Поэтому в сорок лет, когда и жизнь, в общем-то, сложилась не плохо: есть семья, есть своё дело, хорошая квартира в Москве, дача и так далее и тому подобное, — ну не хочется бросать всё и бежать не понятно куда, заниматься не понятно чем.
Однако выбора мне никто не предлагал. А я тогда даже и не подозревал, какой 'крест' мне преподнесла судьба.
Крест, Квест, Перст. Кто читал ребенком, книгу Алексея Толстого должен помнить заклятие, которое произносил Буратино на поле дураков, когда закапывал свои пять золотых, в надежде получить многократно большую прибыль.
— Фекс, пекс, крекс, — шептал этот деревянный мальчишка, а, может быть, — Крекс, пекс, фекс.
В заклятиях, помнилось, очень важен порядок слов, как и сами слова.
Я поймал себя на том, что почему-то, повторяю три слова: 'Крест, Квест, Перст'. Дальше этого моя способность мыслить не шла. Боялась идти. Потому что за любой мыслью должно следовать какое-то действие.
'Если ружьё висит на стене, оно должно выстрелить'.
И вот этого-то, как раз, я и боялся. Буратино был глупой деревяшкой, которая не знала, что необходимо ещё было добавить 'Брехекекс' и результат был бы 'на лице'. Но я то не был 'дубиной стоеросовой' и прекрасно понимал, что меня ждёт череда больших неприятностей в несколько уровней, как тому был сам свидетелем, играя на компьютере.
Сколько времени я находился в ступоре, не помню. Наконец, мой блуждающий взгляд остановился на входной двери в комнату. Не знаю почему (видимо просто другого ничего не оставалось), не знаю до сих пор, впрочем, сейчас и не жалею об этом, я направился к двери и открыл её...
Передо мной была чёрная пустота. В ней не было бесконечности, но это не было и теменью коридора квартиры. Я отступил внутрь комнаты и с тоской оглянулся на окно-экран. Выхода не было, то есть выходы были: закрыть дверь, остаться в комнате, сидеть и ждать неизвестно чего, тупо глядя на экран, или действовать, то есть, ринуться в темноту за дверью, и, будь что будет...
— Ну, козёл, решайся! Сон это или явь, разберемся, но такой случай выпадает только раз в жизни. Оторвись ты, Кулёма, от насиженного места, рискни своей задницей хоть раз в жизни, не оглядываясь на семью, работу, друзей, знакомых, кажущееся благополучие и стабильность. Если, всё-таки, это окажется сном, — проснёшься, а если нет?.. То нет.
Такой доходчивый и всё разъясняющий самоответ перевесил чашу весов в пользу авантюрного развития событий.
На моё, то ещё 'счастье', я курил и в комнате на журнальном столике обнаружил зажигалку. С сомнением, посмотрев на ноги, на которых были 'вьетнамки', подойдя к проёму двери, сунул руку с зажигалкой в темноту и щёлкнул кнопочкой. Конечно, я и не ожидал, что свет от зажигалки рассеет мрак, но, посмотрев вниз, увидел ступеньки, начинающиеся на уровне пола комнаты. Бросив прощальный взгляд на родимые стены и на злополучное окно, я заставил себя спускаться по ступенькам. Их было пять, довольно пологих. Спустившись с последней ступеньки, я далеко выбросил вперед руку с огнем. Под ногами была ровная поверхность, а по бокам стены туннеля, вырубленного прямо в скале.
— Крест, Квест, Перст, — пробубнил я себе под нос и осторожно двинулся вперед, ожидая каких-нибудь неприятностей. Но ничего не происходило. Я тихо шёл по туннелю, а на меня ничего не падало, в меня ничто не стреляло, я никуда не проваливался.
Небольшая пещера, куда проникал свет, открылась мне внезапно. Видимо в темноте я пропустил поворот, срезал его, не столкнувшись со стенкой. Поэтому переход от темноты к свету был таким неожиданным. Секунду я стоял в замешательстве, не зная, радоваться ли мне и выбегать на свет Божий, или спрятаться снова в темноту. Однако в следующее мгновение ощутил, что мой большой палец на правой руке, державший кнопку, вот-вот запылает синим пламенем от раскалившейся всё ещё горящей зажигалки.
Я моментально убрал палец с кнопки и осторожно, чтобы не обжечься, переложил ещё горячую зажигалку в другую руку. Но на большом пальце правой руки уже вздулся волдырь, на который надо было срочно помочиться, что соответствовало моему желанию, потому что свой утренний туалет, по известным причинам, мне не удалось совершить. А мочевой пузырь, — он не железный!
Но тут я заметил, что пещера обжита. Чуть в стороне от меня стояла короткая лавка и стол. На столе лежала раскрытая книга, даже, скорее, фолиант. Рядом с ней стоял глиняный кувшин и миска из того же материала. Перед выходом из пещеры, валялся хворост, сложенный в кучу. Однако рассматривать всё это хозяйство было уже не в мочь. Поэтому, как истинный джентльмен, который не гадит в доме, я выскочил из пещеры, забыв про опасности. Вломился в ближайшие кусты и отвел душу. Опорожняя мочевой пузырь, я направил мощною струю на свой обожженный палец, а уж затем стал оглядываться по сторонам и воспринимать окружающий меня мир.
Было тепло, не жарко, но тепло, а по ярко-зелёной листве на кустах и деревьях я предположил, что на дворе, скорее всего, лето или поздняя весна. Вокруг был довольно густой смешанный лес, а перед пещерой была небольшая полянка с пеньками, которые я в спешке не заметил. Чувствовалась рука человека с топором. Сама пещера находилась у подножья холма, сплошь заросшего лесом.
Глубоко вздохнув, я выбрался из кустов на полянку и замер.
