния делались на рабах, и наша семья не была исключением. Этого господина звали Аштархат. Поначалу он понравился мне своим умом и тем, с каким презрением он всегда отзывался о людях. Он будто видел насквозь все их низости, их темные дела. Мой отец буквально боготворил его. Аштархат умел пользоваться людьми и деньгами. Он был старшиной Круга больших господ и негласным правителем города. Аштархат сделал так, что и мой отец стал Большим господином Зараскарда и вошел в круг, а значит, я бы однажды занял его место. — Олдар рассмеялся сухим невеселым смехом. — Я не знал правды о том, кто такой Аштархат. Не понимал, что в прекрасной чаше может быть не только тонкое вино, но и смертельный яд.
— Отец, мы...
— Терпение, Болган. — Старик помрачнел. — Это было в день моего пятнадцатилетия. Было много гостей, они дарили мне драгоценные подарки, дорогое оружие, благовония, прекрасных коней. В разгар пира появился сам Аштархат. Он поцеловал меня, пожелал счастья и показал свой подарок — это была рабыня с севера. Ее звали Лейфи. Аштархат сорвал с нее покрывало, открыв перед всеми ее наготу, и сказал, что мне пора стать мужчиной, и все присутствующие на пиру одобрительно загудели при этих словах. А я не мог сказать ни слова в ответ и смотрел на Лейфи. Сказать, что она была прекрасна, значит, ничего не сказать. Ее глаза — я до сих пор часто вижу их во сне. Это были глаза Божьего посланца, глаза прекрасной асуры, сотворенной из осеннего дождя и звука флейты! — Олдар покачал головой, и молодые люди заметили, что по его щекам текут слезы. — Так бы я и стоял столбом, глядя на нее, но тут подошел мой отец, веселый и пьяный, и велел испробовать подарок великого правителя. Я взял Лейфи за руку и повел в свою комнату. Она не сопротивлялась мне, и в глазах у нее был странный блеск...
В ту ночь я изменился навсегда. Лейфи рассказала мне правду о том, что происходит в Зараскарде. Сжалилась надо мной. Я узнал, кто такой Аштархат на самом деле, о том, как он отправил на ужасную смерть всю ее семью, а ее изменил, убив в ней Жизнь. Лейфи была вампиром, и сделал ее такой Аштархат. Но представьте себе мой ужас, когда я узнал, что все члены Круга больших господ, Круга вечных, и мой отец в их числе, тоже вампиры! И Лейфи было приказано сделать вампиром и меня.
— Отец, этого не может быть, — нахмурился Болган, — это невозможно! Вампиров не бывает!
— Да, да, все так говорят. Но почему, сынок, великий Аштархат, который правил Зараскардом, когда мне было пятнадцать лет, продолжает править им поныне? В чем секрет такого долголетия? Вы не знаете, а я знаю. Лейфи была первой, кто открыл мне глаза на страшную правду.
— И что ты сделал тогда? — спросила Атея, лицо которой стало белее снегов Айпаранги.
— Лейфи сжалилась надо мной и велела мне бежать. На прощание она отдала мне родовой амулет, который носила на шее. 'Вся моя семья мертва, — сказала она, — а мне досталась участь, которая хуже смерти. Если когда-нибудь попадешь в Йор, прошу, закопай этот амулет в землю. Пусть хоть частичка меня упокоится на родине'.
— Отец! — Болган вскочил со стула, а Атея зажала рот, глядя на старика перепуганными глазами.
— Болган? — Олдар будто вышел из транса. — Да, я бежал. Я мечтал только об одном — спрятаться от Аштархата. Четыре дня я поднимался на Акрамбарский хребет и остановился, лишь, когда совсем обессилел. И вот тут я увидел человека, сидевшего на большом камне — он пришел в эти горы искать ответы на мучившие его вопросы. Этого человека звали Теру-Нин, и он стал моим спасителем.
Я рассказал ему свою историю. Удивительно, но Теру-Нин поверил мне. Он взял меня с собой и научил ценить простую чистую жизнь, лишенную страстей и желаний. Так я стал отшельником. Я пришел сюда, своими руками построил эту хижину, научился многому, чего не умел прежде. Я питался медом диких пчел, травами и кореньями, ловил рыбу в реке и собирал улиток на горных лугах. И я ощущал невероятное, нечеловеческое счастье. Мир забыл обо мне, никто меня больше не искал, и ничто не тревожило меня. Каждое утро и каждый вечер я благодарил Творца за избавление от страшной судьбы, которую мне уготовили Аштархат и мой собственный отец, и за свое просветление. Но человек не может жить без заботы о другом, и Бог показал мне это.
