— Они прежде не имели дела с вампирами, мой принц. Думаю, проблема в этом. Я сам не вполне понимаю ход их мыслей. И вряд ли кто-то из смертных или из тех, кто родился смертным, сможет их понять.
Шатаясь, Филипп поднялся. Удивительно, но корона крепко держалась на его голове: не свалилась во время падения. Рана на шее дьявольски болела. Дьявольски... Вот с кого рисовали дьявола! С Короля Слуа! Ему только рогов не хватает. И еще одного лица — на заднице. Впрочем, его задницы Филипп не видел... И не хочет, совершенно не хочет видеть... Что, если фэйри читают мысли и Король Слуа обидится за непочтение? Черт, скорее бы они ушли, скорее бы...
Словно повинуясь его мыслям, фэйри вернулись в свои лодки.
Король Слуа и обе королевы с рыцарями отплыли. Не попрощавшись. Манеры у фэйри оставляли желать лучшего.
Вивиана вошла в свою белую лодку, а Моргана задержалась и что-то сказала де Камброну. Что-то, в ответ на что старик залился благодарными слезами и упал к ее ногам, целуя подол ее траурного платья. А потом Жозеф-Мари де Камброн шагнул к белой лодке... Чуть помедлил, обернулся, посмотрел на Филиппа отстраненно и нежно, словно на ребенка, с которым прощается навсегда.
— Госпожа Моргана сказала, что меня удостаивают высочайшей чести. Как последнего в моем роду, как последнего Хранителя Тайны, за многие века нашей преданной службы... Они забирают меня с собой на Авалон. Я увижу Остров Яблонь. А вам, мой принц, я желаю править долго. Или вечно. И помните их истинные имена. В случае великой беды вы сможете их призвать.
Де Камброн сел на дно лодки. Моргана и Вивиана встали по сторонам от него, как изваяния. Лодка тронулась, и прежде, чем она достигла середины озера, от воды начал подниматься белый туман, скрывший сначала — лодки с правителями фэйри, затем — весь мир вокруг.
Туман развеялся так же быстро, как в первый раз.
Филипп стоял возле маленького пруда, посреди леса святой Женевьевы.
Де Камброн говорил, что с уходом фэйри возникает чувство великой утраты.
У Филиппа с их уходом возникло чувство величайшего облегчения.
Хоть бы больше никогда их не видеть.
Шея болела. Он был голоден и чувствовал себя измученным, словно ему вернули смертное тело.
К тому же близилось утро.
Время будто решило сыграть злую шутку, безжалостно выбросив из и без того короткой летней ночи несколько часов. Когда де Камброн начал произносить слова вызова, едва минула полночь, а теперь небо на востоке уже светлело. Филипп очень, очень давно не видел, как занимается рассвет, и едва сумел подавить приступ паники. Он был один посреди леса, укушенный мерзкой тварью, ему было больно и плохо. Сосущая пустота внутри сводила с ума, будто он не питался несколько дней, но уже не было времени на то, чтобы добраться до деревни и кем-нибудь перекусить, не было времени даже на то, чтобы разыскать приготовленный де Камброном гроб. Да и куда с ним деваться, с этим гробом? Оставаться на день в деревне без охраны было бы слишком рискованно.
Чертовы фэйри! И чертов де Камброн! Уплыл на какой-то остров с яблонями и бросил его на произвол судьбы! Знать бы заранее, что дело может так скверно обернуться, следовало взять с собой Жака. Но ведь нет же, Филипп счел, что в этот раз обойдется без него! И что теперь?
Филипп обреченно застонал и огляделся по сторонам.
Небо стремительно светлело, рассеивался сумрак, трава стала влажной от росы и над озером легкой дымкой начал подниматься туман, самый обычный жиденький туман, предшествующий рассвету. Где-то в кустах зачирикала птичка и ей тот час отозвалась вторая. Природа пробуждалась, радостно приветствуя новый день.
