— Поела?
— Да, госпожа.
Хм. А то я не понимаю, 'нет' хозяину она говорить просто не умеет. Опять стоит передо мной с опущенными глазками.
— Анид, садись.
Озирается по сторонам. Показываю на кресло.
— Мне нельзя в нём сидеть.
— Почему?
— Это для господ.
— Я же сижу.
— Но вы госпожа.
— Тогда зачем оно здесь?
— Если господин зайдёт.
— Порядочки тут у вас... За год так и не сидела?
— Почему? Сидела, когда звал на коленях посидеть, или...
— Можешь не продолжать. — похоже, она пока только одно обращение понять способна.
— Так, Анид, я — Осень, твоя госпожа, приказываю тебе сесть вон там.
Осторожно устраивается на самом краешке.
— Ты где так хорошо научилась по-нашему говорить?
— Всегда умела. Там, где родилась. Много жило, кто умел. От страшной Рыжей Ведьмы сбежали когда-то. Играли детьми.
— Ясно, святоши с первых двух войн.
Анид молчит.
— Продолжай.
— Потом... Мне много говорили, 'забудь имя, но не вздумай забывать язык'. Кто два языка знает — дороже стоят. Меня и купили в подарок потому что лучше всех по-грэдски говорю и петь умею. Ну и самая красивая тоже.
Впервые какое-то чувство, кроме страха, в голосе мелькает. Насчёт красоты права. Она искренне меня за мужчину приняла. И не в доспехах тут дело. Тяжело признавать, но на её фоне смотрюсь откровенно так себе. Да и остальные были ей под стать.
Видимо, то, чему человека учат, накладывает отпечаток на внешность. У нас-то, как и Рэдрии, фигуры и к старости останутся девичьими. А их красота сойдёт за пять, ну, пусть десять лет. Если род занятий не сменят. Потом за рисовый шарик отдаваться будут, ибо больше не даст никто.
— Господин любил по грэдски говорить. Песни ему нравились...
— Когда он тебя рвал, больно было?
— Что? Да... Очень... Везде... Сказал 'чему учили, покажешь потом. Я тебе, сука, покажу твое место, чтобы навек запомнила. Заплачешь — убью вообще'. Потом долго за мной не посылал. Говорили, я умереть могла. И некоторые умирали. Но я понравилась, человек, подаривший меня получил, что хотел.
— Вот такой он, песенок любитель! — умней ничего не придумала. По словесному портрету, этот храат ростом с Линка. Чуть ли не с конским достоинством. При этом ведёт очень благочестивый образ жизни. Вот, значит как ведёт.
— Госпожа, спросить можно?
Киваю.
— Вы ведь сюда войной идёте?
— Ну да.
— И много вас идёт?
— Все, сколько нас за Линией живёт. Про Рыжую Ведьму знаешь. Нас её внучка ведёт.
— Господин так и говорил, 'на нас войско женщин идёт. Объясним им, каковы настоящие мужчины!'
— После того, что ты мне сказала, я очень сильно сомневаюсь, был ли твой прежний хозяин настоящим мужчиной, да и вообще был ли человеком. У нас за сделанное с тобой, ему сперва отрубили бы хрен, а потом голову... Нет, вру, голову за убийство рубят, а за это — в дерьме бы утопили. Тех, кто тебя продавал, тоже бы на голову укоротили. И думаю, скоро так и сделаем.
Смотрит во все пребольшущие глаза. Кажется, мир её рушится. Угу, и чем скорее, тем лучше.
— Правда, Госпожа?
— Сама подумай. Кто-то болтал о войске женщин. Однако, это мы у стен его столицы, а не он у нашей. Сбежал, как трус, велев рыбок да птичек перебить. Не так? Отвечай!
Молчит. Опять слёзы на глазах.
— Не ныть! Я солдат, слёз вытирать не умею.
— Простите. Нам при них нельзя было плакать. Всегда весёлыми должны были быть. Плакали, когда их не было. Вы девушка, вот и не удержалась. Он никого не отпускал. Говорили, другие господа разонравившихся дарят более младшим господам. Очень редко даже женятся. Он же не делал так никогда. Кто надоедала... Они исчезали. Шептались — тут больше трёх лет не прожил никто.
