Найди меня в Поднебесье

— Запретный плод. Откуда это выражение?

— Я не знаю. Из какой-то легенды. Никто уже не помнит.

Он ведет руку по ее груди, нежно ласкает живот, едва касается между ног. Она стонет, закусив губу, и тут же тихо смеется.

— Ты невыносим.

— Взаимно.

— А если я встану и уйду?

— Уходи.

Он нежно сжимает ее рукой. Тихий вскрик. С его приоткрытых губ слетает вздох.

— Я пожалуюсь Райго.

— Жалуйся. Мне уже страшно.

— И правильно. Он очень меня ревнует.

— Вот как?

Он на миг проникает внутрь. Она одним движением расстегивает его пояс. Он поочередно сдавливает влажными пальцами ее твердые соски.

— Кому же из нас ты отдашь предпочтение?

— По настроению.

Она резко отводит его руки, склоняется, щекочет дыханием его губы. На ее губах играет улыбка, нежная рука тянется вниз, размеренно, настойчиво ласкает его ладонью.

— Тебе нужно все это. Ты такой, какой есть. Ты себя не изменишь.

— Я и не пытаюсь.

Его глаза полузакрыты, дыхание прерывистое. Она касается соском его губ. Он едва дотрагивается пальцами до ее напряженного тела. Оба уже на самой грани.

— Я хочу тебя.

— Ты нетерпелив. Терпи.

— Не могу.

— Надо. Запретный плод. Прелесть в предвкушении.

С его губ срывается тяжелый стон, пальцы впиваются в ее бедра. Она задыхается, внизу живота бьется медленный пульс, влага струйками стекает по ногам.

— Какой же ты...

— Что?

— Я скоро начну ревновать тебя к Елене.

— Хотел бы я на это посмотреть.

Он подается вперед, впервые касается губами ее губ, притягивает к себе всем телом. Она прерывает поцелуй для протяжного крика, судорожно сминает в пальцах черное покрывало. Глаза застилает пелена, время обрывается, она выпрямляется, срывает с себя платье, снова прижимается к нему всей кожей, к грубой полотняной одежде, к кожаной перевязи, к наполовину обнаженной груди, к его губам. Его руки сжимают ее спину, она изгибается, запрокидывает голову, чувствует, как напрягается его тело, стискивает его бедрами изо всех сил, впивается губами в шею. Он прижимает ее к себе до боли, до бесчувствия, замирает на миг. Его стон сливается с ее криком. Пальцы рук сплетаются, поцелуй глушит стон, бедра сводит судорогой от наслаждения.

— Делай то, во что веришь.

— Я верю в жизнь. Во все, что дает мне жить.

— По какому случаю такие лица? — поинтересовалась Елена, забираясь на ложе с ногами. — Черт побери, как неудобно! — она скинула туфли. — Так-то лучше!

Рядом с ними вырос Кэнги, сияя медной шевелюрой.

— Кубок яда? — предложил он Елене.

— Не думаю, что это хорошая идея, — неожиданно сказал Арэнкин. — Она...

— Она считает, что яд пойдет ей на пользу, — оборвала Елена. — Только выбор предоставлю тебе, Кэнги!

Наг жестом подозвал прислужницу.

— Принеси самый свежий сбор! И побыстрее!

Девушка умчалась и почти сразу вернулась с глиняным графином. Наполнила кубки. Мейетола с интересом прищурилась. Арэнкин скептически свел брови, но больше не возражал.

— За дружбу народов! — весело объявил Кэнги.

— И успешное ее окончание! — засмеялся Арэнкин, опрокидывая кубок.

Елена поднесла к губам чашу с густой, медового цвета жидкостью и решительно, но осторожно сделала глоток. Показалось, что она проглотила факел. Тут же удивительное тепло понеслось по жилам, горло вспыхнуло огнем, в мозгу замелькали яркие пятна. По вкусу яд не был похож ни на что доселе испробованное. Елена провела языком по небу, по деснам, смакуя вкус. Медленно выдохнула и подняла веки. Несколько мышц свело легкой судорогой, но тут же отпустило.

— Браво! — тихо сказал Арэнкин.

— Горжусь! — пропела Мейетола.

