— Мир вам, люди добрые! — сказал он.
Пение прекратилось. А потом рыжая лахудра, затянувшая песню, пьяно заржала и воскликнула:
— Э, еще мальчик! Хочу этого мальчика!
— Не вовремя вы, милостивый государь, ой не вовремя! — шепнул корчмарь, проходя мимо гостя к столу.
— Ты кто такой? — спросил главарь ватаги, чернобородый верзила в соболиной шапке с пером.
— Хендрик фон Эшер из Глаббенберга, — ответил незнакомец, как бы невзначай распахнув плащ. Наемники переглянулись: под плащом у гостя оказался отличный кольчужный доспех, усиленный чеканными пластинами, а на наборном рыцарском поясе висели длинный прямой меч и клевец с серебряными накладками на черене. Такое снаряжение стоило целое состояние.
— Рыцарь? — Главарь поднял бровь. — Надоть, рыцарь пожаловал!
— Хочу рыцаря! — взвизгнула рыжая, сползла с колен осоловевшего от сивухи наемника и развязно, раскачивая затянутой в кожаные лосины задницей, подошла к гостю. Заглянула в глаза, провела жирными от поросятины пальцами по щеке, потом по бедру, понюхала волосы рыцаря и снова заржала. — Пахнет чистыми простынками, хорошим вином и золотом! Поделишься золотыми, сладкий?
— Увы, у меня нет золота, дамзель, — спокойно ответил гость.
— Эй, Никас! — крикнул один из наемников, толкнув осоловевшего приятеля в плечо. — Сейчас этот малый будет причащать нашу Кристину самым правильным причастием, а ты будешь смотреть!
Наемники пьяно захохотали. На лице гостя улыбки не было. Главарь ватаги тоже не смеялся.
— Я погляжу, весело тут у вас, — сказал фон Эшер.
В этот момент на лестнице показался шестой наемник. Правой рукой он на ходу затягивал шнурки на штанах, левой толкал перед собой растрепанную дочку корчмаря. Девушка двигалась будто зомби.
— Мы всегда так веселимся, — сказал главарь, сбросив ноги в ботфортах со стула. — Мы не знаем страха. Мы не боимся ни боли, ни смерти, ни королей, ни магов. И не любим тех, кто нам мешает. Мы — Кишкодеры, лучшая ватага в Алмане и прочих землях! И ты нас совсем некстати побеспокоил. Придется тебе заплатить за беспокойство, воин. Скажем, десять золотых.
— Я же сказал, у меня нет денег, — ответил фон Эшер.
— А кто про деньги говорит? Доспех сымай, меч свой гони. Они получше монеток будут.
— Ну, это вряд ли, — фон Эшер спокойно скинул плащ с плеч, вытянул правой рукой меч из ножен и одновременно левой выхватил из перевязи клевец. — Просто так не отдам. Придется платить, почтеннейшие. Или разойтись миром, что я вам настоятельно советую сделать.
Тут уж главарь начал хохотать. Во весь голос, запрокидывая голову и широко распялив рот и показывая свету свои черные зубы. А потом вдруг замолчал, сверкнул глазами и сказал:
— Дух из него вон!
— Бей!!!!
Они метнулись на врага быстро и дружно — так, как всегда нападали Кишкодеры. Все вместе на одного, на ходу обнажая клинки и злобно вопя. Но на этот раз жертва не испугалась. Не упала на колени, не стала умолять о пощаде. В дымном полумраке корчмы искристо сверкнула сталь — и ближайший наемник отлетел к стене, хрипя и зажимая пальцами рассеченное горло. Увернувшись сразу от четырех клинков, фон Эшер молниеносно вбил пробойник клевца прямо в лоб рыжеволосой стерве, с хрустом выдернул оружие, ударом ноги сбил набегавшего врага на пол и достал его колющим ударом, одновременно отбив клевцом нацеленный ему в голову клинок. Вторая девка в ужасе завопила, отшатнулась от рыцаря. Фон Эшер ударил ей головкой клевца прямо по зубам, оборвав вопль, развернулся на каблуках, и наемница повалилась на пол, опрокидывая табуреты. Кровь из ее разрубленной шеи окатила корчмаря, заставив того сложиться в приступе рвоты. Четвертый наемник почти достал врага острием своего кацбалгера, но пробить кованый лучшим кузнецом в Глаббенберге кольчатый панцирь было совсем непросто, а второго удара Кишкодер нанести не успел: меч фон Эшера, обрушившись на его голову, развалил ее пополам, забрызгав мозгом и кровью каминную полку. Пятого фон Эшер свалил ударом эфеса в лицо, сломав кости, а шестой, получив удар клевцом над ключицей, умер, даже не успев понять, что с ним случилось. Расчистив пространство, рыцарь оказался лицом к лицу с главарем и последним из Кишкодеров, который не придумал лучшего способа защититься, чем закрыться дочерью трактирщика.