'Олений парк, мать твою растак, генерал, олений парк!'
— Мы его убить пришли. Сегодня причин стало больше.
— Правда?
— Да. Надоела уже!
Дёргается, как от удара.
— Что опять?
— Ничего, госпожа. Мы... Я боялась, когда так говорили. Потом... Могли наказать. Могла и вовсе пропасть.
— А я за двое суток спала три часа. И чувствую, с тобой, и сегодня не высплюсь.
— Вы меня захотели?
Показываю ей кулак.
— Я только сказала, что и сегодня не высплюсь.
— Я могу... Учили делать так, чтобы человек просто быстрее засыпал.
— Нет уж, обойдусь. Раз свободна, то просто напьюсь. Книг тут, кроме этой нет?
— Наверху были. С картинками. Как люди друг с другом, по всякому, даже с животными. Отвести вас туда?
— Нет уж, пусть солдатики над ними ржут. Я вина лучше выпью. Его тут много, может, засну.
Доносится какой-то шум. Это ещё что? Солдаты уяснили, это крыло Госпожа мне отдала. И что отсюда выносить, только мне решать.
— Да где она? — гремит голос Динки.
— Тут!
Вваливается в сопровождении обеих Линки. Все три в доспехах, но без шлемов. Динка в алых, Динни в золотых, Кэрри — серебряных. У Кэрри на голове свежая повязка. В бою, или пьяной с коня свалилась?
— Здорово, сестрица!
У Анид глаза квадратные, но шепчет вполне человеческим голосом.
— Так значит, это правда? Вы все женщины!
Плюхается в свободное кресло.
— Ма говорила, ты любовницу храата поймала. Глянуть охота. Это она что ль?
Дина переглядывается с сёстрами. Потом смотрит на меня. Хлопает себя по лбу.
— Ах да, это кобель её брехал, что на него армия женщин идёт. Вот и добрешется скоро. А подстилка уши развесила.
— Не называй её так.
— Да? А как? И если она не подстилка, то кто?
— Разницу между жёнами, любовницами, наложницами, девочками из цветочных и рабынями для удовольствий объяснить?
— Сама знаю. Она кто?
— Была рабыней.
— А теперь?
— Знака не видишь?
Хмыкает.
— Быстро карьеру сделала. Она по-нашему говорит хоть?
— Да, госпожа.
— Звать как?
— Анид Ерт, госпожа.
— Странное какое-то. Откуда?
— Я сегодня придумала.
— Понятно... Над ма пошутить охота... Значит, она совсем не местная дама?
— Нет.
— Тогда, ей повезло. А Кэр грозилась, как подналовим, сначала их всех солдатам раздать поиграться, потом обрить, в мешковину обрядить и отправить самые грязные нужники чистить да камни с полей таскать.
— Ей не дадут так сделать.
— Сама знаю, но хоть помечтать казначею можно?
— Это плохие мечты.
— А у неё после, — проводит рукой по глазам, — вообще хороших мыслей к врагам не бывает.
— Местные женщины ей ничего не сделали.
— Ха-ха! Они здесь просто живут и рожают тех, кто убивает наших солдат. Сыночка её любимого на днях ранили. Да не боись, легко. Ей, — кивает в сторону Кэрри и то больше досталось.
Кэрри садиться на кровать.
— Мягко. Как дома. Как хотите, а я спать буду.
— Ты тоже не выспалась?
— Да. Динни, броню снять помоги.
Неожиданно вскакивает Анид.
— Я могу помочь госпоже. Я умею.
— Интересно, где научилась?
— Некоторые господа любили, когда мы им латы снимали.
— Головы бы им поснимать за их выходки.
Динка вытаскивает из корзины бутыль.
— О как! Нас ненавидят, а вино наше пьют.
Вполглаза слежу за Анид. С доспехами, на самом деле, обращаться умеет.
— Осторожнее!
— Я вам сделала больно, госпожа?
— Забей. Я ранена, грудь перевязана.
— Еле успели к ней прорубиться. На латы видать позарились.
— Скольких уложила?
— Застрелила двоих. Зарубила троих наверное. Догадались хоть, что их девушка победила?