Голова кружилась, сердце почти выпрыгивало из груди, ей хотелось лететь, кричать, бежать... На щеках ее взыграл румянец, изнутри шел ощутимый жар. Она обернулась к Арэнкину, ответила на его поцелуй...

Тут Мейетола тронула брата за плечо.

К беседующим Гирмэну и Бхати приблизился высокий человек в безупречном белом костюме, белых сапогах, с собранными в хвост белыми волосами и красными глазами. Он чуть склонился перед вождем нагов. Гирмэн предложил ему сесть.

Елена вжалась в спинку кресла. Альбинос повернул голову, и она встретилась с ним взглядом. Она больше не отводила глаз. Наги научили.

Они сидели на небольшом возвышении над общей залой так, что можно было говорить, не привлекая внимания посторонних.

Ханг поднялся и подошел ближе к Елене. Внимательно, точно не узнавая, осмотрел ее с ног до головы. И обратился к Гирмэну:

— Вождь нагов, я утверждаю, что эта женщина — медиум, бежавший из моего дома и совершивший преступление! Я прошу благосклонности и надеюсь на справедливое решение.

Елена хотела ответить, но Арэнкин остановил ее резким жестом.

— Чем ты можешь доказать это, Ханг Юшенг? — спросил Гирмэн. — Я не привык верить простому слову, сказанному или написанному!

Вождь небрежно щелкнул пальцем по берестяному свитку перед собой.

— Позволю себе вмешаться, — мелодично проговорила Бхати. — Свиток Дома Медиумов — важный документ, который дает право хозяину Дома на получение человеческого медиума где бы то ни было.

— Если мне будет позволено, Вождь, — сказал Ханг, — я передам тебе энергетический образ, который подтверждает правоту моих слов.

Елена бессознательно схватилась за нож. Глаза ее полыхали злобой. Арэнкин предупреждающе сжал ее запястье.

После короткого обмена образами Гирмэн еще раз тщательно изучил свиток. И задумался. Было видно, что он охотно вышвырнул бы Ханга прочь из замка, лучше всего на растерзание летучим мышам. Но по правую руку от него сидела Бхати, а за ее плечом стоял верный Сарти, высокопоставленные муспельхи, которые свидетельствовали за весомость свитка.

— Стены этого замка, — медленно проговорил, наконец, Гирмэн. — Еще не видели того, чтобы Вождь выдал его обитателя по велению никчемных знаков на бересте. Убирайся, Ханг. Я не признаю Дом Медиумов и не признаю твои права. Впрочем, если эта женщина согласится уйти с тобой добровольно, я препятствовать не стану.

— Я предпочту броситься вниз со ступеней замка, — прошипела Елена, не отрывая взгляда от Ханга.

— Мы вынуждены настаивать! — поднялась Бхати, сверкая глазами, похожими на драгоценные камни. — Дом Медиумов находится под покровительством муспельхов. Его создание обсуждалось на Совете, и все народы подтвердили его исключительное право на человеческих медиумов.

— По известной причине, — холодно сказал Гирмэн, — я не присутствовал на том Совете.

— Нам это безразлично! — ответила Бхати. — Наг, который был вождем в то время, дал согласие на это условие. Если вы не можете договориться между собой, это ваши внутренние проблемы. Мы же требуем исполнения закона! Если вас не касаются общие законы, может, вам не так важны отношения с нашим народом?

Гирмэн изучил свиток в третий раз. Бхати и Ханг правы, в этом сомнений быть не могло. Оставалось одно — подчиниться закону. Вождь тянул время, выискивая обходные пути. Если Елена достанется Хангу, о жертвоприношении можно забыть. Если б Ханг был готов на компромисс, он не стал бы привлекать муспельхов и попробовал бы поговорить с Вождем с глазу на глаз.

— Бросьте бессмысленный спор! — вмешался вдруг Арэнкин. — Бхати права. Закону выдачи медиумов подчиняются все народы. Но у нас есть собственные законы, преступить которые наг не смеет ни при каких условиях. И вы, муспельхи, это сейчас подтвердите. А если нет — впору обвинить вас в протежировании Дома Медиумов. Я дал клятву. Священную и нерушимую клятву нагов защищать эту женщину, пока я жив. И этот закон для нага превыше всех остальных вместе взятых. И он также был принят на одном из Советов еще в незапамятные времена. У меня нет свидетелей, кроме самой Елены. Но я готов доказать свою правоту любым способом.

