Карл видел. Он видел, как раздраженно осведомляется у мажордома князь Семион, куда изволила удалиться княгиня; и гостей бала, возбужденных задержкой пира; и Марта, одиноко стоящего в тени Холодного бастиона... Все они были сейчас перед его внутренним взором: Август, ищущий Карла во внутренних покоях дворца, и Марк, простукивающий стенные панели в темном переходе между двумя галереями; две женщины, выводящие оседланных лошадей из конюшни на маленькой ферме на Долгом мысу, и другая женщина, спящая, свернувшись калачиком, у костра на лесной поляне; и идущий к роще близ развилки старик Фальх, и меряющий шагами настил кормового возвышения капитан Нестор Григ — его когг, оказывается, назывался "Коршун"; и коротающий ночь за книгой Людо Табачник, и десятки, сотни других людей, хорошо знакомых Карлу и знакомых смутно, и не знакомых вовсе, спящих или бодрствующих, здесь в Сдоме или в иных городах и землях, в том числе и таких, где теперь было уже утро, и таких, где солнце нового дня уже перевалило через полдень.
Кости упали на стол и покатились, подпрыгивая и переворачиваясь, по инкрустированной ониксом столешнице. Секунда, краткий миг, вместивший в себя Великое Изменение, касающееся так или иначе всех без исключения мыслящих существ, но в особенности тех двоих, кто дерзнул метнуть шесть игральных костей в лицо ХозяйкеСудьбе,— и все кончилось. Кости остановились, и Карл мог, не глядя, хотя он конечно же посмотрел, сказать, какой выпал результат. Шесть шестерок.
Шесть одинаковых символов, шесть букв древнего алфавита на шести разноцветных гранях. Бросок засчитан, и Судьба приняла то, что навязала ей воля людей, но какова будет участь этих дерзких существ, каков последний приговор, чему суждено случиться, не ведал пока никто. Волею обстоятельств двенадцатый бросок был совершен не одним человеком, а двумя. Две воли, два желания обрели плоть и суть в этом броске, засвидетельствованном Серебряным Полнолунием. Что теперь должно было случиться, что могло случиться, Карл не знал. Ему не было известно, каково устремившееся в бесконечность желание Клавдии. Он не знал даже, какое желание послал вдогонку желанию княгини он сам. В тот момент, когда это происходило, он не думал, кажется, ни о чем. Но Карл знал: так не бывает. Чтото, чего мы страстно желаем, пусть даже и не осознавая этого, всегда есть в нашей душе — значит, было и у него, когда он сжимал пальцами руку бросающей Кости Судьбы. Но и это не все. Два желания — не одно, и следовательно...
Он не додумал эту стремительную мысль. Женщина вскрикнула и, с неожиданной силой вырвав у него свою руку, отскочила в сторону, успев, однако, очень ловко прихватить со стола оставшийся лежать на месте кинжал.
-Ты!— выдохнула она, глядя на Карла расширившимися от ужаса и ненависти глазами.
-И ты,— кивнул Карл, вглядываясь в ее дивной красоты лицо. Впрочем, рисунок ее нынешних черт был ему сейчас безразличен, Карл видел ее такой, какой сохранила ее облик его память.
-Как ты?..— Она не закончила вопрос, сбитое дыхание мешало ей говорить, но Карл ее понял.
-Догадался,— грустно усмехнулся он.— Слишком много совпадений, Новое Серебро, и... Ты оставила много следов, София.
-Что?!— Вот этого она не ожидала. Совсем.
-Неужели ты думала, что я тебя не узнаю?— "удивился" Карл, предпочитавший хранить свои секреты при себе.— Я же тебя рисовал и, потом, я с тобой спал.
-Ты меня не рисовал!— возразила женщина, проигнорировавшая упоминание о близости как само собой разумеющееся.— Ты не успел!
-Верно,— согласился Карл.— Софию я нарисовать не успел, но Галинуто я рисовал.
При упоминании этого имени Галина Нерис начала стремительно бледнеть.
-Но...— Большего она сказать не смогла. Любопытно, устало подумал Карл, на Софию ты так не реагировала.
