Рано. Рано мне думать за Гошу или Изю. Пока — рано.
Есть ещё Касьян-дворник. Был. Бунтовщик, за сирых и малых заступник, черниговец на Киевщине. Герой. Общенародный. Насколько "обще", насколько "герой", какое ко мне имеет отношение...? Нет данных.
Условие четвёртое — финансы.
Вот тут у меня всё хорошо. Как у обезьяны с кирпичом.
* * *
"Плывёт крокодил по реке и видит: сидит на берегу обезьяна, и молотит кирпичом по авиационной бомбе.
— Обезьяна! Что ты делаешь! Она же взорвётся!
— Ну и что? У меня ещё такая есть".
* * *
Бомбы у меня нет. Ни одной. Кирпича — тоже. Но есть торбочка с золотишком. Если найдут — будет со мною как с той обезьянкой. В куски. А по логике: мы в зоне боевых действий. Противоборствующие стороны, а также разного рода соседи просто должны выдвинуть на края такой зоны разъезды, дозоры, патрули. Как здесь говорят — заставы. Дороги заставлять. Не в смысле "дорога, напрягись", а в смысле: "блок-пост".
Всяких прохожих-проезжих расспрашивать-досматривать. Это не считая обычных в таких условиях разного рода... групп присоединившихся. Просто мародёры-дезертиры — самый очевидный вариант.
* * *
У меня в той жизни был один существенный для человеческого общения недостаток. Используя логику, я довольно быстро приходил от предпосылок к выводам. А потом предлагал приступить к конкретным действиям по реализации. Или сменить тему, дабы не сотрясать воздух попусту.
Многие обижались. Не поняли? Объясняю. Сидит интеллигентная компания на кухне и ругает очередную власть. С конкретными фактами, датами и именами. Дружно приходим к общему решению: "плохие они". Вывод: надо менять. Раз все согласны — переходим к реализации. Вот конкретный план, вот пункты, кто хочет быть исполнителем? Народ как-то с кухни рассасывается и, почему-то, чувствует себя так, будто я им в морду плюнул.
Было, правда, одно исключение. Ещё при коммуняках, в студенческие времена.
Мы тогда неплохую кашу заварили. В рамках, но массово. С несанкционированными митингами, прокламациями, народными петициями и прочим. Потом "головники-заговорщики" двинулись к начальству. Для возложения петиций и "воли возмущённых масс". Когда дошли до двери, оказалось что осталось нас только двое — я и ещё одна девушка. Через год она стала моей женой.
Всяко бывало, но... никогда не жалел. Как-то она там без меня? Как-как — не родилась ещё.
* * *
Мозги сами — руки сами. Хорошо хоть, левая знает про правую. Шуйца с десницей.
Факеншит! У туземцев и анатомия другая!
Вытащил из-под Марьяшки маленький мешок, ушёл назад по гриве, долго выбирал место. Искать клады все умеют. А вот как клад спрятать? Финкой разрезал слой тонких корней под верхним уровнем почвы, вкопался ручками. Песок горстями — отнёс в болото. Потом все веточки-травиночки — назад, и — как было. В смысле: будто ничего и не было.
Потом на соседних деревьях свои инициалы изобразил, но так чтобы ни с гати, ни с гривы не видно.
Перед тем как убрать свой золотой запас — пересмотрел.
Вот лифчик мой придуманный, первый в этом мире. Весь золотишком занавешенный. Вот мои штаны полупрозрачные. Как там мужики на свадьбе на мои коленки облизывались, слюни пускали... Как-то там мой Хотеней поживает? Хозяин-полюбовник-изменщик.
Крепко, однако, Савушка в меня эту любовь вбил. Был бы Хотеней рядом, поманил бы пальцем — как миленький побежал бы. Как шёлковый. До сих пор. После всего. Наваждение какое-то.
Ладно, к делу. Юлькины снадобья оставляем, кису с серебром... на оперативные расходы. Пока перетряхивал — вывалился крестик золотой. Не перепаковывать же — в кису. А из кисы — крестик серебряный на шею.
Юлькин. Противозачаточный. Эх, Юлька... Однако нечего мне своей некрещённостью здесь вые... выстёбываться. Будь проще, Ванятка, и люди к тебе потянутся.
