Желая максимально сократить совместное времяпровождение, люди и монстры назначили встречу неподалеку от дома лавочника, у аббатства Сен-Дени. Охотник явился заблаговременно, по крайней мере, его одинокий унылый силуэт Филипп издалека заметил неподалеку от входа в церковь.
Ночь была холодной и ветреной, небо затягивали тучи, а редкие фонари горели так тускло, что совсем не рассеивали тьму. Вампиру это ничуть не мешало, и Вадье едва поспевал за ним, поминутно оступаясь и чертыхаясь сквозь зубы. На улицах было тихо, но за стенами аббатства царило какое-то странное оживление, из распахнутых дверей вырывались блики огня, ветер доносил обрывки разговоров и вонь полуразложившихся трупов.
— Что там происходит? — удивился Вадье.
— Хотел бы и я это знать, — отозвался Филипп и вдруг исчез.
С XIII века аббатство Сен-Дени было превращено в королевскую усыпальницу. Несколько столетий здесь хоронили монархов и членов их семей, — всех, за небольшим исключением. Филипп не был в Сен-Дени довольно давно, со времени своего прибытия в Париж, сорок с лишним лет назад, когда он, как и полагалось блудному сыну, явился навестить могилы предков, а так же современников и потомков, да и свою собственную, в которой лежало чужое тело, незаконно удостоившееся чести упокоиться среди государей. Впрочем, навестить — сильно сказано, ведь он не имел возможности войти в церковь, мог только остановиться неподалеку и представить себе внутреннее убранство храма смерти, где некогда ему приходилось бывать часто, — гораздо чаще, чем хотелось бы.
Филипп очень хорошо помнил величественные надгробия своих далеких предков, монархов ушедших династий, чинно лежащие скульптуры королей и королев, принцев и принцесс, смиренно сложивших ладони в молитве или прижимающих к груди собственные кишки. Когда он был маленьким, ему нравилось рассматривать каменных собачек или львов у ног покойных, а исповедник потом рассказывал им с Луи, что собачки на надгробиях символизируют верность, а лев вовсе не защитник умерших владык от поползновения темных сил, — как предположил Луи, — а символ воскресения. Почему? А потому, что у новорожденных львят глазки открываются на третий день... В детстве Филиппа особенно впечатляли огромные двухэтажные надгробия Франциска I и Людовика XII, ему хотелось, чтобы когда-нибудь и на его могиле поставили такое же. Он никому в этом не признавался, ведь правящим монархом ему не бывать, а принцев обычно хоронят скромнее, но в тайне мечтал, что станет великим полководцем, падет в бою и тогда опечаленный брат-король в качестве исключения все же прикажет водрузить над ним столь же значительный памятник.
На надгробие Людовика XII, — огромное ложе, окруженное статуями и колоннами, в глубине которого не было видно спящего вечным сном короля, — Филиппу очень хотелось забраться, чтобы посмотреть, как же он там лежит да и лежит ли вообще. Однажды он даже почти проделал это, когда думал, что его никто не видит, но уже у самой цели его отловил какой-то монах, и потом Филиппу пришлось выслушать длинную проповедь Мазарини на тему, как подобает хорошим мальчикам вести себя в стенах храма Божьего.
Мечтам Филиппа не суждено было сбыться. Он не стал великим полководцем, не погиб в бою, и вообще не умер. Да и потом, Бурбонов хоронили уже иначе, чем королей эпохи Возрождения, они лежали в подземной крипте под строгими черными плитами. Дед и бабка, отец и мать... И Филипп легко мог представить себе, как рядом с их могилами появляются новые, накрытые точно такими же аккуратными тяжелыми плитами, на которых свежей позолотой выбивают имена Людовика XIV и Людовика XV, и где еще остаются свободными места для их потомков. Мог представить, но не мог увидеть... В то время он и близко не мог подойти к аббатству. Сен-Дени находилось словно в коконе света, режущего глаза вампира ослепительно сияющим серебром, защитная магия церкви, где на протяжении многих веков возносились молитвы Богу, казалась нерушимой, как самый надежный бастион. И, вместе с почти иррациональной печалью, что ему нет места в этих стенах, и он никогда так и не сможет залезть на надгробие Людовика XII, чтобы как следует его рассмотреть, Филипп чувствовал умиротворение от того, что те, кого он когда-то любил, находятся под надежной защитой от всякого зла, и ничто не может нарушить их покой. Он действительно думал — ничто...
