Бешенство, совершенно безумная ярость — отступали. Выступивший по всему телу пот подсыхал и охлаждал тело. И мою лысую горячечную голову. Я начал снова различать звуки окружающего болота, какие-то шевеления, комариный писк и всплески в оконцах трясины. Боль и усталость во всём теле, усталость и опустошённость в душе.
Устал. Пора всем отбой.
Пришлось перевязывать вязки, потом за кисти привязал к какой-то ольхе. Дал пинка — на бок завалилась.
Была мысль: я вот спать лягу, она очухается и прирежет меня. Так-то она никакая, но у женщин продолжительность реабилитационного периода... по прошлой жизни знаю. Как с этим у туземок дело обстоит — неизвестно. Из-под половчанина она быстро в себя пришла.
Уже засыпая на ворохе грязных и мокрых тряпок, вспоминая её белую, очень женскую, спину, прогибающуюся передо мной от натяжения удавки, поймал в голове:
"Не надо прогибаться под изменчивый мир.
Пусть лучше мир прогнётся под нас".
Глава 26
С этим и проснулся. Но обмозговать сразу не удалось. Сначала пришлось заняться более насущным: отлить, умыться. Напиться воды.
"Воды опреснённой, нечистой". И дальше:
"На палубу вышел, сознанья уж нет.
В глазах у него помутилось.
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал. Сердце больше не билось".
Похоже, приключился с кочегаром инфаркт. Я не кочегар — мне инфаркт не грозит. И вода у меня даже не опреснённая — просто из болотной лужи.
"У нас, чтобы лечиться, надо быть очень здоровым человеком" — мудрость из 20 в.
Здесь "надо быть очень здоровым" — просто чтобы жить. Хорошо бы — со стальным желудком.
Я мальчик тихинький и болячки у меня такие же: то понос, то золотуха. А ещё дизентерия, диарея, энурез... И прочие жидкостные процессы. Сплошная гидродинамика. Переход ламинарного процесса в турбулентный и обратно.
Автогенерируемый гидравлический удар не пробовали? Помпаж называется... В помпе — помпаж, а в прямой кишке...
Мда... Понос мне не грозит. Поскольку — уже.
"Несёт меня... течение
Сквозь запахи... осенние
И анус долго... тужит
В лопухи-и-и".
Ну и всё. И больше нечем. Дизентерия с холерой — в следующий раз.
А как там моя... недо-боярыня?
Видик у неё... Моя собственная элементарная глупость. Привязать и не посмотреть, как тень ляжет. Полдня на солнцепёке... Не знаю как такой ожог по степеням, но кефир уже не поможет. Даже если бы был.
Белая кожа — признак "вятшести", аристократизма.
Это мои современницы под всякий ультрафиолет лезут. И плевать им на его канцерогенность. А предки — они умные. Загорелая кожа только у простолюдинок, и только в тех местах, которые никак не закрыть при исполнении необходимых полевых работ. Так что, загар по всему телу — признак крайней бедности. Типа: "голые мы и босые, нечем и наготу прикрыть".
Соответственно, у Марьяши ни плечи, ни спина, ни уж тем более, ягодицы с ляжками, света солнечного никогда не видали. Как узники подземелья. И тут привалило.
И не только солнышко майское.
Насчёт "прикрыть наготу" предки не только умные, а сильно вынужденные. Что такое "комар болотный обыкновенный" представляете? А когда над тобой постоянное облако таких "комарей"? Наше, исконно-посконно-домотканное.
* * *
Как отличить Россию от, например, Финляндии? — А по комарам. Пока идёшь по трассе от Хельсинки к границе — комаров нет. Только переехал в Россию — сразу поднимай стекла. Потому что вот они, родимые. Толстенькие, мохнатенькие, стаей в стекло бьются и кричат:
— Эй, еда, выходи — знакомиться будем.
Финны их каждую весну травят, леса опыляют. Почему-то без вреда для лесов и всех остальных. А у нас комар основа пропитания. Комариха человеческой крови насосётся — личинки отложит. Личинок — рыбка скушает. Что рыбка не скушает — летать начнёт. Этих птичка скушает. Потом человечек — и птичку, и рыбку.
