Алевтине не понравился случайно услышанный диалог, не столько слова, сколько интонации, взгляды и двусмысленные улыбки, она уже подумала, не забрать ли, на свой страх и риск, Сергея из интерната прямо сейчас, пока его еще не оформили по всем правилам. В тот миг, когда Аля решилась и уже протянула руку, чтобы забрать со стола документы, в приемный покой ворвалась молоденькая девушка, босая, в намокшем от дождя ярко-малиновом байковом халате, облепившем ее тело как вторая кожа, и с охапкой веток рябины, густо увешанных тяжелыми кистями красных ягод.

— Вот! — счастливо улыбаясь, как старому доброму знакомому, девушка сунула их Сергею. — Твое дерево!

И радостно, как ребенок, запрыгала и захлопала в ладоши, когда он, до этого мгновения безучастно стоявший рядом с Алевтиной, взял ветки и прижал их к себе, не обращая внимания на то, что они не только мокрые, но и довольно грязные.

— Дерево... — эхом повторил он, и в голосе прозвучали нотки недоумения.

Девушка обрадовалась еще больше, засмеялась, замахала руками и начала бессвязно рассказывать про дождь и большие лужи, в которых утонул целый дом.

— Аня! — прикрикнул на нее Рубин, но девушка не обратила на него никакого внимания, продолжая скакать по небольшой комнате, оставляя на светлом плиточном полу грязные следы босых ног. — Алла Федоровна, займитесь ей, — с плохо скрываемой досадой и едва слышным ворчанием: "Избаловали до крайности", — бросил он врачу, которая, выскочив из-за стола, схватила девушку за руку и потащила в коридор.

— Дерево, — задумчиво повторил Сергей и вдруг протянул рябину Але. — Тебе. В сад.

Растерявшись от неожиданности, Алевтина кивнула и суетливо начала заталкивать ветки в пакет, не сразу заметив, что Сергея схватила за здоровую руку и куда-то повела медсестра, та самая, которая показывала ей интернат. Бросив и "подарок", и свои вещи на кушетку, Аля поспешила следом, но догнала их уже у дверей санблока.

Изнутри доносились плеск воды, радостные смех и визг, и все перекрывал раздраженный голос врача.

— Ну вот, теперь ждать или на второй этаж тащиться придется! — недовольно пробормотала медсестра и объяснила: — Аня — племянница бывшего главврача, нет, не Виктора Николаевича, а того, что до него был. Вот с ней и носятся все.

Алевтина кивнула и несмело — со своим уставом в чужой монастырь соваться не следует — поинтересовалась:

— Так может, без помывки обойтись?

Медсестра оценивающе оглядела ее, потом Сергея. Видимо, результаты осмотра показались ей удовлетворительными, потому что она кивнула:

— Для виду только зайдем, чтобы никто не цеплялся, да и переодеться нужно. Свое можно надевать только на прогулку, а в помещении все ходят в больничном. Раздевай своего мужика, я пока ему пижаму принесу. Белье, что на нем, можешь оставить, а остальное сдашь вместе с остальными вещами, на подменку пойдет, — уже на пороге довольно тесной раздевалки перед душевой добавила медсестра.

В небольшом предбаннике было светло, чисто и сухо, но сильно, так, что мгновенно запершило в горле, пахло хлоркой. Алевтина стала снимать с Сергея спортивный костюм. Он не сопротивлялся, но и не помогал ей, как обычно бывало, а стоял, как манекен. Медсестра с обещанной больничной одеждой все не шла, и Аля, присев на широкую деревянную лавку, потянула за руку Сергея:

— Посиди. Чего стоять-то?

Ей хотелось обнять его, прижать к себе, в сотый раз повторить, что обязательно будет приезжать к нему в выходные и, может, посреди недели, но Сергей не обратил внимания ни на ее слова, ни на прикосновения и так и остался стоять неподвижно, отчужденно глядя на Алевтину. "Обиделся? Наверняка обиделся, — горько вздохнула она. — Господи, не надо было никого слушать, а забрать его домой и потом отвезти к маме! Жил бы у нее, пусть в глуши, но в тишине и спокое, помогал бы ей по хозяйству. Сейчас поздно что-то делать, документы назад уже не отдадут, но к весне я обязательно что-нибудь придумаю и заберу его из этой..."

Психушкой Аля называть интернат не хотела, хотя именно это название просилось на язык. А дверь душевой вдруг распахнулась, и оттуда, как ураган, с визгом вырвалась Аня, голая, мокрая с головы до ног, с остатками мыльной пены на коже. За ней, с полотенцем в руках, выскочила полная санитарка, почти такая же, несмотря на надетый поверх халата длинный клеенчатый фартук, мокрая, как Аня, а следом вперевалку выкатилась Алла Федоровна, практически сухая, но растрепанная и пунцовая от досады. Не обращая внимания ни на них, ни на Алевтину, Аня кинулась к Сергею и повисла на нем, лепеча по-детски невнятно и восторженно:

— Ты останешься здесь! Ты будешь жить со мной! Я буду с тобой дружить! Пойдем купаться! — и, пользуясь секундной растерянностью окружающих, начала стаскивать с Сергея белье, приговаривая: — Быстро раздевайся! В одежде купаться нельзя!