А сейчас Сен-Дени утопало во тьме. И тьма эта казалась более густой, чем на улице, вязкой и жирной, как прогорклое масло. Аббатство было разорено и разграблено, все ценности отсюда давно унесли, алтари разрушили, многие надгробия были сдвинуты со своих мест, и там, где они стояли раньше, зияли зловонные ямы. Даже крыша оказалась наполовину разобрана и в прорехи все еще капала вода после недавнего дождя, собираясь в лужи на грязном каменном полу... Зрелище это было настолько чудовищным, что не поддавалось осмыслению. В городе, захваченным тьмой, оставалось совсем не много островков света, последних столпов порядка, удерживающих мир от катастрофы, но люди упорно продолжали ломать фундамент под своими ногами, всеми силами стремясь скорее обрушить Париж в пропасть. Если бы Филипп не знал наверняка, что в этот раз обошлось без потусторонних сил, он бы подумал, что город захватил демон и теперь исподволь руководит поступками смертных, подталкивая их к гибели. Но ведь это было не так. Ничто не смущало человеческой свободной воли, люди сознательно выбирали тьму, давая ей все больше и больше пищи. Защита Сен-Дени пала, тьма обильно сочилась из всех щелей, и всякая тварь могла питаться ею, хоть обожрись, даже странно, что пока еще сюда не сползлась всякая мелкая нечисть. Должно быть, тварей отпугивала даже память о былой святости этого места, им было страшно приближаться к стенам аббатства.
Филипп не стал спускаться в подземную крипту, где была похоронена его семья, уже знал, что там тоже царит разорение. Вместо этого он вышел из оскверненной церкви на кладбище, туда, где горел костер, и двое санкюлотов, видимо, оставшихся за сторожей, коротали ночь за приятной беседой, не обращая внимания на зловоние. Должно быть, уже привыкли. Они не заметили тенью скользнувшего мимо них вампира, может быть, только ощутили внезапный холодок на душе, но не придали этому значения, они ведь не верили в потустороннее, они и в наличии собственной души сомневались... А тот отправился вглубь кладбища, к ямам, куда были свалены вытащенные из гробов тела, щедро посыпанные негашеной известью, теперь, впрочем, почти размытой дождем. Он знал, куда идти. В ночной тьме клубилась болотно-зеленая дымка некромантической силы, какая всегда появляется на оскверненных кладбищах над неупокоенными мертвецами.
Филипп остановился на самом краю ямы, куда были свалены тела его родственников. Ему не нужно было знать, в чем они были похоронены, чтобы узнать всех. Генриетта и Лизелотта, Людовик, Мария-Терезия, отец, мать и дети, — все умершие дети, покрытые бурой слизью сгнившей плоти тоненькие косточки в обрамлении полуистлевших кружев.
Филипп стиснул зубы в бессильной ярости. Пусть этот город целиком провалится в ад, пусть его растерзают крысы и сожрут демоны, ничего другого он не заслужил. Нужно было по примеру Ла Морта и его братии пировать здесь в свое удовольствие, наблюдая за тем, как он превращается в руины, а потом уйти, не оглядываясь, и забыть обо всем, что связывало с ним. А на последок вломится в Конвент и вырвать сердца всем его членам.
Он услышал сзади шаги, но не обернулся, знал, что это Вадье с Бермоном. Должно быть, устали его ждать и отправились на розыски.
— Черт возьми, этому вы тоже найдете оправдание? — сказал колдун, останавливаясь у ямы, и видимо, продолжая начатый еще за стенами Сен-Дени разговор, — Они убили живых тиранов, а теперь решили уничтожить и память о французской монархии? Или им просто захотелось убедиться, что венценосные покойники гниют точно так же, как простые смертные?