Вернулся, поднял Марьяшку.
То-то что только поднял — разбудить не удалось. Идёт как лунатичка — с закрытыми глазами. Ладно, пошли моя отмычка вьючная обгорелая в новое стойло. Подальше от поганых. Перебрались на новую лёжку, перетряхнул барахло, пока Марьяша снова всё под себя не подгребла.
Хреново. Было три пары сапог. Остались одни мои. И те... ремонту не подлежат. Остальные Марьяша в болоте утопила. Куча тряпья мокрого — половина уже завонялась. Штаны кожаные половецкие... Ух и запах. Прополоскал. Сушиться повесил. Утром одену. Если под подбородком завязать — в самый раз. Еды на один укус. Ужинать будем — или где, или — не будем вообще.
Солнышко взошло, Марьяша шевелится начала. Ещё одна моя беда. Глаза хоть разлепляются уже, но кожа по всей спине — ломтями. Где её поганый щупал — там желтеет. А вот где я дрючком прошёлся — синее до фиолетового.
По гати двое конных проехали. От реки. Вроде, не половцы. Марьяша углядела, чуть вслед не рванула. Хорошо хоть оглянулась на меня. Сидим. Ждём.
Через час отряд пошёл в том же направлении. Пяток черниговских верхами, десятка три половцев, скотинка, лошади вьючные, пешие — бабы, подростки, несколько мужиков. Полон. Всего человек двадцать. Они проехали — Марьяша снова навострилась к гати. Сиди.
Точно: ещё через полчаса ещё пяток половцев проехал. Вот теперь можно. Почему? — Элементарно, Ватсон. Тактику мотострелкового батальона не проходили? Боковые охранения на гати не выставишь, а вот передовое и тыловое — азбука-с. Пошли, вьючное моё несчастье.
До усадьбы дошли быстро. До бывшей усадьбы. Последние половцы ее зажгли. Зачем? Пользы-то от пожара никакой. Как-то это сильно по-нашему.
* * *
Почему страсть к бессмысленному разрушению называют вандализмом? Готы Алариха, первые кто Рим брал, после галлов в ну очень глубокой древности, только один храм у ворот сожгли. Монахинь римских специально на улицах отлавливали и, никогда бы не подумал так о варварах-захватчиках, с охраной отводили в безопасные монастыри. Чтобы свои же сограждане под шумок не попользовали.
Теодорих вообще, очень приличный человек был — последнего римского императора прирезали, вроде лавочка закрылась — бери что хочешь. Ан нет — всякие регалии собрал и честь-честью в Константинополь отправил. Дескать, "не вы ли случайно обронили?".
Вандалы, те, конечно, не готы. Те, конечно, несколько...
Но то, что сделали в Риме свои же французы, итальянцы, немцы, испанцы в середине 16 века...
Вроде и войны не было. Вроде и свои же — католики. Один выстрел легендарного Бонавенуто Челлини и... ребята так прошлись по Вечному городу... Весь Ренессанс в другую сторону зигзагом пошёл. Вместо гармонии — садизм и извращения.
Может, тоже коллеги-попаданцы поработали? Один — по запуску проекта "Возрождение", другой — по его развороту в сторону садо-мазо-кресто-изуверо. А потом пришёл третий, и занялся корректировкой наработанного дерьма. Лёня, извините за выражение, не вполне Давинченный.
* * *
Потом я увидел первых убитых, и шутки кончились. А завтрак вернулся... И ушёл...
Никогда раньше не видел сабельных ран. Это... Неубранные трупы российских солдат в Грозном на дороге, раскатанные в тонкий блин колёсами тяжёлых грузовиков, тело комбата десантников, упавшего с нераскрытым парашютом с шестисот — полный комбез желе без единой целой косточки...
Но сабельный удар от плеча до бедра... Или — рубящий сверху, с коня, в лоб пешему. Пешей селянке. Лобовая кость у человека — из самых прочных. Сабля, видимо, застряла в кости. Пришлось половцу с коня слезать и вытаскивать раскачиванием, выворачивая с раскалыванием.
Ещё баба с рубахой на голове и распоротым животом. Это не саблей — ножом. От белой кости лобка до белой кости грудины.
