Медведев вгляделся. На сургуче четко отпечатались двуглавый орел и несколько коротких слов и отдельных букв. Что именно там написано, Вадим не разобрал — особого желания не возникло, да и голова была занята не тем, чтобы расшифровывать непонятные аббревиатуры. Государственный герб на печати сулил неприятности по высшему разряду.

— Ну и что? — мрачно спросил Медведев.

— Как что? — удивился Меньшиков. — Это же старая орфография! Которая до семнадцатого года была!

— Да, Димыч, смотри, — поддержал Сашку Антон. — Вот тут ять и тут.

— И твердый знак на конце слова.

Эту деталь заметил Сережа. Медведев оглянулся и увидел, что вокруг находки столпилась вся группа, благо, размеры подвала это позволяли. Высокий сводчатый потолок терялся в темноте так же, как и проход между ящиками, на стенах и на полу были заметны разводы от когда-то просочившейся и высохшей воды. Такие же следы вода оставила и на нижних ящиках, древесина которых местами покоробилась, местами подгнила и со временем превратилась в труху.

— Ничего не трогать! — скомандовал Медведев, но было поздно.

Неуемное любопытство Меньшикова уже утащило последнего к ближайшему штабелю, заставило расковырять дырку в стенке одного из нижних ящиков и сунуть туда руку.

— Опилки, — с откровенным разочарованием описал содержимое ящика Сашка и тут же радостно охнул: — Что-то тут есть!

Он направил в дырку свет от фонаря и не сдержал эмоций:

— ...!!! Твою ...!!!

Но ничего более вразумительного сказать не смог.

Медведев наклонился к ящику и замер в шоке — в лучах двух фонарей маслянисто блестел желтый металл, украшенный темно-красными камнями овальной формы. Не веря своим глазам, он стянул перчатку и прикоснулся к находке, которая оказалась вполне материальной и холодила кожу пальцев.

Вадим выпрямился и жестом предложил остальным ребятам взглянуть, что же они нашли, а сам начал изучать весь штабель, с целью выяснить, в первую очередь, не обвалится ли он сейчас прямо на головы нечаянных кладоискателей. Но ящики были сработаны на совесть, стояли крепко, замки на них почти не были тронуты ржавчиной, а сургучные печати выглядели, как новые. И на всех были одинаковые оттиски — двуглавый орел и малопонятные архаичные буквы.

А ошеломленную тишину наконец нарушил Илья:

— Это что же, мы золото Колчака нашли?..

* * *

Обойдя несколько книжных магазинов областного центра в поисках учебников и специальных рабочих тетрадей для сына-первоклассника, Наташа Озерова задержалась в городе намного дольше обычного. Но к этому времени час пик прошел, основной поток пассажиров схлынул, и она без труда нашла в электричке свободное место. Наташа поставила тяжелые сумки на пол и облегченно перевела дух — традиционный пятничный поход по магазинам успешно закончен, можно, пока электричка идет до Палкино, дать отдых уставшим ногам и рукам. Она растерла ладони, на которых нагруженные продуктами, книгами и канцтоварами пакеты оставили глубокие борозды, откинулась на обтянутую искусственной кожей спинку сиденья и стала изучать вагон новой конструкции и попутчиков.

Рядом, у окна, сидел затрапезного вида мужчина лет пятидесяти, показавшийся Наташа смутно знакомым, и, облокотившись на столик, увлеченно рассматривал что-то в планшете. "Одет кое-как, а планшет — дорогущий", — мимоходом отметила женщина и, не удержалась, бросила взгляд на экран. Там пролистывались фотографии или кадры из какого-то индийского, как ей подумалось, фильма, что-то вроде свадьбы или иного праздника: яркий национальный наряд и море украшений на молодой девушке, ее спутник в классическом европейском костюме с гирляндой цветов на шее, гости, одетые не столь богато, но и не буднично, и, неожиданно, несколько монахинь в строгих черно-белых одеждах.