— Наверное, догадались — неожиданно подает голос Анид, — если даже нам говорили 'на нас идёт войско скопцов под командованием женщин'. Думала, так не бывает.
— Насчёт женщин верно только отчасти. А вот насчёт скопцов неверно вовсе.
— Будь вместо меня командир — мужчина, ты бы в этом убедилась.
— Притом, много раз, — хмыкает Динка.
— Шуточки у тебя последнее время. Всё как-то на одно нацелены.
— Зато, тебя определённая сторона жизни словно не волнует совершенно.
— Война кончится — и буду волноваться. Шестьдесят шесть лет на эту войну собирались. Теперь вот собрались. Только о войне и буду думать.
— Потом некогда может быть. Перестарки не в почёте.
Показываю ей кулак.
— Спасибо Госпоже, я девушка теперь не бедная, город возьмём — совсем богатой буду. Плюс титул есть. Плюс, тебе уже спасибо, пол столицы считает меня полу Еггтом. А сейчас это ого-го-го сколько значит. Итог: невеста из меня получается хоть куда.
Динка смеётся.
— Как выражается тётя, ты крайне языкастая личность.
— Угу. Притом, ещё одна из самых умных... Эй Анид, что с тобой?
Стоит. Трясётся. Глаза квадратные и белые от ужаса. Встряхиваю её. Динка с ленцой по сторонам оглядывается.
— Вода тут есть? А то у меня вино во фляжке.
— У нас тоже, — за двоих отвечает Линки.
— У меня фляжка у седла осталась.
— Сходить? Может, врача привести?
— Не надо! — трясущимися губами шепчет Анид.
— Так! Чего ты испугалась?
Молчит.
— Говори!
Отвечает совсем убитым голосом. Словно и не жива уже.
— Мне послышалось. Просто послышалось... Красная Госпожа — Еггт.
— Ну, Еггт, притом истинный и младший. Они тоже Еггты, да и Осень недалеко ушла.
Анид прижимается к стене. Влезла бы внутрь, если могла.
— Но они же демоны!
Динка хохочет.
— Ещё скажи, девственницами питаемся.
Торопливые кивки в ответ.
— Ну, так ты, вроде, уже давно как нет. А к плохим девочкам рогатые довольно благосклонны.
— Но у вас же нет рогов.
Теперь уже и обе Линки смеются.
— Хвостов и копыт тоже. И людей мы не жрём. Убивать вот убиваем, но тебя не станем.
Анид не знает, куда деваться. Держу за руки на всякий случай. Хочет вырваться, и не может. У меня-то руки к оружию привыкшие. Хотя, пером пользоваться люблю больше.
— Эй, Осень, её тебе ма отдала?
— Ну да.
— Анид, ты с главным демоном, то есть мамой моей уже познакомиться успела.
— Как мамой? Как у людей?
— А мы и есть люди, если ты не заметила.
— Но вы же не настоящие...
— Это как? — подойдя, Динка щёлкает Анид по носу.
— Ну как, убедилась?
— На вас латы, не кожа содранная. Нам говорили, верховные демоны словно ободранные. И роста огромного.
— Я, вроде, обычного. Да и ма тоже.
— Но говорили...
— Заладила, 'говорили, говорили'. Мы теперь говорить будем, а ты слушать.
— Те, кто раньше рассказывал тебе ужасы про нас. Тебя продали. Не один раз. Насиловали. Хотели убить. Кто после этого тут ужас?
— Не знаю.
— Как ма выражается, изменения на лицо.
Снова разваливается в кресле, на этот раз откупорив бутылочку.
— Сюда ещё наши армии не добирались. За это и выпьем. Осень, Линки, Анид — тоже берите.
Озирается по сторонам.
— Миленько тут. Кэр бы тут понравилось.
— То, чем тут занимались — вряд ли.
— Как знать, как знать. Она уже большая девочка. Мать переговоры о браке ведёт. Братец её только и думает, как с кем-нибудь. Но обозные ему нехороши, а не обозные гордые слишком. Цену себе набивают.
Как-то странно смотрит на Анид.
— Я много слышала, чему таких как ты учат. Мужчины, что у наших бывали, такое рассказывали. Ты что умеешь?
— Что скажете, Госпожа.