-Я тебя тогда не узнал,— объяснил он спокойно.— София была слишком другой, а вот Клавдия даже чемто похожа.
Если это и не было правдой, то, во всяком случае, на правду похоже.
-Что ты намерен делать теперь?— Она смогла взять себя в руки, хотя бледность не покинула ее лицо.
-Ничего,— улыбнулся Карл.— Ты боишься, что я тебя убью?
Умри она теперь — и шаткое равновесие, установившееся, когда начали воплощаться в реальность изменения, вызванные их желаниями, будет нарушено. Это еще не катастрофа, хотя и чревато многими бедствиями, но, если ее убьет он или она убьет его, и в особенности сейчас, когда здание нового мира только выстраивается, действительно произойдет катастрофа. Однако, судя по всему, Галина этого не знала, и Карл решил, что он будет последним, кто откроет ей глаза на это обстоятельство. Хищник, который знает, что охота на него запрещена, опасен вдвойне.
-Неужели нет?— Глаза Галины были прикованы к эфесу его меча, который все еще оставался в ножнах. Левый в ее руке ощутимо дрожал.
-Как знать,— снова усмехнулся Карл, видя краем глаза, как беззвучно открывается за спиной Галины дверь в коридор.
"Нет!— сказал он глазами Марку, появившемуся в комнате.— Не убивать!"
-Что?— встрепенулась женщина, уловившая чтото во взгляде Карла.— Что...
Марк понял его правильно: тяжелый кулак лейтенанта обрушился на темя Галины, и, не закончив своего вопроса, она беззвучно рухнула на толстый ковер.
-Все в порядке?— озабоченно спросил Марк.
-Почти,— кивнул Карл, собирая со стола кости и пряча их в поясном кошеле.— Найдите, пожалуйста, Августа. Недавно он был около спальни князя. И нам надо уходить отсюда.
Карл бросил взгляд на лежащую без сознания женщину и закончил:
-И побыстрее.
-Я мигом,— пообещал Марк и, не мешкая, снова скрылся за дверью.
"Чего же я хотел?" — в который раз спросил себя Карл, но ответа не было.
Он грустно вздохнул, но делать было нечего, еще не все сегодняшние дела были завершены. Он подобрал выпавшего из руки Галины Синистру и засунул его за ремень под полой камзола. Убивец одобрительно "буркнул" чтото неразборчивое, и нечто вроде благодарности добавил от себя кинжал. Ну что ж, их можно было понять, парные клинки связаны чемто большим, чем клеймом мастера или сходством отделки.
Глава четвертая
Дорога во Флору
1
Солнце еще не взошло, но восточный горизонт уже горел в пламени восхода, когда маленькая лодочка ткнулась носом в песок и они сошли на берег. Задерживаться им было не с руки да и незачем, и Карл, сопровождаемый лейтенантами Августом и Марком, солдатом Казимиром и аптекарем Мартом, двинулся через поросшие жестким кустарником дюны. Всего метрах в ста от линии прибоя начинался редкий сосновый лесок, пройдя через который они вскоре вышли на Чумной тракт. Дорога в этот ранний час была пустынна, и, никого на ней не встретив, крошечный отряд Карла довольно быстро добрался до рощи, в глубине которой было назначено место встречи. Однако, войдя под деревья, Карл неожиданно подумал, что сны и грезы это всетаки всего лишь сны и грезы. Действительность умеет быть жестокой, и отрезвление после пробуждения от сладких снов способно жестоко разочаровать того, кто поверил своим видениям. Могло случиться и так, что никто не спит в ожидании Карла, свернувшись калачиком, на земле около костра. И, подумав об этом, Карл понял, что, случись такое на самом деле, многое потеряло бы смысл. Это было бы очень плохо для него, Карла, и для нее тоже, и тогда, возможно, и даже наверняка, он не поедет ни в какую Флору, а пойдет ее искать, даже если на кону будет стоять участь всего мира.
Слабость тела порождает слабость духа, грустно подумал он, вспомнив один из афоризмов, на которые были так щедры его университетские профессора, и, сделав над собой усилие, запрятал тревогу так глубоко, как только мог.