Настало молчание. Ханг, одного цвета со своим костюмом от ярости, смотрел на Арэнкина. Гирмэн постукивал пальцами по каменному столу. Бхати сузила глаза и придумывала ответ. Мейетола сидела на ложе, похожая на кобру, готовую к броску. Елена раздумывала, что будет, если она сейчас метнет нож. Она знала, что не промахнется.

— Что же, — вымолвила Бхати. — Вынуждена признать, сейчас схлестнулись между собой два закона, равных по силе.

Ханг в бешенстве уставился на Вождя.

— И после этого, Гирмэн, ты утверждаешь, что не веришь словам?

— Осторожней, Ханг, — прошипел Гирмэн. — У нагов собственные законы, и я сам решаю, чьим словам верить, а чьим — нет. К тому же, я признаю твои доказательства равными правоте Арэнкина.

— Равными?! — Ханг не поверил своим ушам. — Всего лишь равными?

— Слово нага, — нехотя проговорила Бхати, — равно любому другому закону. Я подтверждаю это.

— Слово нага? — вскипел Ханг. — Слово хитрой изворотливой змеи?..

Он осекся. Гирмэн поднялся со своего места. Тень от огромного ворота с семью змеиными головами накрыла альбиноса.

— Достаточно! — сказал он. — Еще одно слово, и я прикажу вышвырнуть тебя прочь и решу этот спор в твое отсутствие! Сядь!

Ханг сначала повиновался, а затем осознал это. От Вождя шел поток силы, заглушающей волю.

— Меджед-Арэнк, — сухим тоном обратился Гирмэн к брату. — Я предоставляю тебе возможность освободиться от клятвы.

Арэнкин ожидал этих слов и едва дождался, чтобы не перебить.

— Нет, — сказал он, едва Гирмэн умолк.

— Ханг Юшенг, — продолжил Гирмэн. — Я предлагаю тебе отказаться от притязаний и проявить уважение к законам нагов.

— Нет! — отрывисто бросил Ханг.

— В таком случае, — сказал Гирмэн, — этот вопрос более не в моей власти, как не во власти любого из живущих в Халлетлове. Я даю вам два дня на то, чтобы решить спор миром. И если этого не случится, пусть Демиурги рассудят по справедливости.

Глава 11.

В подземных камерах всегда полно крыс, воды и плесени. Это закон. А тут еще и вечная мерзлота. Арэнкин швырнул в крысу мелкий камень. Она недовольно пискнула и вальяжно удалилась. Глаза привыкли к темноте часа через два, различалось шевеление смазанных силуэтов.

'Через какую только дыру они сюда забираются? Интересно, почему вазашки относятся к крысам точно так же, как и все остальные? Я неоднократно был свидетелем того, как юнцы гоняют жирных крыс по коридорам с визгами и гиканьем. А как же солидарность? Крысы, пауки... Не замок, а мечта бохенского отравителя. Флягу яда бы сюда и трубку... Интересно, сколько крыс нужно, чтобы победить одного сенгида в перетягивании кнута? Если, скажем, тридцать крыс возьмутся за кнут зубами, а остальные вцепятся им в хвосты...'

Нет, он честно пытался думать о завтрашнем поединке, его причинах и возможных следствиях. И сразу бросил. Не думалось.

Ханг в своей камере с полночи изучал и разбирал на элементы выцарапанную на стене надпись 'Смерть подлой гадюке!'. Нащупал ее пальцами и долго вникал в почерк неизвестного писателя. Затем нашарил острый камень и добавил пару поправок от себя. Толстая крыса меланхолично взирала на Ханга из угла. Она много повидала на своем веку и не удивлялась даже лучнику-мутанту в ритуальном очистительном склепе нагов.

Арэнкин ждал, когда полоса света опустится до указанной отметки.

По обычаю, каждый из бойцов приводит трех свидетелей. Сегодня здесь присутствовали Охэнзи, Мейетола и Кэнги...

