Он часто почти неслышно подходил к ней сзади, легко, чтобы не испугать, клал руки на плечи, а потом или осторожно прижимал к себе, или терся щекой о ее макушку. А она поворачивалась к нему и тянулась губами к его губам. Очень часто после жаркого поцелуя все дела отодвигались на второй план, потому что Сергей подхватывал Ирину на руки и нес на диван, успевая одновременно целовать и раздевать ее и при этом каким-то образом раздеваться сам...

Но самым лучшим в их отношениях был отнюдь не упоительный секс, а возможность постоять молча, обнявшись, когда казалось, что все проблемы и неприятности существуют где-то в другой, параллельной, вселенной и никогда не коснутся ее.

— Ой, Ириш, ты что тут сидишь?

Маша вздрогнула от неожиданности, натолкнувшись на застывшую фигуру, когда принесла в дом корзинку с теми грушами, до которых она смогла дотянуться с земли. Остальные, забравшись на лестницу, собирал Максим. Первый урожай с дерева, посаженного Сергеем, он решил снять полностью, хотя обычно плоды на верхушках фруктовых деревьев оставались на зиму птицам.

Ира ничего не ответила.

— Что с тобой? Что случилось? Что-то со Светлашкой? — испугалась Маша, увидев следы слез на ее лице.

Ирина молча помотала головой и вытерла мокрую щеку, оставив на ней грязную полоску. Маша предприняла еще несколько попыток, выяснить, что произошло, и, не добившись какой-либо иной реакции, в легкой панике бросилась за мужем.

Максим после долгих уговоров слез с груши и с недовольным ворчанием поплелся в дом, где увидел ту самую картину, что описала ему жена.

Ирина сидела на старой табуретке, завернувшись в куртку Сергея, и неподвижно смотрела перед собой. Маша печально вздохнула, и тогда Максим отодвинул ее в сторону и напустился на сестру:

— Ты что, язык проглотила? Объясни, что произошло?

Ирина полностью проигнорировала появление брата.

— Что, так и будем сидеть и молчать?!

"Так и будем..." — ответил неподвижный взгляд.

— Ирка, если ты не перестанешь сходить с ума, я отправлю тебя в психушку!

В ответ — молчание.

— Та-ак! Сезонное обострение началось?! Да?!

— Сегодня ровно пять лет, как мы встретились с Сережей, — нехотя, через какое-то время, когда Максим уже готов был взорваться, выдавила из себя Ирина. — Можно в такой день избавить меня от вашей пристальной заботы? Я не собираюсь вешаться или вскрывать себе вены... И даже напиваться, — после паузы добавила она.

Максим яростно ожег сестру глазами и вылетел во двор, в сердцах изо всех сил хлопнув дверью, которая не закрылась, а, наоборот, отлетела от косяка и распахнулась настежь. Маша тяжело вздохнула, то ли осуждая мужа, то ли сочувствуя Ирине, молча забрала груши и направилась на кухню. Дверь так и осталась открытой; в ее проеме заклубился туман, поглощавший те крохи дневного света, которые с трудом пробивались сквозь тучи.

Осень, сумерки года, когда мглистые утро, день и вечер сливаются друг с другом и мало отличаются от мутно-серой ночи, в которой нет ни звезд, ни луны, и кажется, что любой источник света теряет силы от соприкосновения с этим туманом, жадно поглощающим, как черная дыра, не только свет и тепло, но и мысли, и чувства, и желания, оставляя только одно — не двигаться, застыть в оцепенении, погрузиться в забытье в надежде, что сон даст возможность перетерпеть холод и мрак и дожить до весны.

* * *

К осени Сергей, если его действительно звали именно так, в чем врач не был целиком и полностью уверен, так и не обрел память и способность общаться с людьми. Его речь осталась практически на том же уровне, что и была, и он все так же предпочитал часами смотреть в окно, хотя там, кроме дождя, серого неба и луж, ничего не было. Мрачная, без единого проблеска солнца, погода за стеклом — и под стать ей сумрак разума, когда в восприятии дни сливаются в одну сплошную массу, явь мало отличается от сна, память как саваном укрыта плотной пеленой, через которую не может пробиться ни один лучик воспоминаний.