Вы вошли в мою жизнь почти двадцать лет назад, в тот день, когда я в первый и в последний раз за годы моего отшельничества отправился в Акрамбар, чтобы купить лекарство от мучившей меня в ту пору болезни. У меня появился надрывный кашель и боли в груди. Травы не помогали мне, и я начал терять силы. Когда-то, выбрав путь аскета, я дал обет никогда больше не возвращаться в большой мир, но нарушил его, испугавшись овладевшего мной недуга, поддался страху смерти. Теперь я знаю, что эта болезнь и этот страх были посланы мне богами только для того, чтобы наши пути пересеклись... Вышло так, что незадолго до меня по дороге в Акрамбар проходили работорговцы с пленниками. Какая-то моровая болезнь поразила в дороге волов, которые тащили телеги с пленными, и торговцы велели рабам идти пешком, а все, что могло стать бременем в пути, бросили на дороге. Таким бременем оказались пожилые и ослабевшие в дороге рабы, и злодеи убили их. А еще бременем были младенцы, которых отобрали у матерей и бросили на дороге живыми, на съедение гиенам и коршунам. Увы, я не мог прийти на место разбойничьей стоянки раньше. Я мог бы спасти больше детей, но когда я пришел, почти все дети были мертвы — их расклеванные грифами трупики лежали между брошенными телегами, телами убитых рабов и смердящими тушами павших волов. Я брел по дороге, смотрел на мертвые тела детей и удивлялся тому, каких же нелюдей иногда порождают человеческие матери, а потом внезапно услышал плач. Два ребенка каким-то чудом остались живы. Мальчик и девочка, совсем крошечные — но сильные, сумевшие победить неумолимую судьбу. Какая-то сердобольная душа положила малышей рядышком между двух больших камней, которые защитили их от палящего солнца и от стервятников. Я благословляю небо за то, что в тот день все же сумел спасти хотя бы две живые души. Совершил второй настоящий поступок в жизни.
— И это были мы? — тихо спросила Атея.
— Да, дочка. Вы мои приемные дети, но это ничего не значит. Я ваш отец, потому что я всегда любил вас и люблю, как родных. Когда я принес вас в эту хижину, вы все время плакали и отказывались есть, и я думал, что не смогу выходить вас. Но вы выжили и стали самыми родными для меня людьми.
— Почему ты не говорил этого раньше? — спросил Болган.
— Потому что считал, что время для откровений еще не пришло. Сегодня вы должны узнать правду.
— Почему именно сегодня?
— Вечные зовут меня, сынок. Я должен покинуть вас. Пришло мое время, и я не властен упросить богов отсрочить мой уход. Сегодня ночью амулет Лейфи говорил со мной.
— Амулет? — Болган посмотрел на старика, как на сумасшедшего. — Отец, какой амулет? Разве амулеты могут говорить?
— Могут, Бол. В родовом талисмане моей Лейфи осталась сила ее родины, ее земли, далекой и холодной. Неведомая богиня говорила со мной, используя этот амулет. Она сказала, что наступает день, когда прежнего мира больше не станет, и с ним уйдет многое, что еще недавно казалось вечным и незыблемым. Закончится эпоха, в которую я родился и жил, родились и жили мои предки до двенадцатого колена. И финал ее будет отмечен грозными событиями. Но еще сказал мне голос богини: 'Конец эпохи не будет концом мира, Олдар. Ты уйдешь, но жизнь на этом не закончится, и по-прежнему мир будет полон жизни и красоты. Два посаженных тобой деревца приживутся на новой земле, и принесут добрые плоды. Отдай им амулет Лейфи, и он приведет их в новую жизнь, которую они наследуют после поворота мироздания' — Старик помолчал. — Эти слова о вас, любимые мои дети. Сегодня вы уйдете и начнете новую жизнь в новом мире, который вот-вот родится. А я останусь здесь навсегда. Каждому предначертан его путь.
