— Он не работал, — дядя покосился на Гарри. — Он был безработный.
— Неудивительно. Бездельник! — Она вытерла подбородок рукавом пиджака. — Нищий дурак, который...
— Ложь, — вдруг отчеканил Гарри.
Стекла задребезжали.
— Мардж, возьми еще пирога, — вмешалась бледная Петуния. — Гарри, иди в комнату.
— Нет, Петунья! — Тетушка Мардж икнула, выбросив вперед руку. Крошечные, налитые кровью глазки впились в Гарри. — Продолжай, мальчишка. Ты, я вижу, гордишься своими родителями? Бедные! Погибли в автокатастрофе! Наверняка были оба пьяные!
Гарри вскочил. За окном завизжала сигнализация, и Вернон вылетел из столовой, отшвырнув стул в сторону.
«Гарри, тихо. Сядь, успокойся».
«Не могу, Крис, я больше не выдержу, — с каждым словом в голосе росла паника. — Я не хочу этого, оно само происходит».
Из холла донеслись ругательства дяди, входная дверь хлопнула, и в ту же минуту на Тисовую улицу обрушились потоки дождя. Крупные капли барабанили по крыше с такой силой, словно стремились содрать черепицу, разметать стены и добраться до укрывшихся внутри людей. Небо в мгновение ока потемнело, навалилось на город. Дурсли вздрогнули, в едином порыве повернулись к окну.
— Вернон, не выходи, не надо. Оставь машину, — тетушка кинулась в холл.
Крис, воспользовавшись моментом, щедро вылил в бокал Мардж содержимое припасенного загодя фиала. Его рука, как показалось Гарри, заметно тряслась.
«Потерпи немного. Еще чуть-чуть».
Дядя ввалился в кухню, с него потоками стекала холодная вода. Петунья, тоже насквозь промокшая, с дрожащими губами, вошла следом.
— Ну и буря! Двадцать лет такого не случалось, уже в двух шагах ни зги не видно. Только бы деревья не повалило, без электричества останемся. Петунья, проверь фонарики и воду, а ты, мальчишка, отключи все электроприборы.
— Сядь, Вернон, согрейся, — беззаботно махнула рукой слегка захмелевшая Мардж. — Польет и перестанет, ничего страшного.
Она осушила бокал бренди. Петунья, вместо того, чтобы сходить в кладовую, замерла у порога, не сводя с племянника потемневших, расширенных глаз. Это не я, это не я сделал, билось в голове у Гарри. Он не мог призвать бурю, не мог ведь, правда? Это естественное атмосферное явление, какой-нибудь циклон или антициклон, пришедший с океана, но не его магия, не его могущество. Не его сила. Совпадение, случайное совпадение.
Черное небо прочертила ветвистая молния.
— Тетя Петунья, у вас новая брошь, — выдавил он непослушными губами. — Очень элегантно…
— Какая безвкусица! Петунья, ты совсем не умеешь одеваться, — откровенно провозгласила Мардж.
— Ч-что? — встрепенулась тетушка.
Последующие ее слова заглушил гром. Она по праву считалась обладательницей красивейшего дома и сада на всей улице. И была искренне возмущена, услышав нечто подобное от женщины, покрой и цвет пиджака которой только подчеркивали ее тяжелую квадратную челюсть.
— Всегда удивлялась, что такой мужчина как Вернон мог в тебе найти? Посмотри на себя — кожа да кости! Совсем как этот ублюдок, которого вам подкинули, а ты еще и его Вернону на шею посадила. Да вся семейка у тебя больная, и ты такая же, уж я-то знаю, — Мардж была словоохотлива как никогда, маленькие глазки лихорадочно блестели.
— Мардж! — взревел Вернон, не веря своим ушам. — Что ты несешь?
— Вон, вон отсюда! — яростно зашептала Петуния, оседая на стул. — Я не потерплю оскорблений в моем собственном доме!