Вот такой замкнутый круговорот еды в природе. Пищевая цепочка. Натуральная, природная, естественная.
Только почему-то финны, которые до природности с естественностью просто больные, комаров травят.
Ещё здесь муха такая красивая есть, переливчатая. По-простому называется "водень". Кусачая и кровососущая.
Про оводов я не говорю. Они коня с обрезанным хвостом за полчаса доводят до бешенства. Человека — с двух-трёх укусов. Это мы ещё клеща лесного не повстречали. Даже без энцефалита.
Что радует: в этих широтах нет гнуса. Женщины на северах, как я помню, надевали платья на улицу только две недели в мае: между сходом снега и вылетом первых комаров. Остальное время — ватничек в полный рост. Ну, или аналог по благосостоянию.
Так что, предки наши и без всякой ультрафиолетовой канцерогенности — как правоверная мусульманка — только глаза наружу. У женщин — между налобной и наносной частями платка, у мужчин — между шапкой и бородой.
* * *
И тут я выкладываю посреди болота такой лакомый кусочек пищи безо всего. Да ещё с абсолютно бритенькой головой.
Хорошо хоть, когда солнце поднялось, часть летучей нечисти убралась. Марьяша вся опухла, глаза не открываются. Но когда я её отвязал и к луже потащил, попыталась возражать. Лёгким скулежом сквозь зубы.
Зубы — единственное, что не опухло, не заплыло, цвет на свеже-вареный не поменяло. Вот через них и скулит. Не понравилось ей вчерашнее купание. Ничего, отволок. В холодной воде полегчало. А вода-то и вправду дрянь: пара порезов от вчерашнего бритья явно инфицированы.
И потекли мои хозяйственные хлопоты. Помыл, осмотрел, прощупал везде. Вроде, ничего вчера не сломал.
Даже странно: ненависть была... недетская. Да проще сказать: безумие какое-то. Ещё чуть — и вообще бы крышу снесло. Так, что и не поймал бы. И все бы мои планы насчёт "золотого ключика"... "медным тазиком".
Марьяшка дёргается, но не кричит. Прополоскал кое-чего из вещей — мокрый компресс на пострадавшие части. Платочек, наконец-то, на голову. Себе — свой, ей — её.
А вытереть-то умытую чем? Последнее сухое пошло — штаны зарезанного половца. Ага. А они кожаные. Хоть какое питие согреть надо, костёр развести. Чтоб не дымил, гостей нежданных не приманивал — надо сухое. Сухое дерево на мокром болоте...
В общем, курс молодого сурка-юнната-скаута.
Вчерашнее грязное, то есть всё, что у нас есть, хоть замочить. Что полегче — простирнуть. Без всего — на руках. Как носки в глубокой молодости. А тут Марьяша с брёвнышек свалилась. Сначала думал — обморок. Потом понял — в туалет. Который здесь даже не сортир, "обозначенный на плане буквами эм и жо". Просто — нужник. Без разделения по полам. Как в Монголии. Средневековье, факеншит. Будет на чем обозначать — нарисую букву "Н".
* * *
Как я люблю свой домашний унитаз! Я из своих поездок к нему стремился, не менее чем к жене. Она, кстати, тоже. Какой он у меня родной и удобный. Всё на своих местах, всё под рукой. Хочешь — читай, хочешь — дремай, хочешь — о жизни размышляй.
Так это тебе, Ваня, без унитаза хреново. Так ты мужик. "Мочащийся к стене", так сказать. Если стена есть. А представь: каково здесь разным попадуньям, попаданкам и попадищам?
Главное достижение человеческой цивилизации — постоянно доступная горячая вода.
Главное применение главного достижения — помыть и подмыть женщину.
А тут... Прямо руки опускаются. Остальное, правда, наоборот. Но я-то, всё-таки, привык к чистоте. Это предкам всё равно. Дикие-с. Туземцы-с.
* * *
К заходу ей совсем плохо стало, жар поднялся. Попробовал кое-что из Юлькиной торбочки. Заодно и себе "пенистой" мазью обработал. Марьяша как увидела — опять выть, слезы текут безостановочно. И потихоньку сама на животик переворачивается. Прогибается всхлипывая.
