— Сукин сын, — с отвращением сказал Мгла.
Между тем мясо поспело, и воины, довольно ворча и перебрасываясь шутками, сняли кабана с огня и, уложив на плоский обрезок дерева как на блюдо, начали разделывать тушу на порции. Фон Эшеру тоже вручили хороший кусок на ребрах. Оголодавшие за морозный день мужчины ели мясо с жадностью, обжигаясь, шумно дуя на куски и облизывая жирные пальцы. Фон Эшер ел кабанятину и посматривал на инквизитора. Брат Тавершем даже не прикоснулся к мясу. Губы его шевелились, и рыцарь показалось, что Серый брат молится. Прогоняет соблазн чревоугодия?
Наевшись, охранники разбрелись по повозкам. У костра остались фон Эшер, инквизитор, командир Митко и один из охранников, который, по приказу Серого брата, принес из повозки небольшой холщовый мешок. Брат Тавершем доставал из мешка пригоршни какого-то серого порошка и рассыпал его, окружая стоянку чем-то вроде охранного волшебного круга. Впрочем, фон Эшеру это было неинтересно. Он так устал, что хотел только одного — найти себе место, чтобы поспать.
— Вы можете отдохнуть в моей повозке, — предложил инквизитор. — Я все равно буду бодрствовать до утра.
— Вы не ляжете спать, святой отец?
— Когда имеешь дело с ведьмами, можно ожидать чего угодно. Наступает ночь, время нечисти.
Только нечисти мне не хватало, подумал фон Эшер, забираясь в повозку и заворачиваясь в набросанные в кузове одеяла из шкур. Компаньонов по ночлегу у него не было — видимо, брат Тавершем имел особую повозку. Сытость и тепло навалились тяжело и дружно, повисли на веках пудовыми гирями. Так сладко стало, аж плакать захотелось. И только потом где-то то в уголках памяти промелькнуло — а коня-то не расседлал....
Она вошла в его сон неслышно и грациозно, как кошка. Тяжелые золотистые волосы, завивающиеся в естественные кудри — зарыться бы в эти волосы лицом и вдыхать их медвяный запах до самой смерти! — огромные серые глаза, в которых он увидел смертельную тоску затравленного свирепыми охотниками маленького и беспомощного зверька. Теплая рука коснулась его пальцев.
— Спишь? — нараспев сказал тихий мелодичный голос.
— Силы преблагие, ты кто? — шепнул он, глядя в эти искрящиеся, полные ночи зрачки.
— Я Марина. А тебя я знаю.
— Откуда?
— Видела тебя в своих снах. Видела, что с тобой сталось. Все знаю о тебе, даже то, что ты сам забыл.
— Ты — ведьма?
— Ведьма? — лицо заколыхалось, как отражение в воде, зазвучал тихий печальный смех. — Ты слушал больного святошу? Это он сказал, что я ведьма?
— Почему больного?
— Радость в жизни в нем умерла. Его тело высохло, как изглоданная раком, отгнившая ветка, потому что он долгие годы по-изуверски усмирял свою плоть, обессиливал ее постами, гнал от себя мысли о любви, радости, счастье. Черная магия и жажда вечной жизни любой ценой погубили его душу. Теперь он может только ненавидеть. Он никогда не изольет своего семени в женскую утробу, никогда не услышит смех и плач своего ребенка, не вдохнет его сладкий запах. Не взглянет в глаза той, которая всегда готова его простить. Он убил любовь и умрет сам, и его темная злая душа умрет вместе с ним.
— Почему они схватили тебя?
— Я исцеляла. Я получила этот дар от древних духов этой земли, от берегинь. Я умела лечить моровые лихорадки отварами и наговором. Я брала на руки малых детишек, которых мучили отдышка и кошмары, и их щечки розовели на глазах, а дыхание становилось ровным и глубоким. По ночам, раздевшись донага, я ходила по летним лугам и собирала травы, которые исцеляли воспаление мозга, черные язвы, чахотку и безумие, лечили опойц и чесоточных, возвращали паралитикам возможность говорить и двигаться. Я возвращала мужчинам утраченную мужскую силу, а женщинам возможность испытывать радость любви и давать потомство. Конечно, они очень скоро узнали об этом. Они схватили меня, секли плетьми, перебили мне колени, потом заковали мои руки в заговоренные оковы. Они везут меня в Лощицу, чтобы там люди с навсегда погасшими сердцами решили мою судьбу. Я знаю, что меня ждет. Тело мое сгорит на огне, а пепел мой развеет ветер. Но разве это так важно?