Он отстранился от девушки, но было уже поздно, потому что она вымочила его. Тонкий трикотаж прилип к телу, и Алевтина увидела, что Сергей прореагировал на Анины объятия, прореагировал как мужчина, очень мощно и, похоже, неожиданно для себя самого. И все в раздевалке заметили его реакцию: Аня пришла в восторг и потянулась руками к восставшей плоти, санитарка пожирала глазами нового пациента, медсестра, наконец-то принесшая сверток с больничной одеждой, понимающе усмехнулась, а в глазах врача промелькнуло что-то очень похожее на ненависть.

— Что ж, придется назначать, — последовало название препарата, о котором Алевтина даже не слышала. — Лена, — обратилась Алла Федоровна к медсестре, — быстренько организуй мне десять, нет, двадцать кубиков для этого жеребца и пять для нашего сокровища.

Врач покосилась на Аню, которую, чтобы она снова не полезла обниматься с новым пациентом, с трудом удерживала санитарка.

— А вы здесь что делаете? — Алла Федоровна выплеснула свое раздражение на Алевтину. — Кто вас сюда пустил? Вы его родственница? — она кивком головы показала на Сергея и, не давая Але сказать ни слова, подтолкнула ее к выходу. — Вы привезли к нам пациента, документы и вещи отдали, больше вам здесь делать нечего. Расписание посещений посмотрите на входе.

Совершенно убитая Алевтина, которую буквально выпихнули в коридор, прислонилась к стене и застыла, не в силах двинуться с места.

"Что я наделала... Что же я наделала..." — еле сдерживая слезы, думала она, провожая глазами Сергея, которого, уже одетого в темно-синюю больничную пижаму, два санитара конвоировали, другого слова не подобрать, к лестнице. Он шел между ними странной походкой, шаркая ногами и словно бы с трудом удерживая равновесие. Смотреть на него было невыносимо больно, но еще больнее было то, что он посмотрел на Алевтину, как на совершенно чужого человека, будто не заметив ее.

Точно так же, как на пустое место, Сергей взглянул на Лужакова, почти бегом спустившегося с лестницы. Главврач на мгновение притормозил, чтобы не столкнуться с пациентом, и тут же помчался дальше — дел было невпроворот, а времени на то, чтобы их переделать, не оставалось совсем. "Когда-то я вроде бы его видел. Но где? Или все-таки нет? Скорее, нет, с кем-то путаю, внешность уж больно типичная", — мимолетная мысль тут же была погребена под ворохом забот и забыта.

* * *

Учеба в Академии, которой так опасался Медведев, оказалась не столь уж страшной. Заочников обучали с применением дистанционных образовательных технологий, то есть, попросту говоря, через Интернет. Получив сразу после зачисления пароль, Вадим приобрел доступ к системе, где находился лекционный материал для самостоятельного изучения и тесты для проверки полученных знаний. Припомнив собственный, почти двадцатилетней давности, студенческий опыт, когда все, что задавалось преподавателями в течение семестра, делалось за пару дней и бессонных ночей непосредственно перед сессией, Вадим отнесся к обучению с удивившей его самого ответственностью и решил, что будет вовремя выполнять все задания.

Этому способствовало еще и то обстоятельство, что тесты были действительны в течение ограниченного времени, сменяясь новыми; студента, не выполнившего три теста подряд, грозно обещали не допустить к сессии и даже отчислить, хотя и позволяли повторную сдачу после окончания периода обучения, который не дробился на семестры, а длился с октября до середины мая. Сессии также не делились на зимнюю и летнюю, а были объединены в одну, по окончании каждого курса, но продолжительностью почти полтора месяца.

Для "студента", как с добродушной насмешкой называл Медведева Максим, по настоянию Светланы купили новый компьютер с принтером, а ноутбук, который Вадиму когда-то подарили сослуживцы, был отдан на растерзание дочке и стал для нее любимой игрушкой. Нет, компьютерные игры и Интернет Иринку не интересовали, мультики, она считала, интереснее смотреть на большом экране телевизора, с ноутбуком малышка играла в школу, рассаживая перед ним кукол и что-то строго, как заправская учительница, объясняя им, иногда повышая голос на непонятливых или непослушных. Родители, глядя на ребенка, умилялись и не вмешивались в эти игры, даже если они становились слишком шумными, а Иринка, в свою очередь, затихала, стоило отцу сесть за компьютер. "Ведите себя хорошо, папа занимается, — грозно сдвинув бровки, говорила она своим ученикам. — Кто будет шуметь, того накажу!"

Она даже маму не всегда впускала в комнату, когда шел учебный процесс.

— Папа занимается, — стояла она на часах под дверью, — ты ему мешать будешь.

— Не буду, — Света как-то раз пыталась уговорить дочку, — я только журнал заберу.

— Будешь, я знаю, — ребенок отказался верить маминым заверениям, — вы целоваться начнете, и чем все это закончится?