Поза "шавка перед волкодавом" у неё не очень. Но представление имеет. Интересно, а кто ж её мужниных кощеев "вежеству" учил? Неужто сам? Видать, на жене тренировался.
Не до того. Довлеет "выходить надо сразу или...".
Ещё: судя по запасу съестного, Перемог планировал вчерашний день последним, когда три горла надо кормить. Вчера мы с Фатимой должны были перестать набивать наши ненасытные холопские утробы. Соответственно, запас у нас на четыре дня. Одному. За два-три дня не выйду к людям с этой больной... "хуторянкой" — сдохнет. Или — сдохнем.
Полазил по болоту — нашёл выход с островка нашего. Как раз через ту "лужу страсти". А голому и босому на болоте... не есть гут. Молодая осока. Режет как бритва. Коряги всякие под моими ножками нежными, танцевальными... стаи разноцветных пикирующих и кровососущих...
* * *
Стандартный путейский молоток, которым на железной дороге костыли забивают, весит четыре килограмма. Мой приятель как-то этой штукой попытался такую хорошенькую муху у себя на виске убить. Чисто инстинктивно. Хорошо, в последний момент понял, что в руке что-то не то. Притормозил малость. Но с насыпи слетел. Потом час в теньке отлёживался. Такой вот самострел-самобой.
* * *
Нацепил на себя мокренькое — и в грязь. До следующего островка. Мешки перетащил. Марьяша... дал пару пощёчин, водичкой сбрызнул — пошла.
Оценка неправильная: излишне оптимистическая. Заваливается она.
Пришлось снова ей на шею петлю ремённую и за собой тащить. Снова всё с себя мокрое и грязное — в мешки. Остались голые. В мокром не побегаешь: сотрёшь и простудишься. Сапоги тоже в мешок. А уже темнеет, быстрей-быстрей.
У Марьяши платок забрал, хозяйство своё примотал. Не от стыдливости — на ходу мешает, болтается. Ей — безрукавку половецкую. Ух и запах. Парень молодой, на коне, несколько дней в походе не снимая. А может и не дней, а лет. Я, что ли, у них санитарную поверку проводил? На голое тело Марьяшино. Даже её как-то прошибло. На слезу. Сверху на неё оба мешка. На неё.
А как? Я — воин. Руки должны быть свободными. Хоть из оружия один дрючок берёзовый. Или — как раз поэтому. Мне надо дорогу высматривать, вперёд забегать. Конец от ременной петли у неё на шее — в руку. Ну, пошли моя скотинка вьючная двуногая, тип — "бабец святорусский обыкновенный".
Я, если честно, сначала хотел её вперёд пустить. Как правоверный мусульманин жену после появления противопехотных мин. Безрукавка коротенькая, до середины её ягодиц. Уж очень увлекательно всё это беленькое в ночной темноте двигается. Но она — никакая. Тяну — идёт, остановился — садится.
Судя по началу "Белое солнце пустыни" — нормальный рефлекс женщины при наличии мужчины и отсутствии ясной поданной команды к движению.
Пошёл вперёд первым. Новый островок — не островок, а грива, лесом поросшая. Я хоть как-то стал ориентироваться.
Когда река течёт, на ней образуются острова. Вытянутые вдоль русла. Потом основное русло меняются, остаются старицы — длинные озера по старому руслу. Потом озера зарастают и становятся болотами. А между ними — бывшие острова. Единственная серьёзная река здесь — Десна. Стало быть, ясно куда путь держать.
Но поперёк не сунешься. Сыт я этими болотами по горло.
Добежали до конца гривы.
Пра-а-авильно. "Птица Ванька-говорун отличается умом и сообразительностью".
Гать через болото. От той гривы, что ближе к реке, к той, что дальше. Через нашу.
Я уж, было, сунулся на гать, да где-то птица болотная страшно закричала. Аж мурашки по коже.
Пока над своим испугом смеялся — вторая. Нет уж, нет уж. Назад, в сторону, в кусты, на землю.