— Ха! Ее собственном доме! Да кто ты такая? Дом ее, видите ли! Да ты же ни одного дня не работала, всю жизнь сидишь у Вернона на шее, — она распалялась все больше и больше.
— Довольно! — взревел побагровевший Вернон. — Мардж, извинись!
— Я?! — неподдельно изумилась его сестра. — Она из тебя все соки выпьет, ей ведь только деньги твои нужны, как ты не видишь? Я таких повидала, будь уверен. Выставил бы ее за дверь да переехал ко мне с Дадликом. А то мне одной вечерами одиноко, и никто даже не позвонит. Одна радость — собачки. Они-то свою мамочку любят…
Дадли, по случаю внезапной грозы лишенный просмотра любимого шоу, жадно уставился на первую семейную ссору. Толстые пальцы сжимали обглоданную куриную ножку, тарелка сползла с колен и опрокинулась.
— Ты… ты сошла с ума! — взорвался Вернон. — Уезжай, уезжай немедленно, слышишь?! Ты ненормальная!
Гарри выскочил из-за стола и взбежал по лестнице. Как жаль, что его дверь не запирается изнутри. Впрочем, к нему сейчас и так никто не войдет. Он прижался горячим, влажным лбом к холодному стеклу, содрогающемуся под порывами ветра, дребезжащем от крупных холодных капель. Дядя не преувеличивал, на улице и правда ничего не было видно. Только из клубящейся тьмы вылетали капли, бились в окно. В сознании его творилось примерно то же самое, вот только гармонию с окружающей природой мальчик раньше представлял себе несколько иначе.
Веритасерум, предусмотрительно носимый в кармане, сработал превосходно. Невинное замечание Гарри перевело внимание Мардж на Петунию. Две его тетушки давно недолюбливали друг друга, но только сегодня Мардж получила возможность высказаться. Она упрямая, как и сам Вернон, извиняться ни за что не станет, уедет завтра же утром. И главное, все выглядит естественно: спиртное развязало гостье язык. Никакой магии.
Гарри забрался на кровать, обхватил колени и спрятал в них лицо. Принялся восстанавливать дыхание. Все в порядке, все хорошо. Он может себя контролировать, может сдерживаться, он не сломается.
«Малыш?»
Он вздрогнул. Малыш. Как жаль, что единственный человек, называющий его так, не всесилен и не всеведущ. Но Крису все равно придется рассказать о химере и о снах, приходящих перед самым рассветом. Мало ли что случится в следующий раз, может, он и вовсе дом спалит. Или испепелит кого-нибудь из Дурслей, поддавшись секундному — причем чужому, — порыву.
«Крис, я должен тебе кое-что сказать…»
Когда он закончил, над головой тихо тренькнула лампочка, и комната погрузилась во мрак. Снизу все еще доносились раздраженные голоса Дурслей. Наставник угрюмо молчал.
«Я надеялся, что… Забудь. Это все равно ничего не меняет».
«Чего не меняет? — прошипел Гарри. — О чем еще ты не удосужился мне сообщить якобы потому, что не хотел травмировать хрупкую детскую психику? Что — творится — у меня — в голове?»
«Уверен, что хочешь это знать? Тебе не понравится».
«Гхыр, мне это уже не нравится! Я не хотел всего этого, не хотел — только меня никто не спрашивал! Почему у меня не может быть хоть чего-то нормального, человеческого? Почему это все происходит со мной?»
«Крестраж, — прервал его Крис. — Ляг и расслабься. Я ничего больше не скажу, пока ты не успокоишься. Так что дыши и считай до ста».
Гарри прерывисто всхлипнул (еще не хватало расплакаться как первокурсница только потому, что ему, видите ли, что-то померещилось) и забрался под одеяло. Уснуть в таком состоянии, конечно, не удастся, но что еще в темноте делать? Он досчитал до семидесяти восьми, а затем заявил, что расчет окончен.
«Все, я успокоился. Готов слушать».