.Филипп ушел подальше от берега пруда, выбирая место посуше, а на самом деле просто оттягивая неизбежное. Земля везде одинакова: это липкая грязь, в ней полно насекомых, червей и прочей мерзости!
Неужели нет иного выхода?! Пережидать день, закопавшись в землю это худшее, что только может произойти! Это даже хуже, чем укус Короля Слуа, который, кстати, так и не затянулся до конца и по-прежнему адски болит. Филипп вспомнил черные губы и острые, как иглы зубы, впивающиеся в его шею и содрогнулся. Нет... Пожалуй, ничего не может быть хуже укуса Короля Слуа.
Прядь волос упала ему на глаза, убирая ее, Филипп наткнулся пальцами на корону и снял ее, видя, как тот час потускнели опалы. Какого черта вообще ему понадобился этот договор с фэйри? У них теперь есть возможность гулять по землям Франции. А ему какая с этого польза? Он что, действительно когда-нибудь решится просить их о помощи? Да ни за что на свете! Или ему так нужно именоваться Истинным Королем? Доказать что-то давно покойному старшему брату?
Перед внутренним взором Филиппа тот час предстало скептичное лицо Луи, произнесшего: "Ты все-таки вызвал фэйри, несчастный глупец, хотя я предупреждал тебя, что этого делать не стоит. Теперь Король Слуа съест тебя на завтрак, как только сочтет, что ты ведешь себя плохо. Так тебе и надо".
У самого берега озера Филипп нашел сумку де Камбона и спрятал корону туда. А потом, прижав ее к груди, улегся на траву и закрыл глаза.
"У Франции должен быть договор с фэйри, — мысленно ответил он брату, — иначе ей никогда не выбраться из хаоса. Ты сам его заключал, хотя не очень-то и хотел. А Король Слуа просто неприятная неожиданность. Кто же знал, что королевам вздумается притащить его с собой?"
Что там сказал де Камброн? Он убьет вас, если вы пойдете на поводу у темной половины своей сущности... Что это может значить в понимании фэйри? Все, что угодно! Абсолютно все! Впрочем, не стоит сейчас думать об этом. Если он не сможет укрыться от солнца, вскоре здесь найдут его обгорелые косточки с закопченной короной в скрюченных пальцах.
О том, что вампир может спрятаться от солнца под землей, Филипп знал только с чужих слов, никогда еще рассвет не застигал его беспомощным вдали от укрытия. Говорили: вампиру нужно только пожелать, чтобы земля приняла его, и она тут же расступится и поглотит его, как зыбкое болото. И так же, как болото, затянется сверху, не оставив и следа того, что здесь что-то происходило.
Ну, так давай же, черт тебя возьми! Того и гляди рассветет!
В ответ на его мысли земля зашевелилась, качнулась мягкой волной, и вдруг, в самом деле, начала расползаться, словно зыбучий песок, принимая вампира в свои объятия, укрывая его от губительного солнца. Словно саван обернулся вокруг него, спеленывая так плотно, что невозможно было даже пальцем шевельнуть. Тяжкий груз лег на грудь. Корни деревьев и трав точно черви поползли по коже...
Не думать о червях! Не думать о грязи и личинках, которые полезут ему в рот и в нос, и запутаются в волосах! Не думать! И потом забыть все это, как страшный сон. И никогда никому не рассказывать... Интересно, когда черви начинают откладывать в покойниках яйца? Не в первый же день? Ох, черт! Черт! Черт!
Когда первые лучи солнца позолотили верхушки деревьев, вампир погрузился в сон, теперь ему важна была только надежность его убежища и ничто другое.
А проснулся он через миг после заката и даже не успел еще толком осознать, где находится, когда земля уже вытолкнула его на поверхность.
Никакие жуки и черви, к счастью, не пожелали на нем обосноваться, зато одежда и волосы отсырели, были облеплены грязью, и привести их в какой-то порядок оказалось совершенно невозможным. Филипп умылся в озере, и отправился в сторону деревни в самом мрачном расположении духа. Рана на шее затянулась и больше не болела, но голод мучил его все сильнее.