— Если ты скована, как ты смогла прийти сюда?
— Я сон, я хожу, где хочу, — тут Марина звонко рассмеялась и так глянула на рыцаря, что дыхание у него перехватило, как у человека, упавшего в ледяную воду.
— Тебе что-то нужно от меня, Марина?
— Я вижу твои страдания. Я не могу избавить тебя от твоего недуга, но могу помочь тебе найти путь, который приведет тебя к исцелению.
— Недуга? Но я не болен!
— Разве? — В ее глазах появилась жалость. — Бедный, бедный Эндре!
— Почему ты зовешь меня Эндре? Мое имя — Хендрик фон Эшер.
— Так зовет тебя тот, кто заменил тебе отца. Тот, чье родовое имя ты носишь. Но ты не его сын. Шесть лет назад барон Реберн фон Эшер случайно узнал, какая ужасная беда постигла тебя. Он забрал тебя из лазарета и, бесчувственного, истерзанного болезнью, почти потерявшего рассудок, тайно доставил в свое поместье. А потом для тебя была придумана новая жизнь и новая судьба. Барон рассказал всем, что после долгих лет странствий его сын наконец-то вернулся из дальнего похода домой. Он показал тебя людям и принародно назвал тебя сыном. Кто бы осмелился не поверить честному старику? Ты лежал на постели, и барон обнял тебя и поцеловал на глазах своих вассалов и вручил тебе перстень наследника, а ты — что ты испытывал в те мгновения, скажи мне, рыцарь?
— Я? — фон Эшер почувствовал волнение от нахлынувших воспоминаний. — Что я почувствовал? Я пытался вспомнить.
— Все верно. Ты пытался вспоминать. Хочешь, я скажу тебе, что было с тобой?
* * *
Боль. Страшная боль и жар. Губы как обгоревшие на огне ломти мяса, слипаются вместе, и нет сил открыть рот. Жар раскалил кожу, которую не способен охладить даже ледяной пот, текущий ручьем.
Кто-то стонет слева от него. Горько и протяжно. Мужчина. А справа стонет женщина. Он слышит ее плач, и ему кажется, что кто-то оплакивает его самого.
— Божечки, божечки, мочи больше нет терпеееееть! Нет моооченьки....
Вокруг него — тьма и смерть. В пропитанной смрадом сизой дымной пелене качаются какие-то фигуры — они то удаляются, то приближаются, склоняются над страдальцами, корчащимися на грязном загаженном полу, что-то шепчут, вытирают тряпицами смертный пот, — и ему хочется позвать их, но нет сил. Жар сжигает его, как разгоревшееся внутри адское пламя.
Глухой рвущий кашель, потом снова стон. И снова боль. Невыносимая, жгучая, лишающая разума — словно кто-то медленно, сладострастно погружает в кишки раскаленный зазубренный нож и вращает его там влево-вправо, влево-вправо....
— Ааааааааааааааааа!
— Тихо, тихо! — На него падает тень, говорит с ним мужским голосом. — Ты весь горишь, это хорошо! Горячка — это просто здорово. Это значит, твое тело сражается за жизнь. Борись, мальчик, борись!
— Аааааааааа, бооооольнооооо!
— Воды дайте, воды, — хрипит кто-то рядом.
— Борись, мальчик, борись, — повторяет мужской голос. — Я не дам тебе умереть. Только не сдавайся...
* * *
— Вспомнил?
— Это было.... Нет, не помню, ничего не помню! Только страшная боль и страх смерти. Даже не знаю, что это было.
— Зато я знаю, что это было с тобой. Твоя боль и твое страдание шрамами вырезаны на твоем сердце, Эндре.
— Ты скажешь, что со мной было?
— Тебя убили. Ты мешал им. Но ты выжил. Ты не мог умереть, потому что судьба уже выбрала для тебя путь. Ты — Рожденный Дважды.