Народу на хуторе было, вероятно, человек шестьдесят. Вчера, похоже, приехали свои, черниговские, собрали народ во дворе. Пока вешали лапшу на уши селянам, половцы на конях от леска броском в открытые ворота. Все уже собранные стоят. Бездоспешные и безоружные.
Часть мы видели: по гати гнали. Остальные здесь. Старики и старухи, дети от двух до десяти — ходить могут, но ещё недалеко. В Степь гнать — смысла нет. Младенцы. Некоторых выкидывали из изб, других — прямо внутри. Горит хутор неспешно. Успел в кое-какие строения заглянуть, посмотреть на результаты. Чистили старательно, не спеша. Всё подбирали.
Пара совершенно не... непонятных ранений.
Подросток в стороне от усадьбы, с перерезанным горлом и прорубленной слева до грудины грудной клеткой. Такое ощущение, что у него ещё и ребра раздвигали. Будто что-то хотели из-под сердца достать. Или само сердце?
Девочка лет восьми. Тоже платье на голове. Видимо поняли, что мала ещё. Перерублена по пояснице на две части. Потом, похоже, сапогом пошевелили — виден зазор.
Предки, мать вашу, как же вы живёте?! Это же ваши, свои же, сюда поганых привели. Если сами и не рубили, то рядом стояли. Или для русского воина, русский же крестьянин как тля древесная? Раздавить и не заметить?
Еды нет, надо уходить. Снял с бабы с разрезанным животом рубаху. Высоко задрали — не измаралась. Бросил Марьяшке. Пошли к мосткам на реке. Ещё пара мёртвых. Мальчишка лет 12. Тело под мостками застряло, голова на берег отлетела, метра на четыре. И девчонка на иве над рекой рядом с мостками. Залезла со страху. Там её пикой и достали. Сначала по ноге — виден порез на щиколотке. Потом, когда с ветки нога соскользнула, и она на нижний сук съехала, в... между ног. С выходным отверстием на спине чуть выше поясницы. Зацепилась одеждой за сучья и висит.
Это всё вчера днём было, потом ночь. Покойники уже опухли, характерный сладковатый запах. Тучи навозных и прочих мух, над людьми, над лужами крови.
В человеке примерно 8 литров крови. Здесь примерно сорок трупов. Почти вся кровь при таких ранах вытекла. Посчитайте суммарный объем. Конечно, в детях крови меньше. Сделайте поправку на детей. Собственно, их тут большинство. Из сорока — тридцать. Зарубленных, зарезанных... Демография тут такая — стариков мало, детей много. Их-то и режут.
Усадьба разгорается, дым всё гуще валит. Ваня, думать — меньше, чувствовать — меньше. Нюхать, видеть — совсем не надо. Надо — уходить.
Две лодки у берега — днища прорублены. Снёс у ближайшего сарая створку ворот — дерьмо решетчатое. Плот будет. Весла нашёл. Интересно, половцы же, а ни одной половецкой стрелы. Не только так, на поле или в стенах, а и в телах. То ли — только рубили да резали? Или потом тщательно собрали? Как при ликвидации следов спецоперации. Только одну и нашёл — в сарай залетела и под стрехой воткнулась. Пока створку не снял — не разглядеть.
И ещё интересно: а как это моё тело плавает? Если как топор — не удивлюсь. В такой день. А Марьяша умеет?
Плохо. С ней — всё плохо. Её совсем на солнышке развезло. Пока я из воротины плот мастерил. Ножичком перочинным. А она уже никакая. На голос не реагирует. Сидит на мостках и вверх смотрит — на эту девчонку. Чего смотреть — из неё даже кровь уже вся вытекла.
Пускать такую в воду нельзя.
Снова петлю ременную на шею, рубаху даденную, с мёртвой только что снятую, снять и в мешок. Шейную петлю ремнем к доскам створки-плота, кисти рук — аналогично. Ну, милая, поехали. Стоп. Не так. Руки ей от плота отвязал, за спиной связал, голову к брёвнышку подтянул, чтобы подбородок сверху лёг.
Так и при панике на плот не полезет и не утопит. И сама не утопится.
Поехали.