У околицы Филипп подстерег какую-то девицу, в столь поздний час, вышедшую к колодцу, заворожил ее и с наслаждением, которого не помнил давно, стал пить ее кровь. До умопомрачения хотелось ее убить, но Филипп сдержался, вспомнив о предупреждении Короля Слуа. Являются ли убийства смертных потаканием своей темной половине? Скрежеща зубами от злости, принц оставил девицу у куста черемухи в полуобморочном состоянии и с блаженной улыбкой на устах, и отправился разыскивать следующую жертву. Сил для полета пока не доставало.
Лишь незадолго до рассвета он, наконец, добрался до дома. Мрачный, злой и по прежнему перепачканный в земле. Лоррен был немало удивлен его видом, множество вопросов вертелось у него на языке, но, встретившись взглядом с принцем, он не решился его расспрашивать. Сам все расскажет. Потом. Когда перестанет злиться.
Всю следующую ночь Филипп посвятил чтению книг о фэйри, оставленных ему де Камброном и нашел все, что касалось Короля Слуа. По всему выходило, что тому плевать на смертных и на совершенные против них злодеяния. Да и королевам фэйри нет до людей никакого дела. К утру Филипп убил человека, просто для того, чтобы посмотреть, что будет. И ничего не произошло.
6.
К тому времени в стране вновь начались перемены, но теперь уже, пожалуй, — к лучшему. Еще в конце октября, буквально несколькими днями позже чудесного спасения Луи-Шарля, перестал существовать Конвент, уступив место новому органу власти, названному Директорией. А к концу 1799 года произошел очередной переворот, и власть перешла в руки трех консулов, самым влиятельным из которых был Наполеон Бонапарт.
Рождалось новое столетие. Начиналась новая эпоха.
Луи-Шарль подрос и больше не пел революционные песни, но из упрямства продолжал оставаться республиканцем. Поэтому, когда в 1804 году Наполеон провозгласил себя императором французов, Луи-Шарль заявил Филиппу, что собирается уехать из Франции куда-нибудь подальше, туда, где нет и никогда не будет диктаторов — например, в Америку. И что он останется там навсегда.
Филипп счел это решение разумным: хотя мальчик вырос и сильно изменился с тех пор, как рисовали его портреты, все же оставалась опасность, что кто-нибудь его узнает. Тем более, что, как и следовало ожидать, слухи о спасенном Людовике XVII периодически бродили в народе, то затухая, то, по какой-то странной причине, вспыхивая снова. Были ли причиной их появления оборотни или же бывшие тюремщики юного короля, а может быть постарались и те и другие, — доподлинно сказать было невозможно. Самое удивительное, что члены королевской семьи тоже в эти слухи вроде как верили, но, в то же время, ни у кого из них не возникало желания отыскать мальчика.
Несколько лет в доме принца вампиров в Луи-Шарля вбивали необходимость сохранять тайну своего происхождения, но тот, привыкнув всегда все делать наоборот, не горел желанием слушаться и перед отъездом на другой континент навестил свою воспитательницу, вдову безвременно почившего сапожника Симона. Он надеялся на радостную встречу, на объятия и слезы, но Мадлен поначалу просто до смерти перепугалась, а потом, поверив в то, что это действительно он, велела ему уходить от греха подальше и больше не появляться. Луи-Шарль, который все эти годы так культивировал образ своих воспитателей, был немало расстроен столь холодным и даже агрессивным приемом и уехал огорченным, намереваясь начать новую жизнь с чистого листа и постараться не вспоминать печальное прошлое.