Аля очень привязалась к Сергею, и самым настоящим горем для нее стало известие, что того отправляют в межрайонный психоневрологический интернат, о чем ей промозглым осенним утром объявил главврач больницы:

— С Лужаковым я договорился. У него всегда в запасе есть пара-тройка бюджетных мест, одним он решил пожертвовать, как говорится, для науки.

— Там он никогда не придет в себя, — рыдала она в кабинете главврача, — ему нужен дом, близкие люди, которые будут о нем заботиться. Хоть интернатом назови, хоть пансионатом, хоть санаторием, суть останется одна: психушка — она и есть психушка. Если Сережу нельзя больше держать в нашей больнице, я заберу его к себе домой, — ей показалось, что она нашла выход из положения. — Он стал достаточно самостоятельным для того, чтобы за ним не нужно было ходить, как за несмышленым ребенком! Он даже посуду может помыть!

— Нет, тебя пора отправлять в психушку вместе с ним! — не выдержал врач. — У тебя двое детей, ты подумала о том, что может, не дай бог, произойти, если в твое отсутствие у Сергея что-нибудь замкнет в голове? Ладно, на тазы пусть кидается, от этого пока никто не пострадал, а что он еще спокойно видеть не может? Если кто-нибудь из твоих девчонок сделает или скажет в его присутствии такое, что ему не понравится? И вообще, ты забыла, что он мужчина? Если его природа возьмет свое?

— Он никого и пальцем не тронет! — Алевтина грудью встала на защиту Сергея. — Он добрый! Он и пострадал-то из-за своей доброты, не смог защитить себя, когда его пытались убить!

— Он никакой! — врач в сердцах хлопнул ладонью по столу. — Хватит с меня твоих фантазий, вернись к реальности и подумай о том, что будет, когда вернется твой муж и обнаружит в своем доме постороннего мужчину. Станет он слушать твои объяснения или сразу решит навести порядок?

Сергей к известию об отправке в другую больницу отнесся равнодушно.

— Другое место... — эхом повторил он слова медсестры о том, что ему придется через несколько дней уехать в другое место и жить там; ни в глазах, ни на лице не промелькнуло ни намека на интерес или беспокойство. — Другая больница...

Его безразличие расстроило Алевтину, потому что казалось, что Сергей тоже привязался к ней.

— Эта больница недалеко от нас, я поеду с тобой, а потом буду часто навещать, — пообещала она.

Несколько дней Аля только тем и занималась, что готовила Сергея к переезду: ездила в интернат, разговаривала там с врачами и медсестрами, интересовалась тем, как кормят пациентов, какие процедуры проводят. Ей понравились двухэтажные здания, построенные специально для интерната три года назад взамен деревянного полубарака, разрушенного наводнением, произошедшим, когда старая дамба Липовского пруда не выдержала многодневных дождей. При строительстве новых корпусов сохранили небольшую липовую рощу, а там, где все же пришлось вырубить деревья, после окончания стройки посадили фруктовый сад.

— Наши пациенты по мере своих сил работают в саду, это входит в курс терапии. Всем очень нравится ухаживать за растениями, и мы устроили в переходе между корпусами зимний сад, чтобы этим можно было заниматься круглый год, — подробно рассказывала об интернате Алевтине старшая медсестра, посчитавшая ее родственницей будущего пациента. — Еще у нас есть огород, овощи с которого идут на стол. Мы полностью обеспечили себя на зиму капустой и луком, насолили две бочки огурцов, — похвасталась она, — а вот картошку в этом году колорадский жук попортил, собрали меньше, чем посадили.

Зимний сад с тихо журчавшим фонтанчиком и двумя большими аквариумами с разноцветными рыбками поразил Алевтину, никогда не видевшую ничего подобного.

— Хорошо-то как! — она не могла оторвать глаз от блестевшей в лучах яркого света пышной тропической зелени, составлявшей разительный контраст с осенним сумраком и голыми ветвями за окном.