И главарь, вскинув арбалет, выстрелил в фон Эшера.
Если бы бывший сержант императорской армии и дезертир Перрен Миско мог бы осмыслить события той кровавой ночи, он наверняка бы долго удивлялся двум странным вещам. Во-первых его выстрел почему-то не убил жертву наповал. Самострел у сержанта Миско был заказной, работы мастера Шейнса: кованый стальной болт в фунт весом, пущенный из него, пробивал за сто шагов златоградскую гвардейскую кирасу на ура — не раз и не два выходила оказия в этом убедиться. А кольчуга проклятого рыцаря, положившего в полминуты всю его ватагу, выдержала, враг всего лишь остановился и упал на колени. Взревев от радости, Миско отшвырнул самострел, выхватил из-за пояса широкий тесак, которым прикончил не одну сотню божьих созданий, и рванулся к рыцарю, чтобы добить — и тут внезапно почувствовал резкую боль в животе. Посмотрев вниз, Миско с изумлением обнаружил, что меч фон Эшера чуть ли не до половины вонзился в его тело. И тут пришло время для Миско удивиться второй странной вещи — оказывается, существует такая боль, терпеть которую он не в состоянии
— Вот и все, — сказал рыцарь и повернул меч в ране, а потом ногой сбросил с клинка дергающегося и вопящего от боли главаря Кишкодеров, будто кусок мяса с вертела.
Последний бандит, бледный и обливающийся потом, прижимал к себе девчонку, приставив кинжал к ее горлу. Фон Эшер шагнул к нему и открыл было рот, чтобы приказать отпустить девушку, но тут раздался громкий хряск, изо рта наемника хлынула кровь, и он мешком повалился на пол. Фон Эшер увидел корчмаря — старик держал в руках окровавленный секач.
Фон Эшер хотел поблагодарить старика, но тут почувствовал, что больше не может стоять на ногах. Огоньки свечей померкли, пол ушел из-под ног, наступила тишина. И крики корчмаря 'Убили! Все-таки убили, паскуды!' фон Эшер слышать он уже не мог. Он вообще ничего не мог слышать. Потому что умер.
* * *
— Ты принял решение?
— Да. Я позволил судьбе решить все до срока, не спас, не защитил. Дайте мне шанс все исправить. Или накажите меня.
— Зачем тебя наказывать? Ты не виноват. Тот, кто над нами, решил все за нас.
— И все же мне жаль его. Я бы хотел помочь ему.
— Ты сделал выбор, брат. Пророчества указывают на этого человека, он не должен был умереть, однако умер. Всевышний решил, что этот человек станет Рожденным Дважды, чтобы выполнить свое предназначение. Для Него судьбы мира превыше всего. Мы хотели знать твое мнение и рады, что ты сострадаешь этому смертному и хочешь разделить его судьбу до конца. Но запомни, что сказали тебе Высшие. Войдя в человеческое тело, ты станешь его рабом. Ты не сможешь изменять свою форму и проходить через врата миров. Ты вынужден будешь оставаться в мире, куда отправляешься, разделить с этим человеком все испытания, которые ему предстоят. Ты, дитя эфира, узнаешь, что такое оковы плоти. Когда тело погибнет, ты освободишься.
— Я понимаю. Я принял волю Высших. Я готов.
— Тогда ступай. И пусть новый мир станет для тебя родным, брат. Прощай...
— Живой! Боги всеблагие, силы небесные, жив!