Посмотрев снимки, сосед открыл окно почтовой программы и на английском языке — Наташа, смутившись, не стала подглядывать, хотя совсем не знала языка — написал несколько фраз. Вскоре пришел ответ. Прочитав его, мужчина открыл прикрепленный файл и с едва заметной довольной улыбкой начал изучать присланные фотографии. На всех была та самая девушка, уже не в нарядной одежде, а в скромном длинном платье-рубахе, одна или с сияющим от радости полуторалетним малышом, державшим в руках игрушечного слона.

"Младший братик? Или это ее собственный ребенок? Она же сама еще совсем девочка!" — не без удивления подумала Наташа. Но еще больше занимал ее вопрос — кем эта девушка приходится ее случайному попутчику? Пытаясь вспомнить, где же она его видела, Наташа незаметно для себя задремала и проснулась оттого, что ее осторожно похлопали по руке и тихо спросили: "Вы ведь до Палкино?"

Позорище! Наташа обнаружила, что не только привалилась во сне к мужчине с планшетом, но и положила голову ему на плечо.

— Извините, — залившись краской смущения, пробормотала она едва слышно.

— Ничего, — мужчина располагающе улыбнулся. — Устали на работе?

— Нет, на работе не очень, — Наташа не собиралась поддерживать разговор, но сработал эффект "случайного попутчика", и от добродушно-пытливого взгляда ее потянуло на откровенность: — Ребенок у меня в первый класс идет, вот, бегаю по магазинам то за книжками, то за тетрадками, то за пластилином. Смешно — в моем детстве этого пластилина навалом было в каждом магазине, а теперь днем с огнем не сыщешь! А учительница говорит — надо. И еще форму покупать придется: обычную, спортивную и для продленки. Решили, что на продленке нужно переодеваться, оно, конечно, правильно, но это ж все денег стоит.

К Палкино Середкин с трудом — все-таки к тетке он приезжал не часто, пару-тройку раз в год — вспомнил не столько Наташу, которая была младше его почти на два десятка лет, сколько ее родителей, чей дом стоял на другом конце поселка, сразу за военным санаторием, путевками в который не брезговали в свое время и генералы. Отец, оказывается, умер, когда Наташа еще училась, а мать — три года назад. Сама она вышла замуж сразу после окончания школы, родила сына, а всего через полгода после этого радостного события мужа убили в пьяной драке. Несколько лет Наташа проработала санитаркой в санатории, а когда его закрыли, выучилась на компьютерных курсах и совершенно случайно устроилась на хорошую во всех отношениях работу — хозяйкой офиса. Генка никогда не слышал о такой должности, стал расспрашивать Наташу, чем же ей приходится заниматься, и выяснил, что она и завхоз, и повариха, и уборщица, рабочий день у нее едва ли не двенадцать часов, иногда и дольше, но платят ей очень достойную зарплату. Один недостаток — работа в городе, почти час каждый день уходит на дорогу. Но, с другой стороны, ей повезло, что недалеко от работы есть хорошая школа с продленкой и хозяин фирмы, сделав небольшой, по его понятиям, "спонсорский взнос", помог устроить сынишку в эту школу.

— А то ведь ни за что не взяли бы, раз не живем в этом районе, хотя наша прописка и считается городской. Но Александр Николаевич помог, дай ему Бог здоровья, — Наташа перекрестилась, — будем теперь вместе с Санькой на работу ездить. А если я и задержусь дольше, чем у них продленка работает, он ко мне будет приходить и помогать прибраться там или посуду помыть. Хозяйственный парень растет, все по дому делать умеет, что ему по силам, конечно. Ой, — спохватилась она, — что-то я расхвасталась, а мне уже выходить пора!

Она наклонилась за своими сумками, но попутчик опередил ее, подхватив их:

— Я помогу, нам по пути.

— Так вы тоже до Палкино! — почему-то обрадовалась Наташа и вдруг ее осенило: — Вы ведь Галины Петровны сын! Точно! Ну надо же, как это я не узнала сразу!

— Племянник, — с улыбкой поправил ее мужчина и представился, кивнув по-военному четко: — Геннадий. Я вас тоже не сразу вспомнил. Наташа, правильно ведь?