Не случившегося не существует, напомнил он себе, тяжело шагая между деревьями.
2
Заемная сила уходила. Карл чувствовал, что он уже почти исчерпал свое время, тем больше заботы нового дня тяготили его, и поэтому следовало спешить. Почемуто ему казалось, что пока все его люди не поднимутся на борт "Коршуна", дело еще не сделано. Вероятно, он был прав и так все и обстояло на самом деле, но держать себя на ногах становилось Карлу все труднее.
Поляна открылась вдруг. Деревья расступились, и Карл увидел стреноженных лошадей и большой костер, вокруг которого сидели с десяток солдат, еще недавно бывших княжескими дружинниками. А неподалеку от них горел другой костер, около которого Карл увидел старого книжника Ивана Фальха, задумчиво глядящего в огонь, двух женщин, сидевших тесно прижавшись друг к другу под одним на двоих меховым плащом, и еще одну женщину, мысли о которой причиняли ему почти физическое страдание с тех пор, как он подумал мимолетно о том, что ее может здесь не оказаться.
При их появлении солдаты вскочили, встал и старик Фальх, а женщины повернули головы и смотрели теперь на Карла. В их глазах были невысказанные — во всяком случае, пока — вопросы, но вопросы у всех были разные, и спросить каждая из них хотела о своем. Вот только ответить им так подробно, как им того хотелось бы, он сейчас не мог. Однако и не сказать ничего было бы неправильно, поэтому, предоставив своим лейтенантам разбираться с их солдатами, Карл медленно подошел к костру. Почувствовавший чтото Фальх вежливо отошел в сторону, чтобы не мешать, и Карл остался один на один с женщинами.
Он поклонился Виктории, отдельно поклонился Анне, а затем повернулся к бледной, как полотно, Деборе — или это рассветные сумерки выбелили ее лицо?— и посмотрел в ее глаза. Они были серыми теперь, и Карл не хотел, чтобы они снова поменяли цвет.
"Пусть будут серыми!— попросил он ее.— Пожалуйста".
-Сударыня,— сказал он вслух,— я рад, что вы здесь.
Большего он пока сказать не мог, но ему показалось, что главное она поняла правильно.
Он поклонился Деборе и повернулся к Виктории.
-Все кончено,— ответил он на ее вопрос.
-Но?..— спросила Виктория, оставляя Анну и вставая с земли.
-Но не совсем так, как предполагалось.
Она, несомненно, чтото "видела" и наверняка почувствовала момент, когда Судьба меняла свои планы, но об этом они успеют — если, конечно, богам будет угодно — поговорить после.
-А теперь нам надо спешить,— сказал Карл.— Боюсь, коекому в Сдоме наш поспешный отъезд может не понравиться.
И сразу же, как будто его тихие слова послужили приказом — а они им, в сущности, и были,— вокруг вскипела знакомая любому солдату деловитая суета сворачивающегося бивуака. Раздались короткие приказы Августа и Марка, заспешили, оседлывая коней и гася огонь в кострах, солдаты, засобирались в дорогу женщины, а Карл, который сейчас очень хотел просто присесть, стоял, не решаясь опуститься на землю, с которой он мог уже не встать, и смотрел на Дебору, умело и споро оседлывающую серого коня. Карлу потребовалось время, чтобы понять, что коня она оседлывает для него, и его обдало мгновенной волной благодарности, смешанной с неловкостью и даже стыдом, каких он не испытывал с далеких дней юности, но сам он оседлать коня, пожалуй, уже не мог. Вернее, смог бы, наверное, но тогда, вполне возможно, ему не хватило бы сил на дорогу до бухты Пята.
Погас огонь в кострах, залитый водой и присыпанный землей, над кострищами поднялся едкий сизый дым, и, как ни мало прошло времени — а Карлу показалось, что совсем мало,— лошади оказались оседланы, вещи сложены и навьючены на лошадей, и люди, его, Карла, люди уже сидели в седлах, ожидая одного его, все еще стоящего рядом с темными пятнами кострищ. Карл очнулся от забытья, в которое впал незаметно для самого себя и, стараясь не обращать внимания на вопрошающие взгляды солдат, поднялся в седло. Возможно, это вышло у него не так легко, как ему хотелось бы и как он привык делать, но Карл надеялся, что этого никто не заметил. А у него еще хватило сил и на то, чтобы помочь Деборе, которая отдала свою лошадь Марту, подняться и сесть на коня перед ним, оказавшись как бы в его объятиях, между рук, держащих повод.
3
-Карл,— спросила Дебора, когда они наконец тронулись в путь,— почему ты?..
-Молчите, ваша светлость,— попросил Карл.— Все, что вы скажете теперь, будет неправильно.
-Как ты меня назвал?— Дебора обернулась к Карлу и посмотрела ему в глаза.
-А как надо?— вопросом на вопрос ответил Карл, любуясь ее серыми глазами.— Господница? Или господарка? Я плохо разбираюсь в ваших титулах, миледи.
-Называй княжной,— обреченно вздохнула она.— Это будет правильно. Но как ты узнал?
-Это трудно объяснить.— Карл смотрел в ее глаза и думал о странностях Судьбы. Ее судьбы, его судьбы.— Твою мать звали Верой?
-Да.— Ее глаза требовали ответа, но что он мог ей сказать? Как объяснить?
-Когдато,— сказал он устало,— много лет назад, твоя прабабка Карла предложила мне жениться на Вере. Тогда ей было три года.
-Ты?!— В голосе Деборы одновременно зазвучали ужас, потрясение, жалость. Да, пожалуй, жалость тоже.
-Ты помнишь, я спросил тебя про императора Яра?— Карл отвел взгляд и смотрел сейчас на море, залитое отсветами рассветного зарева.— А я ведь помню его живым, Дебора.
-Ты — Долгоидущий.— Она, конечно, все поняла.
-Такова моя судьба.— И это было правдой, но не всей правдой, как видел ее теперь Карл.
-Ты когданибудь видела портрет Карлы?— спросил он после затянувшегося молчания.
-Нет.— Теперь она на него не смотрела, обернувшись к Карлу спиной.
-Та девушка...— сказал Карл в спину Деборе,— та девушка, которую я нарисовал вместо тебя, это Карла Чу. Вы с ней не похожи, но кровь Карлы живет в тебе, Дебора, и я ее увидел, хотя тогда и не понял, что вижу на самом деле.
-А чья еще кровь живет во мне?— Голос Деборы был едва слышен.
-Возможно, что и моя.— Он обязан был это сказать.
-Ты не знаешь?— Она снова повернулась к нему.
-Карла полагала это неважным,— объяснил он.
-Значит...— медленно спросила Дебора, не отводя своего взгляда от его усталых глаз,— значит, возможно, что ты мой прадедушка?
-Возможно.— Этот разговор был ему неприятен, но делать нечего — то, что должно быть сказано, будет сказано.
-Карла была права!— неожиданно твердо сказала Дебора.
-Я так не думал тогда,— сказал он.
-А теперь?— Ее потемневшие, как небо перед грозой, глаза требовали ответа.
-Теперь?— Карл вдруг почувствовал огромную тяжесть лет, которая легла ему на плечи, и едва не застонал от непомерности этого груза.— Теперь я думаю, что был прав, когда не женился на Вере.
Он увидел отчаяние в ее глазах и еще чтото, о чем он мог только догадываться, и закончил свою мысль:
-Если бы я на ней женился, у меня не было бы тебя.
Отчаяние сменилось смятением, а потом то, что Карл уловил в ее взгляде, воплотилось наконец в ясно читаемое чувство. Это было горе, тяжелое, неизбывное горе, которое Дебора несла в своей душе и которое теперь вырвалось наружу. И Карл понял, что тянуть больше нельзя. Он должен был сделать то, что должен, и сказать ей то, что обязан был сказать.
-Дебора,— мягко сказал Карл,— тот, кто первым заговорил об Отягощенных злом, сам нес в себе страшное зло. Зло невежества и ненависти. Адат такой, какой он есть, он может быть добрым и ласковым, а может стать убийцей. Но это всего лишь слова. У моего меча, Дебора, есть имя. Его зовут Убивцем.