...Когда-то давно Шахига крупно повздорил с другим молодым нагом. Из-за чего — лешие голову сломят — не то меч не поделили, не то женщину. И не хватило выдержки разобраться друг с другом спокойно — одна обида уцепилась за другую, новое оскорбление за старое, полетели обвинения пополам с клеветой — так дело и дошло до Суда Демиургов. Их урезонивали, как могли, но бесполезно. Тогда Арэнкин стоял на возвышении над стеной огня и присматривал, чтобы противник Шахиги вел бой честно, зорко следил за тем, когда и чья кровь первой окрасит песок. Помнится, Шахига пытался выразить желание драться не до первой крови, а до последней... Арэнкин из него чуть дух не вышиб еще до поединка, чтобы ум на место вправить. Шахига первым пролил кровь, ранил противника в руку обсидиановым жалом, и был признан правым...

Полоса света коснулась алого камня на берегу неширокого, но глубокого ручья, опоясывающего арену, которая просматривалась за всполохами пламени. Арэнкин погрузился с головой в ручей, проплыл под водой немного, вынырнул на другой берег и тут же шагнул прямо в стену огня. Следующий шаг перенес его на круглую, засыпанную песком арену.

Ханг появился с другой стороны одновременно с ним. Белые волосы и кожа непривычно контрастируют с черным одеянием. Огонь заключает поле поединка в кольцо. Противники облачены в абсолютно одинаковые черные свободные одежды, босые и безоружные. Поле делит пополам змея длинной плети, рукоять которой держит наг в бесформенной одежде и маске на лице — один из служителей храма. Чуть позади него находятся Мейетола и муспельх с гранатовой серьгой. Оба в руках держат по ритуальному мечу. На возвышении за кольцом огня стоят Гирмэн и Бхати, слева от них — два муспельха, справа — свидетели Арэнкина.

— Призываю в свидетели Демиургов, — заговорил служитель. — И прошу их рассудить по справедливости тех, кто вошел в священный круг, очистившись водой и огнем, дабы отстоять свою правду. Я обращаюсь к вам с просьбой от лица богов прошлых, нынешних и будущих: Меджед-Арэнк, наг Скального замка! Призываю тебя, реши миром возникшую ссору, признай правду своего противника и выйди с ним за черту огня, как с другом.

— Нет, — скучающим тоном отвечал Арэнкин.

— Ханг Юшенг, владетель Дома Медиумов! Призываю тебя, не допусти кровопролития в круге священного огня, примирись с противником и реши свои притязания с помощью разговора.

— Нет, — спокойно отозвался Ханг.

— Я спрашиваю, когда вы посчитаете поединок справедливо завершенным и рассудившим вас?

Такие вопросы всегда обговаривались заранее.

— Когда один из нас выронит из рук оружие, — сказал Арэнкин, и Ханг тихим эхом вторил ему.

Никто из них не настаивал на битве до смерти. Оба были уверены, что выронят оружие только в одном случае.

Кольцо огня стало ниже, теперь языки пламени плясали не более чем в локте над землей.

— Снимите одежды, чтобы судьи и Демиурги видели равные возможности каждого.

Противники одновременно скинули с себя хламиды и остались только в черных штанах. Смотрите, недоверчивые боги — нет ни магического заговора, ни амулета на теле.

— Перед лицом судей и с благословения Демиургов, прошедшие очищение тьмой, водой и огнем, примите священное оружие, и пусть меч станет справедливым судьей!

Мейетола подошла к Арэнкину, с поклоном на вытянутых руках поднесла ему меч. Муспельх подал меч Хангу. Затем свидетели вернулись на свои места и вместе со служителем перешагнули огонь, оказались вне круга. Служитель одним движением взметнул плеть и свил ее в кольца.

Арэнкин перекинул меч из одной руки в другую. Деревянная рукоять в добрых три раза длиннее привычной, без крестовины, сразу переходит в широкую и толстую, в три пальца, деревянную планку. Основание расширяется к концу, острием мечу служит мощный обсидиановый наконечник. По краям в пазы вставлены обсидиановые пластины, спорящие смертоносностью с самым отточенным стальным лезвием, прочно укрепленные на многосоставном клее. Дерево твердое, пропитанное особым составом. Ограничителем для ладони служит небольшое расширение на конце рукояти. Никаких украшений и излишеств, меч строг и прост — олицетворение справедливости. Арэнкин сомкнул на рукояти обе ладони. Гирмэн и Бхати, похожие на статуи, смотрели в песок в центре арены. Вождь едва заметно кивнул служителю.