Усмехается.
— Я — Дина, если что.
— Умею по-всякому. С девушками тоже...
— Опять!
— Что 'опять?'
— Она себя уже предлагала.
— Тебе?
— А кому же ещё?
— Во смеху бы было, если ма. Правда, она просто бы убила. Не любит такого, ну, а я более широких взглядов придерживаюсь.
— Рэндэрд и предлагал её зарезать.
— С чего это таким женоненавистником стал? Жалеет, что не ему досталась? Или ему тогда, кроме головы, ещё что-то отбили?
— Я умею так делать, что если не повреждено, а просто немолодо уже. То всё будет действовать.
Динка выразительно смотрит на меня. Огоньки в глазах прежние, но непонятные какие-то.
— Говоришь, Рэдду она не понравилась. А тебе самой?
— Моим мнением не интересовались.
— А если бы спросили?
— Убивать бы не стала. Не за что. Да и кровь-не водица.
— Так она тебе совсем не нравиться?
— Чего тебе вообще нужно?
— Ха! Ничего такого, чего она раньше не делала. Давай её Яграну подошлём? Он скоро здесь будет. Все только о нём и шепчутся. Хотя, никто с ним не была. Вот и узнать охота, на что он на самом деле способен. А уж наврать чего-нибудь красивенького она и сама сможет.
Смотрю Динке прямо в глаза. Последнее время эти огоньки не тухнут никогда. И по-моему, уже стали становиться признаками болезни.
— Тебе ничего самой на днях не отбили?
Смеётся.
— Только ногу. Там же, где ма тогда.
— Да? А я думала, в голову попали.
— С чего ты взяла?
— С твоих предложений. Она теперь нестроевой нашей армии, а то, что ты предлагаешь — принуждение к торговле собой, притом не факт, что совершеннолетней. Это вполне себе преступление.
— Да ну? Мы же шутя, да и заплатила бы ей.
— А сколько? — неожиданно спрашивает Анид, — И, прошу прощения за вопрос, господин Ягран молодой?
Динка смеётся зло.
— Видишь, она и сама не против. Так что, никого принуждения.
— Ухи тебе Анид, драть уже поздно.
Та уши, на всякий случай, прикрывает.
— Ты, вроде, с тётей почти незнакома, а как она себя ведёшь.
— Как считаю достойно офицера Ставки, так и веду.
Солдат из первой личной сотни вбегает.
— Верховный срочно зовёт! Вас, — кивает Динке, — Вас, — мне, — И, и ,— находит взглядом Анид, — и тебя.
— Её-то зачем?
— Там разведка из личных начальника кавалерии вернулась. Пленных привезли. Странных каких-то. Может, она их знает.
Въехать во дворец верхом — в этом вся Динка. Линки ей под стать. Динка снимает притороченный у седла плащ с капюшоном. Развернув, протягивает Анид.
— Вот. Накинь. Если там и правда твои бывшие... Знакомые.
Та торопливо завязывает плащ.
Госпожа в кресле сидит. Вино попивает. За спиной — стальной стеной застыли телохранители. Остальные солдаты просто толпятся вокруг, любуясь на бесплатное зрелище.
Пленных — двадцать два. Все, кроме одного связаны. От ценностей их избавили, но видно, простых воинов тут трое. Пятнадцать человек — знатные, или их ближние слуги, судя по холёным бородам. Ещё трое — толстые, безбородые — несомненно, скопцы. Такие слуги у храатов пользуются почему-то большим спросом.
Пред госпожой стоит последний, тоже жирный, совсем как свинья. Только бородатый и длинноволосый. В длинном чёрном одеянии, напоминающем траурное платье.
Анид шепчет.
— Святой отец...
— Ты его знаешь?
— Да. Их всех. Он здесь жил. Вон те трое — лекари. Вон ещё младшие друзья господина. Были с ним тут несколько раз. Вчера приехали...— замолкает.
— Чтобы вас убить? — заканчивает Динка.
— Да.
— Хм... Тут охрана была какая-нибудь?
— Да. Полсотни, — кивает на скопцов, — вот из таких. Они вчера сразу уехали.
— Ну ка, младших друзей ещё раз покажи. И имена их скажи, если знаешь.