— Они сделали это не из ненависти, а ради гробов, — неохотно проговорил Бермон.
— Да что вы говорите? Зачем же им понадобились гробы? — удивился Вадье.
— Они плавят свинцовые пластины с саркофагов на пули.
Охотник указал в сторону противоположного конца кладбища, где возвышалась какая-то уродливая конструкция.
— Видите, даже приволокли литейный станок, чтобы не возиться с перевозкой.
— Пули?! Вы говорите — пули?! Они осквернили кладбище ради пуль? — изобразил возмущение Вадье.
— А вы полагаете, что это следует делать исключительно для обрядов черной магии? — разозлился Бермон. — Не вам их судить! Не вам судить кого бы то ни было! Вы совершали деяния гораздо более чудовищные и омерзительные! Я не оправдываю осквернения могил, но эти преступления не имеют к нам отношения!
— Не имеют? Да вызов десятка демонов не сотворил бы с городом того, что учинили ваши подопечные!
— Люди порой творят такие злодейства, что никаким демонам не под силу, тут я с вами согласен. Но им же за них расплачиваться. И, полагаю, уже скоро... Возможно, вы слышали пословицу, — есть время разбрасывать камни и есть время собирать.
— Что-то разбрасывание затянулось, вы не находите?
— Придет время и собирать. Слишком уж далеко все зашло. Будет время каяться и сожалеть о содеянном, нужно только набраться терпения... Господь велел нам прощать.
— По счастью, нам ваш Господь не указ, — тихо сказал Филипп.
— Что вы собираетесь делать? — всполошился охотник.
— Ничего. Идемте, я полагаю, крысы уже заждались нас.
И вампир первым отправился прочь с кладбища.
У дома лавочника было очень тихо и очень темно, и с первого взгляда могло показаться, что вокруг нет ни души, да и в доме все давно спят, окна были закрыты ставнями, через которые не пробивался свет. Но вокруг билось множество сердец, и, судя по ритму, их обладатели отнюдь не почивали спокойным сном.
— Не слишком ли много здесь ваших людей? — спросил Филипп охотника, — Вы согнали сюда всех?
— Далеко не всех, — поспешил заявить Бермон, — И не думаю, что ваших здесь меньше.
— Может быть, и не меньше, но их сердца не колотятся, как сумасшедшие. Невозможно понять, где люди, а где крысы.
— Крыс поблизости нет, иначе мне дали бы знать.
— Был бы рад вам довериться, — сказал Филипп, — однако сомневаюсь, что, несмотря на все свои непревзойденные боевые навыки, ваши люди смогут заметить затаившихся в засаде оборотней. Тем более, ночью.
Тут от угла одного из близлежащих домов отделилась тень и бесшумно приблизилась к говорившим. Охотник и колдун едва удержались от того, чтобы схватиться за оружие, все же, несмотря на принятые меры предосторожности, никто не чувствовал себя в безопасности.
— Где вас носит, черт возьми? — тихо спросил выступивший из темноты Лоррен, — Я уже собирался вас разыскивать.
— Господин Бермон уверяет нас, что здесь все спокойно, — сказал Филипп.
— Крыс поблизости не видно, — согласился Лоррен, — зато союзничков хоть отбавляй. Охотники обосновались здесь еще до наступления темноты, и ничего подозрительного не замечали. Что любопытно, в лавку никто не заходил, кроме обычных посетителей. И все, кто был, вскоре выходили.
— Но, между тем, там бьются два сердца.
— Именно так. Либо мальчишка явился на место встречи прямо с утра, либо в лавку есть какой-то тайный ход, которого мы не нашли. И, в таком случае, я не поручусь, что крысы не сидят где-нибудь в засаде.
— Никаких тайных ходов там нет, — поморщился Вадье, — Это всего лишь лавка. И, если ты говоришь, что там бьются только два сердца, какая может быть засада?