— Правда, красиво? — старшая медсестра с гордостью показывала Але главную достопримечательность интерната. — Это Виктор Николаевич, наш главврач, старается, постоянно что-нибудь придумывает, деньги то на ремонт, то на оборудование, то на книжки, то на краски добывает, непонятно, когда спит: в шесть утра уже работает в своем кабинете, в двенадцать ночи — там же. Художественная студия для пациентов — его идея, разные поделки из бересты — тоже; все, говорит, пойдет на пользу, одними таблетками и уколами вылечить нельзя. Он на эту тему даже диссертацию пишет!

— Красиво, очень красиво, просто здорово.

Алевтина не могла не оценить увиденное по достоинству, но и не могла не сравнить условия в интернате и в ее больнице; сравнение было не в пользу последней: старое здание давно требовало капитального ремонта, а о новом оборудовании, мебели и тем более зимнем саде оставалось только мечтать. Палаты были небольшими и довольно уютными, а неизбежные для специфического лечебного учреждения решетки на окнах сделали узорчатыми, чтобы они не производили гнетущего впечатления. Пациенты, а большинство из них, по словам старшей медсестры, — одинокие люди, которых никто не навещал, многие с потерей памяти, — выглядели ухоженно. С грустью Але подумалось, что Сергею, пожалуй, в интернате будет лучше, чем в их больнице, да и заниматься с ним будут специалисты, которых у них не было. Правда, врач, с которым она разговаривала, особо не обнадежил ее, резонно заметив, что нельзя ничего сказать, ни разу не увидев пациента.

Через неделю из интерната прислали машину. Сергей, до этого момента безучастно относившийся к хлопотам Алевтины и ее рассказам о том, как хорошо ему будет на новом месте, насторожился, увидев двух незнакомых мужчин — шофера и фельдшера. Он схватил медсестру за руку:

— Нет!

Ее сердце встрепенулось от такого неожиданного проявления эмоций: "Он хочет остаться со мной!" и от надежды: "Он поправится, память вернется к нему!" Но тут же Аля вспомнила слова главврача их больницы, который категорически заявил, что пациента в подобном состоянии необходимо лечить в специализированном медицинском учреждении. "Что ты так переживаешь, дуреха? — вполне добродушно сказал он Алевтине напоследок. — Это лучшее заведение подобного профиля во всей области, уж если где-то твоему Сергею смогут помочь, то это там".

Але пришлось долго уговаривать Сергея, прежде чем к нему вернулся его обыкновенный безразличный настрой. Он согласился выйти из палаты, потом на улицу и достаточно спокойно подошел вслед за Алей к уазику с красным крестом. Все испортил шофер, которому хотелось засветло вернуться домой, чтобы в потемках не завязнуть в грязи. Он крепко взял Сергея за локоть и слегка подтолкнул его к машине. Тут-то и случилось то, чего никто не мог ожидать: всем показалось, что на больничном дворе произошел небольшой взрыв, шофер не понял, почему он вдруг лежит на земле лицом вниз, а фельдшер, попытавшийся удержать пациента неоднократно отработанным на практике профессиональным приемом, оказался полуоглушенным рядом с ним. Все свидетели произошедшего оцепенели от неожиданности.

— Сережа!!!

Алевтина схватила за руку своего подопечного, стоявшего в боевой позе, одинаково готового к обороне и нападению. Он резким движением повернулся к ней. Медсестра в испуге отшатнулась — Сергей походил на попавшего в ловушку дикого зверя, намеревавшегося любой ценой вырваться из нее.

— Что ты... успокойся... все в порядке... тебя никто не обидит... — негромко говорила она, стараясь сдержать дрожь в голосе и в пальцах, которыми успокаивающе гладила Сергея по плечу. — Я поеду с тобой, хочешь?

Медик, приехавший за пациентом, тем временем пришел в себя и лихорадочно разыскивал в сумке с медикаментами успокоительное. Алевтина поняла, что он собирается сделать, и умоляюще покачала головой: "Не надо!"