Что-то вдали звякнуло, слышно: кони идут. И появляется с материковой стороны в полста шагах трое половцев. Не сколько "появляются", сколько — "проявляются".
В ночной темноте из болотного тумана. Три серых всадника проявляются из ночной тьмы.
"Вышел немец из тумана,
Вынул ножик из кармана
Буду резать, буду бить.
Выходи — тебе водить".
Какие у нас на Руси не только сказки, но и детские считалочки... миленькие. И информативные.
Как и куда в такой момент душа проваливается... Что именно вываливается и выкатывается...
Я... Трясёт меня. Колотит. Присел на корточки. Ноги... Ну не держат! На Марьяшу оглянулся.
Она у берёзы на коленках сидит, рот открыт. Сейчас заорёт. Опять же: "А зори здесь тихие". Только эта дура выскочит не под очередь из шмайсера, а под сабли да арканы. И меня с собой...
Как я среагировал — ума не приложу. Вскочил, к ней, заткнуть нечем... Да вообще: она и так-то здоровее меня. А в панике...
Сунул руку в набедренную повязку и ей своим хозяйством в распахнутый для крика рот. Молча, без звука. Чтобы эти... из тумана...
Она... одурела. Начала сначала посасывать, потом дёргаться стала. И не воткнуть же до упора! Начнёт задыхаться, потом рвать её... шуму будет. Только фелляция. Потихоньку.
У меня на груди финка в ножнах. Железный зуб имени пресловутого Маугли. Вот я ей и приставил. Не к горлу — к глазу. Так страшнее.
Тут на гати снова копыта застучали, у Марьяшки глазки закатились. Но не обморок — работает. Что на грани отключки — это хорошо. Старается чисто рефлекторно. Как младенец соску.
Сосательный рефлекс у хомосапиенсов — из самых врождённых. Вроде дыхательного и глотательного. Кто не сосал — тот потомства не оставил. О, и губками трудится, и язычок включился!
Меня трясёт, хочется куда-то бежать, что-то сделать. Но нельзя. Спокойно, Ваня. Ни звука, ни усилия, ни движения. Замри. А копыта на гати — все тише, тренькает там что-то металлическое — всё дальше.
А вот Марьяшкины усилия своё дело делают. Будто всё моё нервное напряжение в одно место собралось. И — напряглось.
А как иначе? Когда смерть в полста шагах была, постояла и мимо прошла. Инстинкт самосохранения реализовался успешно, переходим ко второму пункту.
Приятно-таки держать в руках женскую голову в такой позиции. Особенно, когда она наголо бритая. Есть в этом что-то... По головушке погладить. Именно по коже, а не по паричку или по волосам набринолиненым, раскрашенным, обфененным... или что они там используют.
У меня в той жизни всяко бывало. И рот дамам затыкать приходилось. Но чтоб в условиях настолько приближенных к боевым... Дальше только Марию-Антуанетту на гильотине под падающим на шею ножом.
Но это... лучше в другой раз. А пока вот — живой и уже... охо-хо. Хорошо пошло... Уже и удовлетворённый.
Вытерся об эту головушку. Её тоже потом прошибло, вся тыковка мокрая, но всё равно. Глаза закрыты, дышит носом, ротик полный.
— Глотай.
Головой мотает. Прикрыл ей нижнюю челюсть, зажал пальцами ноздри, чуть щёлкнул по горлу — сглотнула. Теперь поговорим. Я же теперь говорить могу — не немой.
— Ты чего кричать собралась?
— Бо-о-оязно.
— А орать-то чего?
— Спужалас-я-я-я.
— Ладно. Тебе так не нравится?
Головой мотает — не нравится. Бывает.
"Кому нравится апельсин, кому свиной хрящик".
Может, как-то можно поправить дело?
— Почему?
— Сие есть смертный грех. Неотмолимый.
Та-ак. Опять предковские заморочки. Какая связь между "французским поцелуем" и православной теологией?
— Почему?
— Уста человеческие — святое место. Господь в первого человека душу через уста вдул. Когда человек умирает, душа его через уста выходит. К кресту святому, к иконам чудотворным устами прикладываются. А ты... своим мерзким, своим поганым... Во врата души моей...