Вылезти на плот нельзя — тонет. Одной рукой — держаться, другой — грести. Ага, лодочным длинным тяжёлым веслом, без уключины. Сам дурак: можно было весло к плоту привязать. Хоть тряпкой какой. На середине реки дрючок мой уплыть с плота надумал. Дрючок поймал — весло упустил. Марьяша, когда дно под собой потеряла, задёргалась. Правильно я ей руки за спину связал. Потом притихла, в небо смотрит.
Вот так я в одиночку и выгребаю к другому берегу.
Гребу и склоню: "я гребу, ты гребёшь, он гребёт". "Он" — г.Р. что-то делает в углу с мышкой. Хотя в оригинале — с.Кр. Тоже самое, что этот мир делает со мной.
Не сколько выгреб, сколько Десна вынесла. В какие-то камыши. Дно — мерзость илистая. В мерзость донную упираюсь, тащу плот через мерзость надводно-подводную.
Вдруг голос:
— Бог в помощь. Издалека ли?
Я... чуть с головой под воду не ушёл. Огляделся. В камышах место сухое, перед ним открытой воды кусок. На сухом — дед с удочкой.
Нормалёк. Я в России — здесь человек один не бывает. У нас тут всегда братство. Либо "большой брат", либо "брат по счастью". Счастье так и называется: "Родится и жить в России". Здесь же и сдохнуть.
* * *
Был аналогичный случай: мой знакомый в пятидесятых годах пошёл в одиночку по Медвежей. Кто бывал, тот представляет. "Тропа Ермака".
Вокруг на сотни вёрст... лес стеной прямо от воды. Приятелю моему как-то приспичило по-маленькому. Ну, он не баба, чтобы по всякой мелочи свой поход останавливать и на берег вылезать. Высунул хоботок за борт и облегчился по-маленькому.
Тут из сплошной стены леса на берегу:
— Бог в помощь. С облегчением.
Приятель мой тогда чуть и по-большому не опростался.
* * *
А я — нет. Нечем.
Дед помог вытащить плот. Потом вытащить Марьяшу.
Как-то мне не понравилось, как он Марьяшу щупает. И не только за груди и ляжки прихватывает, но и за бицепсы-трицепсы. Как на рынке. Только что в рот не полез. А в мешки полез. Пришлось отодвинуть. Вроде штаны половецкие достать.
И всё спрашивает: откуда да куда, да кто такие, да что там, да почему одни.
А я реализую своё ночное решение: "ничего кроме правды".
— Боярыня черниговская.
Она-то себя так называла.
— Ехали обозом с мужем в вотчину.
Не в вотчину, а на надел. Но мне-то она сказала "в вотчину".
— Попали под поганых, всех порубили, мы сбежали.
Что сбежали из разных обозов — мелкая деталь.
— Бегали по болотам, вышли к хутору сожжённому, переправились.
— А почему сабли?
— Так на поле подобрали.
А что, я разве половчанина зарезанного саблю в лесу нашёл?
— А торкская?
— С нами был. Помер.
Опять правда: Фатима торка изображала. И этот торк в её лице помер под телегой от множественных внутренних кровоизлияний.
— А почему у неё голова без волос?
— А ты, дед, на спину её посмотри. Она вся сожжённая.
Что да — то да. Что к бритой её голове спина отношения не имеет — отдельный вопрос. Ты сперва догадайся, что спина не от костра сгорела, а от солнца. Хотя и видно, но надо спросить. Не спросил. И про другие бритые части тела он не расспрашивает. Или не заметил? Про меня тоже — ошейник-то у меня на шее. Всё ясно — раб с госпожой.
Я на жалость давлю. Дескать, страшно было, на болоте — и мухи кусачие, и гады ползучие, и леший с болотником. А уж на хуторе и вовсе... Помоги, добрый человек. Прими, обогрей, накорми. Бог не забудет доброго дела. И мы с госпожой боярыней — тоже.
Мешки на одно плечо, Марьяшку на другое, с той стороны её дед подпёр. Пошли-потопали. По тропиночке вверх. А там хуторок немаленький. Не боярская усадьба — нормальный смердовский. Две бабы во дворе. Молодка хорошо беременная и пожилая — деду жена. А дед-то и не дед — просто мужик лет сорока — сорока пяти с густой бородой.