Фон Эшер с трудом разлепил веки. Узнал корчмаря из Немчинова — глаза старика сияли счастьем. Услышал какие-то бубнящие неразборчивые голоса. А потом в его сознание вошло новое чувство.
Чувство, что он изменился. Не умер, но стал другим. В первый миг это испугало его. Но потом он услышал голос, который говорил с ним. Нечто поведало ему, как они стали одним целым. Всю историю Изгнания и Спасения. И фон Эшер понял, что теперь им суждено быть вместе. Делить одно тело и одно проклятие.
Понял, но не смирился с этим.
* * *
— Вот так оно все и случилось, уважаемый, — сказал рыцарь и замолчал. Некоторое время они сидели молча, сжимая в руках кружки. Рыцарь думал о чем-то своем, Момрей же был слишком взволнован рассказом и пытался найти нужные слова, но так и не нашел.
— И что теперь-то? — только и смог спросить он.
— Не знаю, — рыцарь простодушно улыбнулся. — Я ведь как мыслю: раз вселился в меня этот дух, значит там, на небесах, так решили. Я тогда в корчме должен был погибнуть — но не погиб. Тот болт, что в меня главарь банды пустил, ведь даже панцирь мой не пробил, только кровоподтек потом на ребрах остался. Просто я не мог умереть.
— Это почему?
— Дело так обстоит, что я вроде как умер задолго до этого случая, — с самым серьезным видом сказал рыцарь.
Момрей почувствовал неприятный холодок в животе.
— А ты демона этого... видал? — шепнул он.
— Нет, не видал. Тела у него нет. Только голос, который во мне живет. Но я представляю, каков он. Что-то вроде тени моей. Порой кажется, что и лицами мы с ним схожи, как братья родные, — рыцарь поднял свою кружку. — Давай выпьем, что ли!
У Момрея мелькнула мысль, что Хендрик фон Эшер вовсе не одержимый, а просто сумасшедший. Вспомнил, как в пору его детства жил у них в городке дурачок Ерепей, которым всем говорил, что он не мальчик, а самый настоящий оборотень. Ну, бегал по ночам голый, лаял, выл на луну, однажды мальчишки ему смеха ради кусок падали дали, а он сожрал — ну, так не оборотень же был, а только дурак.
— Догадываюсь я, о чем ты думаешь, — внезапно сказал фон Эшер, будто прочитав мысли купца. — Я и сам по первой так подумал, что никакого духа нет, и это безумие мое со мной разговаривает. Испугался я очень. А потом, недели через две после той резни в Немчинове, случилась у меня еще одна встреча. Вот тогда-то глаза у меня и открылись....
* * *
Ветер из-за деревьев нежданно принес запах дыма и жареного мяса. Приятный, долгожданный запах для человека, который весь этот зимний морозный день провел в седле, проехал верст сорок , если не более того, и больше всего мечтает о крове, миске горячего супа и нескольких часах сна в теплой постели.
Ему пришлось ехать в окружную, прежде перед взором открылась большая заснеженная поляна, а на ней — с десяток повозок с холщовыми тентами, составленных в ряд. За повозками стояли стреноженные лошади, и несколько подростков обоего пола чистили их щетками и скребницами. В середине поляны, у большого костра, собралось десять человек мужчин — они грелись и следили за кабаньей тушей, пристроенной над огнем. Появление фон Эшера не испугало их, но и особого радушия на их лицах рыцарь тоже не заметил.
Навстречу рыцарю двинулись два человека — высокий, худой мужчина лет двадцати пяти-тридцати в длинной, не по сезону легкой одежде из серого сукна, и второй, постарше, коренастый и широкоплечий, одетый в овчинный полушубок. За спиной коренастого висел круглый щит, на поясе кожаный колчан с болтами, а в руках он держал большой рычажный самострел. Взгляды у обоих были колючие, изучающие.
— Привет вам! — сказал фон Эшер и поклонился. — Я путник, еду в монастырь святого Гордея в Лощице. Запах от вашего костра почуял.
— Вы рыцарь? — спросил тощий.
— Рыцарь. Мое имя Хендрик фон Эшер. Я сын барона Реберна фон Эшера.