Неделю Середкин жил на два дома, но затем, сопровождаемый одобрительным ворчанием тетки, переселился на другой конец поселка. Наташа сияла от счастья и потому, что нашла наконец крепкое плечо, на которое могла опереться, и потому, что Геннадий и ее Санька сразу нашли общий язык. Сын, чего опасалась Наташа, не стал ревновать ее, и даже обрадовался, когда новый знакомый остался на ночь, а утром напрямик спросил его:

— Ты будешь моим папкой? — выделив слово "будешь".

Середкин, разнежившийся от непривычной заботы и ласки, чуть не прослезился, услышав такой вопрос, и молча кивнул, потому что комок в горле помешал ему говорить.

— Здорово! — обрадовался мальчишка. — Мамка у меня хорошая, добрая, только тяжело ей без мужика. И работа, и дом, знаешь, сколько сил на них надо? Она, конечно, справляется, мир-то не без добрых людей, да и я помогаю. Позавчера замок на сарае починил, хочешь, покажу?

И Санька повел Гену смотреть сначала сарай, потом пристрой с газовым котлом, кухню, где Наташа готовила завтрак, и вообще все хозяйство. Наташа тоже показала дом и участок, но ее сын устроил подробную экскурсию с пояснениями, что, кем и когда сделано, что требует починки, что замены, и не преминул похвастаться:

— А вот это моя комната, мы с мамкой все лето в ней ремонт делали.

— Все сами? — удивился Гена, оглядев новенькие обои на стенах, аккуратно, без заметных стыков, поклеенную потолочную плитку, настеленный на пол ковролин.

— Конечно, — довольный его реакцией, гордо улыбнулся мальчик. — Мамка делала, а я ей помогал. И еще она купила мне стол и диван, а шкаф пока старый пускай стоит, мы его пленкой оклеили и ручки поменяли, на пару лет хватит, а потом...

А дальше Санька начал излагать такие планы, что стало понятно, он продумал их во всех деталях:

— Вам теперь спальня нужна. Мамкина комната тесная, в нее большая, чтобы вдвоем спать, кровать не войдет, нужно бабулину отремонтировать и купить туда гарнитур. Потом вы мне сестренку родите, когда она подрастет, я ей свою комнату отдам, а сам в мамкину переберусь.

— Ты именно сестренку хочешь? — едва удержавшись от замечания, что ему вдвоем с Санькиной мамой и на диване хорошо, спросил слегка ошалевший Гена. — Сестренку, не братика?

— Братика тоже можно, — покладисто согласился Санька, — но потом, сначала сестренку, чтобы мне было с кем играть.

— С девчонками разве интересно играть? — спросил Гена.

— Смотря во что, — уклончиво ответил мальчик и, стесняясь, признался: — Они почти не дерутся.

— А мальчишки, значит, дерутся, — понимающе кивнул Середкин.

— Беда, хоть на улицу не выпускай, — пожаловалась Наташа, подошедшая, чтобы позвать их завтракать. — Только выйдет — через полчаса возвращается с фингалом. Я ему весь этот месяц не даю одному гулять, чтобы уж первого сентября в школу без синяков пошел!

— Из-за чего пристают? — уже за столом поинтересовался Гена. — Местная шпана или дачники?

— Да всякие, — вздохнула Наташа, — силой меряются, а больше — своими отцами да старшими братьями, кто у кого круче. А мой сам по себе, и самый младший, и драться толком не умеет, вот ему и достается. Даже Дик не спасает.

Дик, старый, наполовину седой черный терьер, только выглядел грозно, но на самом деле был не опаснее щенка. Пятнадцать лет для такой собаки — это примерно как девяносто для человека, и полуглухой и полуслепой пес, потерявший бОльшую часть зубов, предпочитал дремать на солнышке или, в зависимости от погоды, в тенечке, и в драке ему порой доставалось не меньше, чем хозяину.

— Уже не сам по себе, — весомо заметил Середкин. — Драться — научу. Как спецназовец всех одной левой по кустам раскидаешь.

— Правда? — Санька задохнулся от счастья.

— И еще подумаем, в какую секцию тебя лучше отдать — бокс или самбо.

Мальчишка вытаращил глаза, пытаясь решить неразрешимую задачу:

— А можно и туда, и туда? — умоляюще спросил он.