«Та штука, которую ты назвал химерой, — крестраж. Это осколок чьей-либо души, заключенный в предмет с целью обретения бессмертия. Крестражем может быть только неодушевленный предмет, и твой случай, Гарри, уникален. У меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть его, но подходить слишком близко я не рискую. Пока эта штука находится в неактивном состоянии, она не опасна…»
«Не опасна? Да она же мне мысли путает!»
«Во-первых, не совсем мысли. Влияние идет на более глубоком уровне. Так всегда было, ты просто не замечал. Стал слишком чувствительным, слишком глубоко залез. Я же говорил, не суйся туда, не надо. Но тебя разве удержишь? Но в последнее время он и правда как-то нехорошо зашевелился. Наверное, это от соприкосновения с дневником. Дневник Риддла тоже крестраж, но в отличие от этой твоей штуки не лишенный самосознания. Думаю, они столкнулись, когда Риддл наслал на тебя круциатус. Сопротивляться его эманациям можно и без сложных магических техник, просто внимательно следи за собой. Больше думай о том, что делаешь. У крестража есть только инстинкт самосохранения, который активирует магические силы. Намерения специально вредить носителю у него точно нет. Не трогай его, и он не тронет тебя. Примерно то же, что написано на воротах Хогвартса. Раз уж эта тварь пока не делает попыток захватить твое тело…»
«Пока? — осторожно переспросил Гарри. — То есть потом она попытается?»
«Не знаю, — Крис уклонился от прямого ответа. — Я же сказал, твой случай уникален. Ты живой человек, полноценная личность и вместе с тем крестраж. Вернее, его хранитель. Смерть мага, создавшего его, теритически должна активировать магическую цепь, и тогда за право обладания телом придется сразиться. Это наиболее вероятный исход событий».
«Его можно уничтожить?»
«Только вместе с тобой. И учти, он будет сопротивляться так, что тебе и не снилось».
«А запереть? Ограничить?»
«Интересно, как?»
«Ну, — Гарри смутился, — а что вообще с ними полагается делать?»
«Либо хранить как зеницу ока, либо немедленно уничтожать. Выбор, как видишь, невелик».
Он протер стекла. Руна Кано светилась светло-голубым. Это успокаивало.
«Крис, ты сказал, что крестраж — осколок души. Твоей, да?»
«Нет, не моей. Волдеморта».
Гарри подскочил, очки упали на одеяло.
«Что? Какого гхыра он во мне делает?!»
«Спит. Просто спит. Только не спрашивай меня, как это получилось, ибо я сам до сих пор в диком шоке. И не нервничай так, двенадцать лет жили, как говорится, душа в душу. Он, между прочим, тоже тебя бережет как умеет. Последнее время, правда, слишком активно. Поболтать, конечно, не получится, но то же серпентарго — его подарок. Я бы на твоей месте думал не о том, как от него избавиться, а о том, как бы научиться пользоваться его силой по своему усмотрению. Волдеморт великий маг, если слить ваше могущество воедино…»
И что тогда? Мардж тихо скончается на следующий же день, а Дамблдор подавится конфетой? Почему-то перспектива получить такую силу казалась не столько заманчивой, сколько пугающей. А вот Крису идея явно нравилась. Наверняка не раз думал об этом на досуге.
Гарри еще раз потянулся вглубь себя. Мысленно оглядел сжавшееся в плотный клубок существо. Бедняга, только кусаться и умеет. Только для этого и предназначено. А ничего хорошего вокруг не замечает, просыпается, лишь когда приходит время показать шипы. Ладно уж, пусть спит пока. Крестраж был, пожалуй, самым несчастным существом, что ему доводилось видеть. Жалко его.
Глава 23.