— Какой путь? О чем ты говоришь, Марина?
— О пути клинка, который не знает жалости. О пути клинка, который решит судьбу империи и целого мира.
— Почему, зачем ты говоришь со мной загадками?
— Потому что я твой сон. Скоро, скоро я стану горсточкой праха и дуновением ветра. Не получат они ни тела моего, ни души моей, страданием моим не насладятся! А тебе скажу так, Эндре — не бойся того, что сталось с тобой, ибо ты обрел нового друга. Он подобен тебе — его сбросили в ад с высот, в которых он беззаботно парил, наслаждаясь счастьем. Но его судьба, как и твоя, была предрешена заранее. Он должен был стать ангелом-хранителем, и это свершилось.
— Демон! Так ты знаешь?
— Я чувствую в тебе душу, растоптанную и исстрадавшуюся так же, как и ты. Он мучим сознанием, что когда-то не уберег тебя, и потому выбрал твою судьбу. Но она даст тебе силу довести свою месть до конца...
— Прошу, скажи мне — откуда ты все это знаешь?
— Я сон, а сны знают все.
— Марина? Марина!
— Нет больше Марины. Прощай.
* * *
Рыцарь проснулся с неприятным чувством. Голоса, которые доносились снаружи, звучали раздраженно и злобно, хоть и негромко.
Он выбрался из-под меховых одеял, вылез из повозки — и встал безмолвно, глядя на сцену у соседней повозки. Охрана, служки, сам инквизитор, все они стояли полукругом у тела молодой женщины в лохмотьях, лежащей на снегу, запятнанном кровью. Это была она, девушка из его сна. Ведьма по имени Марина.
— Что... что случилось? — спросил фон Эшер, подойдя к мрачному как ночь брату Тавешему.
— Ушла, стерва, — процедил инквизитор сквозь зубы. — Ушла, проклятая!
— Чего, сам не видишь, вашбродь? — сказал ему коренастый Митко. — Караульный, что ведьму в повозке стерег, заснул, чума его забери! А эта змеища смогла цепи свои разомкнуть и зубами запястья себе перегрызла, проклятая! Кровью истекла, пока спали все. И пресвятой отец не слышал ничего, вот несчастье-то! Прямиком к дьяволу отправилась, ему на радость, нам на посрамление!
Фон Эшер перевел взгляд на инквизитора. Тот молчал и лишь скользил взглядом по распростертому на снегу телу. Быстро скользил, хищно, точно не мог поверить, что обманула его добыча, упорхнула из мертвых силков, оставив ему только это хрупкое, иссеченное плетьми безжизненное тело с посиневшими ногтями на маленьких босых ножках и упругой грудью, вызывающе выпавшей из разодранного платья. И такая адская бездна была в этом взгляде, что фон Эшер содрогнулся.
— Я поеду, — сказал он, поклонился и пошел к своему коню, который всю ночь так и простоял под седлом.
* * *
— Д-а-а, страшная история! — Момрей сделал жест, отвращающий злых духов. — Стало быть, еще одной проклятой душой стало больше. Бродит теперь по долам и лесам эта колдовка, крови человечьей жаждет. Бррррр!
— Может, и бродит, — задумчиво сказал рыцарь. — А может, и нет. Только благодаря девочке этой вспомнил я кое-что. Память ко мне возвращаться стала. И знаю я теперь, что мне искать и где. Глядишь, и стану вновь самим собой.
— Что же ты вспомнил, сударь рыцарь?
— Не могу сказать того наверняка, — тут фон Эшер пристально посмотрел на собеседника. — А тебе зачем то знать? Меньше знаешь, дольше проживешь.
— И то верно! — согласился купец. — По сердцу пришлась мне твоя история, сударь рыцарь. Коли надо тебе денег или свести с кем....
— Благодарю, пока в том нужды нет. Мне мага найти надо.
— От проклятия избавляться будешь?
— Именно так. Только кажется мне теперь, что проклят я был задолго до того, как Мгла во мне поселился. А что и как со мной случилось, это мне предстоит узнать. Затем и приехал сюда, любезный.
— Помогай тебе боги! — закивал Момрей и поднял кружку. — Твое здоровье, добрый сударь рыцарь!