Сергей от звука ее ласкового голоса, а может, от легких прикосновений постепенно успокоился, мышцы его расслабились, и он послушно забрался в машину вслед за Алей.

"Кто он? Морпех, десантник, спецназовец? — думал главврач Липовской больницы, провожая глазами машину, увозившую пациента в психоневрологический интернат. — Голова не работает, зато тело... Как котят побросал на землю этих амбалов, которые в два раза его крупнее! И это с почти не действующей левой рукой! Что же он представлял из себя, когда был здоров?! Не-ет, хорошо, что Лужаков согласился его принять — интересный, видите ли, случай, хороший материал для диссертации. Как пойдет этот материал крушить все направо и налево! Вовремя мы от него избавились..."

А Лужакову, главврачу психоневрологического интерната, откровенно говоря, уже не было дела до нового пациента, потому что от научного руководителя пришло неожиданное и невероятное по щедрости и открывающимся перспективам предложение занять должность заместителя главврача психоневрологического отделения крупной столичной клиники. Ответ требовался немедленно. На раздумья врачу дали всего лишь два часа, в случае согласия, в котором, по всей видимости, научный руководитель не сомневался, прибыть на работу нужно было через неделю, решение всех вопросов с переездом и устройством на новом месте брало на себя ведомство, которому принадлежала клиника.

Главврач мельком взглянул на пациента — тот показался ему смутно знакомым — и отправил его и приехавшую с ним медсестру в приемный покой, а сопроводительные документы из Липовской больницы передал своему заместителю Рубину.

— Ну что ж, Борис Ильич, забирайте его себе. И интернат — тоже.

— Решились, Виктор Николаевич? — не скрывая радостного нетерпения, спросил зам.

— Да. Лучше сожалеть о сделанной ошибке, чем об упущенной возможности, — без тени улыбки сказал Лужаков. — Берите бразды правления в свои руки.

— Меня ведь могут и не утвердить, — зам решил соблюсти некоторые приличия и, пригасив торжествующий огонек в глазах, сделал постное лицо.

Но главврач отмахнулся от своего заместителя и преемника и изображаемых им сомнений, потому что прекрасно знал, какие интриги Рубин плетет уже несколько лет с целью занять вожделенный пост. В первый раз удача обошла его стороной, когда Лужакова, недавнего выпускника мединститута, назначили на должность главврача психоневрологического интерната, разваливавшегося в прямом и переносном смысле. Прошло совсем немного времени — и вот, казалось бы, везение на стороне Рубина: прорыв старой плотины, разрушенное наводнением старое деревянное здание, кража из сейфа сильнодействующих препаратов одним из сотрудников интерната. Но... Лужакова не только не привлекли к ответственности за случившееся, ограничившись выговором, более того, молодой врач получил карт-бланш на создание на месте развалин современной клиники и свои исследования, намеченные задолго до стихийного бедствия. А Рубина, у которого были разработаны свои планы на реконструкцию интерната, поставили заместителем Лужакова.

Борис Ильич спустился в приемный покой и бегло просмотрел документы новоприбывшего пациента. "Амнезия... Травматическая, ретроградная... Мутизм..." — глаз выхватил "профильный" диагноз из листа сплошного текста, написанного от руки профессионально малоразборчивым почерком. "И зачем мне это нужно?" — поморщился Рубин, который давно задумал превратить интернат в коммерчески выгодное предприятие, куда обеспеченные люди могли бы помещать нуждающихся в постоянном уходе престарелых или тяжелобольных родственников. Относительно молодой и физически достаточно здоровый пациент с сомнительным прогнозом на улучшение, за содержание и лечение которого бюджет заплатит сущие гроши, был крайне не выгоден для планов врача, но и вернуть его обратно в Липовскую больницу интернат не мог, по крайней мере, без скандала. А скандал Рубину был не нужен. "Ладно, там видно будет, что с ним делать", — решил врач и, небрежно бросив бумаги пациента на стол, распорядился: