Главный корпус интерната сильно отличался от того, где только что побывал Максим. В нем недавно закончился ремонт: стены отделаны новехонькими пластиковыми панелями, имитирующими светлое дерево, полы — розовато-бежевой плиткой. В холле перед кабинетом главврача стояли не продавленные кушетки и ободранные стулья, а мягкая мебель с причудливо изогнутыми спинками и подлокотниками. Пока Устюгов ждал главврача, он успел изучить размещенную на стене информацию: "Администрация интерната рада обеспечить для вас наилучшие условия для проживания, отдыха и проведения досуга. Вам гарантируется круглосуточная медицинская помощь, безопасность нахождения в интернате и приглашение священнослужителя". Рядом висело предупреждение, написанное от руки округлым четким почерком: "Главным врачом могут быть ограничены следующие права: вести переписку без цензуры, получать посылки и передачи без контроля их содержимого, пользоваться телефоном, принимать посетителей, иметь и приобретать предметы первой необходимости, пользоваться собственной одеждой".

Это предупреждение не слишком понравилось Устюгову, но он подумал про "чужой монастырь" и отвернулся к окну, собираясь в очередной раз прикинуть, как разговаривать с главврачом. Сквозь узорную решетку виднелся неплохо обустроенный парк с ухоженными газонами, по периметру которых шла высадка цветочной рассады. Под руководством высокой полной женщины в синем халате и ярко-оранжевых резиновых перчатках, как близнец, похожей на ту, что отконвоировала Устюгова в главный корпус, этим занимались одетые в такую же темную рабочую одежду обитатели интерната, отличавшиеся, на первый взгляд, от медперсонала только короткой, почти наголо, стрижкой. Вольно или невольно, Максим начал искать среди них Сергея, вспомнив, с какой охотой тот занимался посадками на даче, но, похоже, цветы сажали одни женщины. Одинаковая темная одежда и коротко стриженые волосы вызывали неприятные ассоциации с зоной, подтягивая за собой вереницу мрачных мыслей, и Устюгов, чтобы отвлечься от них, отвернулся к вмонтированному в стену холла аквариуму. За толстым стеклом весело кружились пузырьки воздуха, сновала разноцветная мелочь, обгоняя вальяжных вуалехвостов. Большой, литров на двести, аквариум был оформлен по всем правилам и с отменным художественным вкусом, и Максим, залюбовавшись подводным мирком, почти забыл о том, где находится, во всяком случае, настроение у него стало немного лучше.

— Рыбки красивые, — сильно картавя, произнес чей-то голос. — Я их люблю.

Устюгов обернулся и увидел, наверное, самую красивую женщину в своей жизни. Безупречные в своей правильности черты лица, нежная, без малейшего изъяна кожа, не нуждающаяся в искусственных красках, — и короткая, под машинку, стрижка. "Пациентка! — Максим даже вздрогнул от неожиданности. — Но какая..." Восторг сменился состраданием, когда он разглядел выражение ее прекрасных больших глаз, — так мог бы рассматривать незнакомого человека малыш лет трех, не старше. А на вид пациентке было лет двадцать.

Впечатление усугубилось, когда она, как ребенок, стала хлопать ладонью по стенке аквариума, стремясь привлечь внимание рыбок. Устюгов испугался, что стекло не выдержит совсем не детских ударов и разлетится, поранив девушку, но, видимо, оно было рассчитано на большие, в том числе и ударные нагрузки. Все же он поймал ее руку и постарался осторожно удержать.

— Как тебя зовут? — спросил он, отпуская девушку и стремясь переключить ее внимание на что-нибудь другое.

— Аня, — охотно ответила пациентка и снова отвернулась к рыбкам, но колотить по стеклу больше не стала, лишь ткнула пальцем в одного из подплывших поближе вуалехвостов, в окраске плавников которого преобладал красный цвет, — это Зина. Она ест крошки. А я люблю конфеты. У тебя есть конфеты?

Голос и сама речь были скорее детскими, чем принадлежали взрослому человеку, движения тоже не отличались координацией и казались младенчески неловкими. Устюгов подумал, что обе его племянницы намного более развиты, чем Аня, которая, дожидаясь ответа, стала увлеченно ковырять в носу.

— Нет, ты знаешь, никаких конфет я с собой не взял, — сокрушенно развел руками Максим.

— Ты не ко мне приехал? — последовал удивленный вопрос, сопровождаемый недовольным взглядом, а в карман формы, видимо, в поисках конфет полезла рука.

— Я тут... по работе, — осторожно убрав из кармана Анину руку, попробовал выкрутиться Устюгов, оглядываясь по сторонам в поисках кого-нибудь из медперсонала.

С полусумасшедшими стариками, которых на его участке было несколько человек, он общался без особых проблем, мог справиться и с обкурившимся наркоманом, и с алкоголиком, допившимся до белой горячки, но сейчас Максим не знал, что предпринять. Однако Аня уже переключилась на другое. С детской непосредственностью она залезла босыми ногами на диван и выглянула в окно, дернув что есть сил за решетку. Та не шелохнулась, и Максим немного успокоился, а девушка уже спрыгнула с дивана и начала, сверкая глазами, очень невнятно рассказывать о каком-то дереве, растущем в саду.

Вдруг Аня замолчала и с повышенным вниманием уставилась себе под ноги, вокруг которых растекалась лужа. Она задрала подол клетчатого платья, сунула руку в мокрые трусы и испуганно ойкнула. Устюгов растерялся окончательно, когда Аня, стянув и белье, и платье, опустилась на четвереньки и начала вытирать, но больше размазывать по полу образовавшуюся лужу.

— Анечка! Что ж ты таким красивым платьем решила пол вытирать? — попробовал остановить девушку Максим, стараясь не смотреть на обнаженное тело, по совершенству не уступавшее лицу, но она так увлеклась своим занятием, что не обратила на него никакого внимания.

— Аня! Что ты здесь делаешь? — от строгого мужского голоса девушка сжалась в комочек и зажмурилась.

Устюгов взглянул на подошедшего врача и по надписи на его бейджике понял, что это тот самый главврач интерната, которого он ждал. Мужчина бросил беглый, но цепкий взгляд на посетителя, на его форму, чуть кивнул и крепко ухватил Аню за руку, заставляя ее встать:

— Мы с тобой о чем договаривались? — Он отобрал у нее мокрый грязный комок, в который превратилось пестрое платье, и с досадой бросил его на пол. — Алла Федоровна согласилась отпустить тебя гулять, если ты будешь хорошо себя вести: не будешь лазить через забор, раздеваться и приставать к людям! Ты себя ведешь плохо, поэтому Алла Федоровна сейчас отведет тебя в палату и поставит укол.

Аня, как маленький ребенок, разревелась в голос. Она размазывала слезы по щекам и уже не обращала внимания на то, что под ее ногами расплывается новая лужа. Сквозь отчаянные рыдания с трудом можно было разобрать, что она не хочет, чтобы "тетя Ала" больно колола ее.

Максим не выдержал:

— Аня ни к кому не приставала, только хотела мне рыбок показать и сказала, что они красивые. А тут вдруг произошла мелкая неприятность, Аня испугалась и решила, так сказать, устранить последствия. Что уж под рукой было, тем и воспользовалась...

Врач чуть заметно поморщился и распахнул дверь кабинета, приглашая посетителя внутрь и пропуская его впереди себя. Ревущую девушку он тоже завел в кабинет и рывком заставил сесть на стул около двери.

— Минуточку, — бросил он Устюгову, жестом предлагая ему кресло около стола, и бросил Ане один из белых халатов, что висели на вешалке. — Оденься! — последовала резкая команда.

Одновременно с этим врач нажал на телефоне пару кнопок и буквально через секунду раздраженно кинул запищавшую короткими гудками трубку.

— Извините, — с профессиональной вежливостью улыбнулся он посетителю, внимательно следя за его реакцией, — мы стараемся не допускать подобных ситуаций, но контингент у нас — сами понимаете. Задержка развития, как в данном случае, еще не самое сложное из того, что встречается.

— Так это не болезнь? Не травма? — искренне заинтересовался Максим, поглядывая на Аню, которая уже перестала плакать и увлеченно то застегивала, то расстегивала на себе халат.

— Нет, возможно, какое-то повреждение на генетическом уровне. Поздний ребенок, очень поздний, но на редкость здоровый, физическое развитие прошло нормально, сами видите, — чуть усмехнулся врач, — а разум остался в младенческом состоянии. Умственное развитие — по разным параметрам — от двух до, самое большее, пяти лет. Необучаема, от слова совсем, а тело взрослой женщины с соответствующими инстинктами. Когда родители умерли, сестра, которая старше ее почти на двадцать лет, привезла Аню к нам, потому что перестала с ней справляться.

— Могу себе представить, — покачал головой Максим, — если она вот так же и дома могла...

— Вот именно, — кивнул врач, — и намного хуже, особенно в период гормональных всплесков, а у сестры семья: муж, двое детей. Родственники платят за улучшенное содержание и уход, сестра регулярно навещает ее, а мы уж, со своей стороны, стараемся удерживать Аню в рамках.

Максим взглянул на девушку и понял, что удерживать ее в тех самых рамках очень непросто. Пуговицы Ане, видимо, надоели, и она увлеклась изучением своих гениталий. Ничего особо предосудительного она не делала, лишь, изогнувшись, как кошка, внимательно рассматривала их, широко раздвинув ноги.

— Аня!!! — рявкнул врач, получив в ответ по-детски удивленный взгляд, и схватился за телефон: — Алла Федоровна, вы знаете, где сейчас Аня? Что же вы тогда знаете? Немедленно заберите ее из моего кабинета, проколите по обычной схеме и больше не выпускайте из-под присмотра. Все, больше никаких самостоятельных прогулок!

Несколько минут, пока не пришла Алла Федоровна и не забрала с собой притихшую, как мышка, но так и не понявшую, в чем она провинилась на этот раз, Аню, прошли в натянутом молчании. Врач явно чувствовал себя неловко из-за того, что сказал слишком много человеку в полицейской форме, о цели визита которого он ничего до сих пор не знает, и не хотел начинать разговор, который мог прерваться в любую секунду из-за новой Аниной выходки или появления Аллы Федоровны. Максим тоже держал паузу, на ходу перекраивая ранее выстроенный сценарий общения с главврачом интерната.

— Итак, я вас слушаю, — врач перешел на деловой тон, всем видом демонстрируя, что недавнее происшествие — это не более чем случайность, которая никаким образом не может повлиять на образцовую репутацию вверенного ему медучреждения.

* * *

Медведев всегда думал — ничего не может быть хуже того, что произошло с ним. Если бы не Светлана, он вряд ли когда-нибудь смог передвигаться самостоятельно, а тем более вернуться к своей работе. Вадим решил, что ошибался, когда увидел Сергея.

Перед ним стоял старик с землистым морщинистым лицом, худой и сутулый. Очень коротко стриженые светло-русые волосы казались седыми и не скрывали неровный рубец, тянувшийся через полголовы. Левая рука с полусогнутыми пальцами была неестественно вывернута ладонью наружу, лицо с впавшими щеками, заросшее щетиной, пугало своей неподвижностью, но хуже всего были равнодушно застывшие глаза, в которых не отразилось ни малейшего интереса при виде людей, находившихся в кабинете главврача. Только редкий цвет глаз остался прежним, но и он казался потускневшим.

— Сергей, ваши родственники приехали, — мягко сказал врач, внимательно наблюдая за реакцией больного. — Присядьте вот на этот стул.

— Здравствуйте, — тихо и невнятно сказал Сергей, и в его глазах появилось что-то, похожее на напряженное ожидание, но на окружавших его людей он не смотрел, скорее, прислушивался к чему-то внутри себя.

— Ваши родные хотят забрать вас из нашего пансионата.

— Куда? — никакого интереса в голосе.

— Вы поедете домой.

— Зачем?

— Дома вам будет лучше.

— Мне и здесь хорошо, — ни в голосе, ни во взгляде никаких перемен.

— За вами приехала ваша жена, дома вы будете жить вместе с ней и со своими детьми, — врач был мягко-настойчив.

— У меня есть дети? — последовал равнодушный вопрос, но все-таки с легким оттенком интереса.

— Папа, ты меня не узнаешь? — высокий юноша вскочил на ноги.

Сергей на несколько секунд задержал внимание на сыне; в его лице ничего не изменилось.

— Нет, извините, — и снова отвел глаза.

Лешка растерянно оглянулся по сторонам и хотел еще что-то сказать, но Максим дернул его за ремень на джинсах и заставил сесть.

— Тебя отец пять лет не видел, — понизив голос, сказал Ирин брат, — тебя никто бы не узнал, так ты изменился за это время.

Парень прикусил губу и притих, мать стала что-то тихо говорить ему. Врач смотрел на них и отмечал про себя: "Глаза отцовские, на мать совсем не похож. У нее с братьями глаза одинаковые".

Другой брат жены, помоложе и повыше, в свою очередь, осторожно задал вопрос, чуть наклонившись вперед:

— Серега, ты совсем ничего не помнишь? — он оглянулся на сестру и с нажимом спросил: — Ирину не помнишь?

Ирина сидела бледная, но казалась спокойной. Она улыбнулась почти естественно:

— Сережа, наконец-то мы нашли друг друга.

Больной совершенно не обратил внимания на братьев жены, а на ней его взгляд задержался. Она замерла в надежде на чудо, но зеленые глаза, вспыхнув на миг, снова стали тусклыми, Сергей ничего не ответил и опустил голову.

Здоровенный беловолосый мужчина, врач, приехавший вместе с родственниками, обменялся понимающими взглядами с главврачом.

— Вы всегда сможете снова приехать к нам, если захотите, — врач говорил с профессионально-вкрадчивыми интонациями. — А пока я рекомендую вам съездить домой.

— Хорошо, я поеду, — голос был таким же тусклым, как глаза.

Ирина в сопровождении Вадима ушла собирать Сергея домой, а Олег с Максимом остались в кабинете врача. Худяков, хотя и не был специалистом в этой области, хотел выяснить все о состоянии Сергея и, главное, прогноз на будущее, Ирин брат хотел присутствовать при этом разговоре не столько потому, что хотел получить информацию "из первых рук", сколько желая выступить в качестве своеобразного детектора лжи и определить, когда врач говорит правду, а когда уклоняется от этого.

Лешку, как тот ни протестовал, отправили на улицу, где он сначала забрался в институтскую "Газель", одолженную Медведевым на работе, а потом, будучи не в состоянии спокойно сидеть на одном месте и ждать, начал нарезать вокруг микроавтобуса круги. И, конечно же, он почти не обратил внимания ни на старый жигуленок, миновавший после долгого ожидания шлагбаум, ни на пару, приехавшую на нем. Машина остановилась у крыльца главного корпуса интерната, из нее вышла женщина со следами недавних ожогов на лице и руках. Она оглянулась по сторонам и покачала головой. "Сережа, мы с тобой не с той стороны заехали, — донеслось до Лешки. — Нам бы лучше около третьего корпуса остановиться, Наталья говорила, что там теперь работает". Машина уехала в сторону хозблока, и Лешка тут же забыл о ней, потому что увидел отца, который вышел в сопровождении родных на крыльцо и болезненно щурился от яркого летнего солнца, пытаясь закрыться от него здоровой рукой.

В одежде, привезенной из дома, худоба Сергея стала еще заметнее, все просто висело на нем. В глазах Ирины, когда она считала, что никто не видит ее, появлялась такая боль, что даже врачу стало не по себе. Он и раньше считал эту затею бесполезной, а сейчас его уверенность стала почти стопроцентной — память к пациенту не вернется никогда, раз уж внезапное появление родных не помогло. Эффект неожиданности, который иногда давал результат в подобных случаях, на этот раз не сработал.