— Я думаю, нам следует перестать трястись от страха и войти, — проговорил Филипп, — Если мы так боимся крыс, не стоило ввязываться в переговоры.
В лавке царил полумрак, горели лишь несколько свечей в канделябре. Все было тихо, мирно и чистенько, пол выскоблен до белизны, на прилавке аккуратно лежали отрезы тканей, приготовленные для завтрашнего торгового дня. За небольшим столиком в углу сидели два господина, занятые игрой в кости. Одним из них был уже хорошо знакомый Филиппу благообразный лавочник, другим — мужчина неопределенного возраста, косматый и на вид довольно неопрятный, с кудлатой пегой бородой. Филипп мысленно застонал, — вот вам, пожалуйста, еще один Ла Морт, что за наказание?!
— Полагаю, это не юный Матье Рюис, — заметил он флегматично.
Лавочник поднял взгляд от стола и с несчастным видом посмотрел на Филиппа.
Бородач тоже обратил свой взор на вошедших и широко улыбнулся, явив ряд неожиданно белых и ровных для такой диковатой внешности зубов. У обычных людей такие зубы встречаются редко. Все же оборотня легко отличить от человека, стоит только заглянуть ему в рот.
— Приветствую вас, господа, — сказал тот, неспешно поднимаясь — Вы совершенно правы, я не Матье Рюис. По дороге сюда с юношей случилось несчастье, к сожалению. Он оказался слишком упрям и агрессивен, с ним вообще, знаете ли, очень трудно было о чем-либо договориться. И мне, право, жаль и даже обидно, что вы пригласили для переговоров его, а не меня. Я решил исправить это недоразумение.
— Как интересно, господа, неужели нас изволил почтить визитом сам месье Ренар? — проговорил Филипп, задумчиво разглядывая оборотня, — загадочный и неуловимый главарь мятежных крыс, известный своей кровожадностью.
— Собственной персоной, — подтвердил бородач.
О предводителе восставших оборотней Филипп слышал немало, в основном то, что он свиреп, беспощаден и неуправляем. А еще — параноидально осторожен. Крысы его боялись, и многие из них видели в нем достойного правителя, который не потерпит неповиновения. Другие считали Ренара опасным психопатом и хотели от него избавиться.
Ренар на мгновение встретился взглядом с вампиром, и тот час отвел глаза. Филипп едва заметно улыбнулся.
— Почему вы думаете, что мы захотим с вами разговаривать? — меж тем обратился к оборотню Бермон, — Вы развязали войну между кланами, позволяли своим подданным дикие выходки и выказывали намерение захватить город!
— Дикие выходки, как вы изволили выразиться, это издержки военного времени, — ответил оборотень, — Все их себе позволяли, и люди и вампиры. Давайте не будем меряться количеством совершенных грехов, иначе, боюсь, вы не останетесь в выигрыше. Что же касается намерения захватить Париж, это и вовсе глупость. Несколько столетий назад крысы действительно правили городами, но теперь, к сожалению, такое невозможно. Даже если мы перебьем всех парижских вампиров, победа будет недолгой. Нам не сладить с Советом вампиров. Как только люди восстановят в Париже порядок, господа древние кровососы тут же явятся во всем своем величии и блеске, сгонят сюда свои войска, и поставят на место убиенного принца кого-то другого.
— С чего вы взяли, что сможете перебить вампиров? — удивился Филипп, — Или, тем более, убить меня? Делая такие заявления, вы явно не думаете о том, что мне хватит пары секунд, чтобы лично вам свернуть шею.
— Я сказал — если. У меня нет желания с вами драться и выяснять, кто сильнее, — оборотень хмыкнул, глядя на скептичное лицо вампира, и поднял руки, демонстрируя, что сдается, — Ладно-ладно, вы сильнее... Но вот свернете вы мне шею, а дальше что? Что вы будете делать с сонмищами неуправляемых крыс? Не станет меня, между моими подданными начнется грызня за власть. Продолжатся дикие выходки, которые так претят господам охотникам. Вы этого хотите?