В коридорах Хогвартса, обычно полных детского смеха, шума и шелеста мантий, шепотков портретов и звонких голосов, переливалась разноцветная тишина. Невидимые всполохи магии пробегали по стенам, отдавались в кончиках пальцев легким покалыванием. Дыхание замка с каждым днем ощущалось все отчетливее, ощущалось всей кожей, слабым головокружением и запахом озона в воздухе. Портреты замерли в рамах, привидения впали в некое подобие спячки, Хогсмид заблаговременно опустел. Звери Запретного леса тревожно поднимали головы, чувствуя разливающуюся в воздухе магию, и уходили вглубь леса. Даже Фоукс, не так давно снова вставший на крыло, улетел на континент, чтобы переждать грядущую бурю. Арканы пульсировали, приходили в движение, безошибочно тянулись к тому, что определяли как сердце замка — к директору. Когда по толстым жгутам древних чар, наложенных самими основателями, проходила дрожь, Дамблдор вздрагивал. Голубые глаза стекленели, дыхание замирало в горле.
— Альбус? — Снейп склонялся над стариком. — Вы принимали зелье?
Принимал. Цеплялся за последнюю соломинку. Эликсир, созданный Фламелем и Снейпом на основе философского камня, пока что действовал. Давал достаточно сил, чтобы выдержать ежегодную магическую бурю. Вопрос в том, сколько еще он будет действовать, прежде чем организм износится так, что никакие ухищрения не заставят сердце биться. Сто пятьдесят лет не предел для мага, особенно для такого как Дамблдор. Но Хогвартс, Хогвартс после определенного момента становившийся не даром, а проклятием, Хогвартс, медленно, но верно сводящий директоров в могилу…
— Пора, Северус. Уходи.
Непослушные губы едва шевелятся. Но надо сказать, надо отправить его в безопасное место, пока человеческая речь не забылась окончательно. Пока он еще помнит, что он волшебник, что у него есть имя — Альбус Дамблдор. Еще немного и личность сотрется, смешается с потоками магии.
Нарастает подземный гул, по камням все чаще проходит дрожь. Тело дышит, повинуясь ритмам замка, а не командам мозга.
Сейчас.
Когда Хогвартс пронизывает первая волна, человеку, обмякшему в кресле директора, уже ничего не страшно. Потому что человеком он уже не является. Всего лишь один из элементов замка, как еще один камень в основании. Слава Мерлину, что он не чувствует, как сквозь сердце проходят основные арканы, подчиняя себе его ритм. Не слышит, как они густо звенят, вибрируют, натягиваются струнами. Никто не выдержал бы такого, не находясь в полубессознательном состоянии на грани жизни и смерти.
Мир превращается в круговерть красок, запахов и ощущений. То, что некогда было камнем, теперь стало звуком. Густой, тяжелой вибрацией, медленно закручивающейся воронкой, глотающей магию. Воздух, слишком плотный, чтобы им можно было дышать, оседает крупными каплями, содрогается от учащающихся волн. Постепенно к изначальному источнику, переплетению магических жил под замком, присоединяются остальные: озеро — сухой звон струится в ускоряющийся водоворот, лес — внутри и вовне вспыхивают разноцветные огоньки, кружатся, сплетают сеть. Реальность ведет себя словно океан в период штормов, ломая законы физики на отдельно заданном участке. И все это видимо и понятно лишь тому, кто находится в эпицентре бури. Вот только нет никого, способного взглянуть на происходящее объективно, проанализировать его, а не превратиться в пылинку среди урагана.
Черед последнего элемента приходит лишь через несколько часов безумной фантасмагории, когда Хогвартс пропитывается магией настолько, что она и в самом деле сгущается, оседает на стенах, а те начинают течь, подстраиваясь под призрачную реальность. Очередная волна подхватила и вознесла к клубку живой магии, к тому, не могло лишь осознать себя, осколки того, что некогда ощущало себя Альбусом Дамблдором. Они слились с магическими потоками, неосознанно направляя их в нужное русло. Постепенно из цветные стекол воспоминаний собрался каркас личности мага. Новое, единое существо смотрело на мир.