Наташа рассмеялась:

— А как же бассейн? В бассейн уже не хочешь?

— Хочу!

— И когда ж ты думаешь все успеть? И школа, и бассейн, и бокс, и самбо? — удивилась Наташа.

Середкин заговорщицки подмигнул ей:

— Чем больше дел, тем лучше они делаются.

С Геной Наташа была согласна заранее, что бы он ни предложил. Она влюбилась в него, найдя свой идеал мужчины, в немалой степени основанный на воспоминаниях о рано умершем отце — муж должен быть хозяйственным, обязательно старше жены, должен иметь постоянную работу, любить детей, а если он будет военным, то больше нечего и желать. Семнадцать лет разницы в возрасте молодая женщина считала несомненным плюсом, тем более что Гена, несмотря на недавнее ранение, на здоровье не жаловался и, при всей его любви к пиву, на пятом десятке сохранил подтянутую спортивную фигуру, и, считая, что мужчина должен выглядеть более солидно, Наташа втайне прикидывала, как бы его откормить. Она не видела ничего зазорного в том, что Гена любил выпить бутылку-другую пива после работы, и сделала в холодильнике запас его любимой девятой "Балтики", с умилением смотрела, как он курит, и не только не прогоняла его с сигаретой во двор, но даже разрешила курить в постели, от чего Генка категорически отказался: "Ты бы знала, Наташенька, сколько от этого бывает пожаров!"

А Середкин без преувеличения блаженствовал, наслаждаясь тишиной и спокойствием не только в неожиданно обретенной новой семье, но и чисто физически. Теткин дом стоял недалеко от железной дороги, туда доносились и мерный перестук колес проходящих поездов, и объявления со станции, Наташин же дом находился далеко от дорог, около самого леса, и в первую ночь Гена никак не мог понять, чего же ему не хватает. А не хватало привычных шумов города и многоквартирного дома. Здесь же ночную тишину не нарушало ничто, кроме редкого гавканья Дика и скрипа старого дивана, временами настолько громкого, что Генка начал беспокоиться, не будят ли они Саньку.

— Не бойся, Санька спит крепко, — тихо смеясь, успокоила его Наташа, — не в меня засоня. Можешь и разговаривать не шепотом, и телевизор включить, если хочешь. Только старый он у меня, не все каналы показывает.

— Купим новый, — решил Генка, — такой, знаешь, плоский, как картина. И большой, на полстены. А еще, я подумал, машину нужно купить, чтобы с электричкой не связываться. У меня права есть, ты тоже выучишься, для гаража, я уже прикинул, на участке места хватит, можно к сараю пристрой сделать. Будем, как белые люди, на машине разъезжать.

— Как ты решишь, так сделаем, — счастливо вздохнула Наташа и прижалась к Гене всем телом.

И он тут же забыл и о скрипучей мебели, и о телевизоре, и обо всех своих хозяйственных планах. Наташины простые, немного робкие ласки доставляли гораздо больше удовольствия, чем эксперименты бывшей жены, регулярно покупавшей брошюрки на тему "Как разнообразить семейный секс" и старательно претворявшей в жизнь самые дикие рекомендации. Ему в Наташе нравилось вообще все: и то, как первые дни она, стесняясь, закрывалась ладошкой и просила выключить свет, и то, как податливо она уступала его напору, и то, как она удивленно и радостно охала, когда он доводил ее до разрядки, как будто не ожидала ничего подобного. Нравилось то, как она умеет слушать, внимательно, не перебивая, проявляя искренние интерес и сострадание. Он рассказывал ей о себе, о службе в армии и о работе в службе спасения, о друзьях и товарищах, о Казане и о кошках Дениса, откровенно, но и без прикрас, не желая говорить только о семье, от которой ушел, буквально, в чем был, оставив бывшей жене и дочери все, вплоть до своей доли квартиры. И, конечно же, Середкин не хотел лишний раз вспоминать скандальный развод — через суд, с обвинениями во всех мыслимых грехах и истериками, нелепыми жалобами на жизнь впроголодь и нищету и угрозами убийства и самоубийства. Но Наташа ни на каких подробностях и не настаивала, ей было достаточно того, что Гена сейчас здесь, с ней.