— Чем? — почти испугалась Светлана, вообразив, как дочка сейчас скажет, что знает, чем обычно заканчиваются поцелуи, и добавит, что она, в принципе, не против братика или сестренки, но лучше бы сначала завести не их, а котика.

— Тем, что папа завалит сессию! И его выпнут из академии к свинячьим чертям! — с отчаянием в голосе выпалила Иринка.

Света облегченно выдохнула — котики, а также вопрос, откуда берутся дети, на повестке дня не стояли, по крайней мере, в данную минуту.

А на пороге комнаты появился привлеченный шумом папа:

— Так, с дядей Максимом ты больше не играешь и даже не общаешься.

— Почему?! — возмутилась дочка.

— Потому что он учит тебя плохим словам, — объяснил Вадим.

— Это не он!!! Это рыжая Ленка так говорит!!! — Иринка со слезами на глазах выдала источник пополнения своего лексикона.

— Тогда, значит, чтобы ты не научила дядю Максима так ругаться, — еле сдерживая смех, сказала Светлана.

— Я больше не буду!!! — в полном отчаянии заревел ребенок, представив перспективу отлучения любимого дяди от дома. — И дядю Максима учить не буду!!!

Тут уже папа не выдержал и всхлипнул от смеха:

— Ни в коем случае! Не надо дядю Максима ничему учить!

— Ученого учить — только портить! — добавила Света.

— А он ученый? — мгновенно выключив слезы, как она это умела, деловито поинтересовалась Иринка.

Папа молча кивнул, потому что боялся заржать в полный голос.

— А ты? — последовал строгий вопрос.

Папа в ответ пожал плечами. Дочь нахмурилась.

— Тогда иди и учись. — Она двумя руками толкнула отца в комнату и пригрозила: — Завалишь сессию, я тогда не знаю, что с тобой сделаю.

Окончательно задохнувшийся от смеха Вадим рухнул на диван, потому что ноги уже не держали его, и срывающимся голосом пообещал, что сессию он не завалит. Иринка недоверчиво оглядела его и утащила маму в другую комнату, на ходу выговаривая ей:

— Вот дался тебе этот журнал!

Впрочем, до сессии было еще далеко, и пока что жизнь, в которую вклинилась учеба, текла своим чередом. Слякотную осень быстро сменила зима, классическая, с морозами и снегом, которую многие успели подзабыть. Недовольные мягкими еврозимами радовались такой погоде, а кому-то, в том числе и спасателям, она добавила забот.

За день могла выпасть половина месячной нормы осадков. В "Толокново" рейсы отменялись десятками, сугробы росли на глазах и достигали рекордной высоты, а порывы ветра валили старые деревья на улицах и в парках. Жители города наперегонки выкладывали в Интернет фотографии кружева заиндевевших веток и дворов, укутанных не тронутым дворниками толстым белым одеялом, и с поразительной беспечностью, несмотря на все предупреждения о ненастной погоде, парковались где попало, в том числе и под деревьями, а потом, когда обледенелые стволы падали на машины, звонили спасателям, требуя вызволить их из снежного плена.

Во время такой непогоды очистка городских улиц от снега переводилась в круглосуточный режим и помимо обычных снегоуборочных машин к ней привлекали и военную технику, и ту, что имелась в распоряжении Института экстремальных проблем. Только таким способом удавалось спасти миллионный город от паралича, а на дорогах в области был ад: гололедица, снежные заносы и ураганный ветер, поваленные деревья, фонарные столбы и рекламные конструкции, рельсы, обледеневшие из-за перепадов температуры от плюса к минусу, и оборванная из-за того же контактная сеть. Поезда дальнего следования стояли в ожидании ремонта, пригородные электрички даже не выходили из депо, а автобусы рисковали отправиться на маршрут только вслед за тяжелым армейским бульдозером, разгребавшим толстый слой снега.

Слава Шевченко, который родился и вырос в Оренбургской области, поначалу пренебрежительно отзывался о заносах: "Что ни день, то штормовое предупреждение! А что тут такого — полметра снега? Вот два метра, как в оренбургской степи, это я понимаю! Там буран, так буран, на градуснике минус тридцать, ветер — те же тридцать, а здесь... Открытого пространства почти нет, кругом лес, а он половину снега на себе задерживает и ветру не дает разгуляться. В общем, фигня!" Но когда к середине декабря высота сугробов стала приближаться к той самой двухметровой отметке, а спасатели почти забыли о выходных, Слава перестал насмешливо фыркать, читая сводку подразделения метеорологии и прогноза с предупреждением о новом циклоне, грозившем побить все рекорды по осадкам и силе ветра.

А после Нового года над областью завис антициклон, снегопады прекратились, и ударили морозы, о которых после прогноза погоды почти ежедневно, восторгаясь и ужасаясь одновременно, ведущие новостных программ сообщали: "Таких холодов не зарегистрировано за всю историю метеонаблюдений!" Столбик термометра опускался все ниже, днем светившее сквозь студеное марево солнце окружали радужные круги, ночью же в небе полыхала другая радуга, которой не мешала даже городская засветка, — северное сияние, редкость для этих мест, стало привычным зрелищем.