— Славная фамилия. Я брат Мозес Тавершем, эмиссар Серых братьев в вашем графстве. А это Митко, командир моей охраны.
Серые братья. Сторожевые псы веры, как они себя иногда называют. Фон Эшер много слышал о них, видел их в Глаббенберге, но еще ни разу ему не приходилось беседовать с ними, и в этом не было ничего удивительного. Устав этого монашеского ордена строго запрещал Братьям разговаривать с мирянами без особой нужды. Якобы общение с людьми из мира могло осквернить их святость. Лишь для дворян и приходских священников делалось исключение, да и то не всегда. Говорили, что Серые братья живут в строжайшей аскезе и покидают свои закрытые для всех обители только с одной целью — чтобы найти и покарать врагов веры. Ничем другим это братство и не занималось. В своем рвении они беспощадны и неутомимы, а еще они отлично разбираются в магии и умеют распознавать тайную нечисть. Простонародье боялось их едва ли не больше, чем разбойников и наемников, которых еще немало осталось в герцогских землях после многих лет междоусобий и войн с кочевниками. Фон Эшер ощутил, как по его спине пробежал неприятный холодок.
— Святой отец, — сказал он и поклонился.
— Милости просим к нашему костру, — сказал инквизитор и жестом пригласил фон Эшера следовать за собой.
— Будь осторожен, — прозвучал в сознании фон Эшера голос Мглы.
Рыцарь подошел к костру — воины охраны расступились, освободив ему место. Инквизитор встал справа от него, протягивая тонкие тощие, похожие на птичьи лапы руки к огню. Было видно, что ему очень холодно.
— Неблагоразумно путешествовать по здешним местам в одиночку, сын мой, — сказал он. — Земли Прилесья кишат зловредными существами и опасными людьми.
— Ваша правда, святой отец. Не так давно я и сам пережил стычку с разбойниками и остался жив. Вот потому и собрался в монастырь, чтобы поблагодарить святого за спасение.
— Похвально, — одобрил Серый брат. — Мы как раз едем в Лощицу. Можете составить нам компанию.
— Благодарю, святой отец.
— Мы бы добрались до Лощицы еще засветло, — сказал инквизитор, кривя губы в усмешке, — но, верно, дьявольская сила, которую мы собираемся посрамить, еще не утратила куража. На тракте намело столько снега, что проехать прямой дорогой с нашими повозками никак нельзя. Пришлось ехать в обход.
— Это все мерзкая колдовка наворожила, чтоб ей! — выпалил Митко.
— Колдовка? — не понял фон Эшер.
— Ведьма, которую мы везем в Лощицу, дабы она предстала перед праведным судом, — пояснил инквизитор.
Фон Эшер невольно перевел взгляд на повозки.
-Ведьма в одной из них, — сказал брат Мозес. — Мы держим ее в цепях из упавшего с неба железа, чтобы она не могла поразить нас своей магией. Впрочем, не скажу, что нам было трудно ее разоблачить и арестовать.
— Никогда не встречал ведьм, — сказал фон Эшер.
— И в этом ваше счастье, сударь. Эти твари чрезвычайно опасны. Еще несколько десятилетий назад ведьмы были сплошь безобразными старухами, один вид которых говорил об их дьявольской сущности. Ныне же среди них немало юных женщин и даже девочек. Часто темная сила наделяет их редкостной красотой, но пусть не обманет вас их ангельский облик. Их прелесть, свежесть и красота — всего лишь красота нарядного гроба, скрывающего в себе мерзкий зачумленный труп. Сила молодого тела и вечное влечение плоти, свойственное этим тварям, делает мощь их черного колдовства еще сильнее.
Фон Эшер вздрогнул — не от слов брата Тавершема, а от того выражения лица, с которым инквизитор сказал их. Это было лицо злобного маньяка, ненавидящего женщин, а красивых и молодых женщин — вдвойне.
— Прошу прощения, святой отец, но я очень плохо разбираюсь в подобных вещах, — сказал фон Эшер.
— Все верно, сын мой. Вам, людям мира, не дано распознать скверну, разлагающую ваш мир подобно проказе неизлечимой. Лишь мы способны это сделать. Однако не беспокойтесь — проклятую ведьму ждет суд и примерное наказание.