После воцарения Наполеона во Францию вернулись мир и благоденствие, ну или, по крайней мере — порядок. И однажды в Париж вдруг явились представители Совета вампиров в лице троих суровых господ, чей возраст терялся где-то за рамками приличий. И перед которыми Филипп чувствовал себя мальчишкой, ничтожным и слабым, несмотря на все свои достижения прошедших лет, — выпитые человеческие жизни и постижение новых высот в магии людей, монстров и даже фэйри. Впрочем, обо всем этом членам Совета совсем не нужно было знать, еще не хватало, чтобы они призадумались о потенциальной опасности нового принца Парижа. Пусть считают его безобидным. Прикидываться безобидным Филипп всегда умел очень хорошо.
Поводом для прибытия важных господ послужили якобы полученные ими за последние несколько лет многочисленные жалобы на творящиеся в городе беззакония. Справедливы они были или нет, никого особенно не интересовало, просто Совет решил, наконец, обозначить свою власть и потребовать от принца Парижа подчинения и всяческих изъявлений преданности. Обошлось это дорого. Помимо унизительных оправданий за все неблаговидные деяния нежити, имевшие место быть со времен отбытия Дианы де Пуатье, — то, что в ту пору Филипп еще не был принцем города, никого, понятное дело, не интересовало, — ему пришлось расстаться с одним из сокровищ, подаренных ему де Камброном.
Принц долго думал, что бы такое преподнести в дар Совету, чтобы это выглядело значительным и ценным, но в то же время не особенно полезным лично для него, и с чем он мог бы расстаться без больших сожалений. И остановил свой выбор на "Кровавом алмазе".
Этот камень был некогда привезен испанцами из Америки. Ограненный в виде грубого треугольника, он был вделан в корону некоего местного "бога крови", древнего вампира, которого свирепые доминиканцы успешно убили. "Бог крови" обладал уникальной магией — он умел закачивать силу крови пожираемых жертв в алмаз и использовал его как хранилище силы. Среди вампиров о "кровавом алмазе" ходили легенды, многие хотели бы заполучить этот камень и постичь его магию, но долгое время тот считался безнадежно утерянным.
Никто не знал, что вместе с другими своими драгоценностями алмаз привезла во Францию Анна Австрийская, а Жоффрей де Камброн забрал камень у королевы, убедив ее, что ей не стоит хранить у себя столь опасный предмет. И долгие годы он держал его у себя.
Таким образом, дар, безусловно, был ценным, но в то же время довольно бесполезным. Постичь тайну магии убитого "бога крови" было не так-то просто: вампир ни с кем не поделился ею перед смертью. А найти ключ к столь сложному заклятию дело почти невыполнимое, но — может представлять интерес как раз для Совета вампиров, бросая вызов их знаниям и могуществу. Ну и вообще, где еще следует находиться подобной драгоценности, как не у них?
Совет вампиров дар принял и, вероятно, оценил по достоинству, судя по тому, что его представители милостиво соизволили покинуть Париж.
Вскоре после этого желание вернуться в город вдруг проявил колдовской ковен. И это было очень печально, потому что вынуждало Филиппа расстаться с Вадье, к услугам которого за пятнадцать лет, прошедших со дня их знакомства, он уже успел привыкнуть. Вадье тоже не хотелось уезжать из Парижа, он успел здесь прижиться, обзавелся имуществом и возлюбленной, — юной и хорошенькой дочкой преуспевающего владельца каких-то мануфактур, и был настолько влюблен, что вроде как даже сбирался жениться. В том, чтобы снова становиться изгоем ему было мало радости.
Филипп пообещал выкупить его жизнь у ковена, но Вадье весьма скептично отнесся к этой затее, заявив, что там на него очень и очень злы. На вопрос "за что?" он только поморщился и махнул рукой. Вероятно, причин хватало.
Что можно преподнести ковену в качестве платы за преступника?
У Филиппа была одна идея, — он предполагал, что убиенный некогда де Камброном колдун был связан с ковеном и действовал не без его негласного одобрения, — по крайней мере, что касалось попытки выкрасть драгоценности фэйри, а не жестокого уничтожения семьи хранителя договора. Перед смертью убийца не признался в том, что у него есть сообщники, но ведь ковен не знает об этом... Что, если намекнуть им, что принцу города что-то известно об их проделках?