— Пойду я, — сказал фон Эшер и встал. — Благодарю тебя за ужин и за то, что выслушал.
— Тебе спасибо, что с убогим хлеб-соль разделил, не погнушался, — Момрей вскочил, начал кланяться, метя пол своим бобровым колпаком.
Поднявшись наверх, Момрей долго не мог успокоиться. Все ходил по комнате размашистыми шагами, прислушивался к тому, как надсадно и взволнованно стучит сердце. А потом пришел Жика, служка гостиничный, и сообщил, что баня для господина купца готова, и девочки ждут, когда придет их ненаглядный Момречка...
— Слышь, — внезапно сказал купец, — а ну принеси-ка мне бумаги лист, быстро!
Перо и чернильницу купец всегда носил с собой в особом пенале. Когда Жика принес бумагу, Момрей дал ему серебряный имперталь, затворил за слугой дверь на засов. Встал у конторки и, развернув лист, задумался. Долго думал, как лучше написать. А потом обмакнул перо в чернила и написал левой рукой, чтобы, не приведи боги, почерк его не узнали:
'Стало известно мне, верному слуге церкви, что в город сей прибыл человек, называющий себя Хендрик фон Эшер. От означенного господина узнал я в доверительном разговоре, что он не простой рыцарь, а одержимый. По его словам, живет в нем демон, который помогает ему, и которого он за alter ego свое искренне полагает. Ищет он в городе мага по имени Кассиус Абдарко, о чем сам же мне и признался. Найти поименованного рыцаря можно будет в гостинице 'У розового куста' в Златограде.'
Закончив донос, купец посыпал его песком, убедился, что написал все верно, а потом свернул в трубочку и положил в свой кошель. Завтра утром, отоспавшись после бани и прочих удовольствий, он пошлет своего приказчика с этим письмом на Монастырское подворье, чтобы попало оно в нужные руки. И тогда никто не скажет, что он, Момрей Гунемич с этим одержимым заодно. Что он не соблюл имперский Закон о колдовстве.
И что он, Момрей Гунемич, плохой слуга короны и святой церкви.
* * *
Корчму 'У розового куста' Хендрик фон Эшер покинул около полуночи. За мостом он свернул на улицу Блаженных праведников, потом миновал Медный квартал и оказался у скотного рынка. Пройдя рынок насквозь, Хендрик оказался у ворот постоялого двора, в котором обычно останавливались те, кто въезжал в Златоград через северные Имперские ворота.
Народу в зале было много: купцы, зажиточные крестьяне, торговцы скотом, снимавшие тут комнаты, а еще несколько горожан, которых в корчму загнали мороз на улице и желание выпить. У человека утонченного вонь в корчме могла бы вызвать рвоту — густой непередаваемый смрад, смесь запахов кислого пива, тухлой рыбы, мокрой одежды, мочи и пота, не выветривался отсюда годами. Хендрик, сопровождаемый напряженными взглядами, подошел к тучному верзиле в меховой куртке, разливавшему пиво группе крестьян.
— Мне нужен хозяин, — сказал он.
— Дык я и есть хозяин, вашбродь рыцарь, — ответил верзила, почтительно кланяясь.
— Погоди, а Зарук где?
— Дык помер он два года тому от оспы, вашбродь рыцарь. А корчму эту я купил у его вдовы. По закону, по согласию купил.
— Знаешь, где мне Ханну найти?
— Ой, не знаю, вашбродь рыцарь. С той поры не видал я ее в городе. Может, уехала куда?
— А кто из работников остался, кто при Заруке в корчме работал?
— Никого, вашбродь. Повар Вран в тот год вместе с хозяином своим помер, а сын его в солдаты подался. Где он теперь, не ведаю.
— Ясно, — вздохнул Хендрик. — Хочу вот что спросить. Тут частенько бывал один человек. Астролог, Рин Модовски. Знаешь, как его найти?
— Прощеньица просим, вашбродь рыцарь, даже не слыхал о таком. Подать вам чего-нибудь? Говядина есть, огурчики соленые, щука. Хлеб свежевыпеченный. Или меда гретого вам принести?
— Нет, не надо. Я просто посижу, погреюсь.