У входа в пещеру стоял обросший рыжий детина неопределенного возраста, одетый в длинную льняную рубаху сероватого цвета и такие же штаны и с интересом смотрел на меня. Его вид показался странноватым, он походил на крестьянина. Таких крестьян приходилось видеть в исторических фильмах. Что-то в нем показалось знакомым, но я мог бы поклясться, что до сих пор мы не встречались.
Расчищенная полянка была всего-то метров десять в длину и пять-шесть в глубину. Я вышел из кустов сбоку от пещеры, так что нас разделяло метра четыре, поэтому мне и в голову не пришло бежать и прятаться. И потом на ногах у меня были 'вьетнамки', а не кроссовки.
Собравшись с духом, я вежливо поздоровался:
— Доброго здоровья!
Почему мною были произнесены именно эти слова, не задумывался.
— Будь и ты здрав, добрый молодец, — спокойно ответил мне мужик.
Оборот его речи мне не показался странным, хотя и соответствовал его одежде и облику. Но от радости, что со мной заговорили на русском языке, потому что я ожидал всего, чего угодно, я не стал придавать особого значения внешнему облику и оборотам речи. Всё это перестало для меня существовать.
— Вы извините меня, ради Бога, но где я нахожусь?
— Заплутал, значит, Милок? — спросил добродушно мужик.
— Вроде того, — пришлось соврать мне.
— А чей же ты будешь, коли заблудился в трёх соснах? — насмешливо спросил рыжий детина.
— Что-то не видел я здесь сосен, а потом, когда места незнакомые не мудрено и в трёх заблудиться, — с раздражением ответил я.
Но рыжеволосый, даже ухом не повёл. Он так же насмешливо, но добродушно продолжил свой допрос.
— То-то я смотрю, речь у тебя не совсем русская, да и вид у тебя в твоей одежонке необычный и ликом на русичей не походишь. Из ромеев, али жидовинов?'.
— Ну, здрасьте-приехали, — подумалось мне, — других народов уже и нет на Земле. Только русские, ромеи или евреи — остальные не в счет. Сам-то ты, рыжая образина, какого роду племени?
Вслух, правда, я не рискнул сказать это, а ответил в тон ему:
— Ты, почти угадал, мил человек, но только наполовину. Отец грек или, как ты сказал, ромей, а мать русская'.
Одновременно в моей голове набухал вопрос:
— А куда это меня занесло, вернее, занесли?
Мужик кивнул в ответ, толи, давая понять мне, что так и предполагал, толи каким-то своим потаенным думам.
— Послушай, мил человек — я стал сворачивать разговор к вопросу, который меня интересовал, — ты сказал, что я в трёх соснах заблудился?
Рыжий кивнул.
— А что, вблизи город или деревня какая обретается?
— Весь.
— Что весь?
— Не так далеко, в двух днях пути находится весь, — ответил мужик.
— Весь?
— Да, по-вашему — деревня, а по-нашему — весь.
— По-вашему, по-нашему. И как эта весь называется, и какого роду-племени народ там проживает? — полюбопытствовал я.
— Весь никак не называется, весь, она и есть весь. А народ там обретается племени вятичей, из рода Мосха, — с улыбкой ответил детинушка.
— Значит, вятичи и из рода Мосха? Странно, ведь я по матери тоже к вятичам отношение имею. А этот род, часом, не на реке Мосха располагается?
— Точно, милок, у нас всё так-то. Какой род первым на реку сел, так она и зваться начинается.
'У кого это у нас?' — так и подмывало спросить меня у этого рыжего, но я опять не решился форсировать события.
А мозг, тем временем, напряженно и быстро оценивал ситуацию, цепляясь за каждое услышанное слово, вид незнакомца, его одежду. От его скороспелых выводов холодело в груди, хотелось заорать: 'Этого не может быть!' — но я начал реально осознавать, что вляпался основательно, и этот детина выдаёт себя за жителя раннесредневековой Руси, когда первые вятичи поселились на реке-Москве. Во всяком случае, пытается убедить меня в этом. Правда, оставалось непонятным, как же я его понимаю, а он меня? Сомнение — великая вещь, оно отрезвляет человека, спасает от сумасшествия.
— И все там такие же рыжие, как и ты, или есть чернявые и светловолосые, — подстёгнутый сомнением, попёр я в наступление.
— Я не принадлежу к их роду и даже племени, — спокойно отрубил мужик.
— Значит, ты сам по себе. Проживаешь здесь в пещерке и...
— ...поджидаю таких, как ты, — добавил детина.
У меня похолодело в груди: 'Не успел шага ступить, а уже напоролся на неприятность! Людоед, разбойник, колдун?'
— Это, каких же таких? — всё же решился спросить я.
— От 'Потусторонних', которые пожаловали.
— Слушай, а я не в театре нахожусь? Комедия какая-то!
— Это у вас там, в Греции, то бишь, в Элладе, Аристофан своими сочинениями весь праздник на шутки перевёл. У нас же всё по-старому — по весне, на комоедицу, с косолапым пляшут. С ним, аб ето время не пошуткуешь.
У меня всё всурьёз. Я тебя в этой пещерке давно поджидаю, Командор. Так ведь тебя прозвали 'Потусторонние'?
— Ну, прозвали, сильно сказано... — по инерции ответил я.
А через секунду волосы на моей голове начали вставать дыбом: 'Сон в руку! Откуда бы тогда ему знать присвоенное мне во сне прозвище? Да, дело очень серьёзное. Игра пошла по-крупному. 'Потусторонние', — это он о тех, красивых и улыбчивых, из моего сна? А о ком же ещё, если из родимой московской квартирки по ступенькам попадаешь в пещерку, где тебя, оказывается, давно поджидает рыжая образина.
Что я не сплю — это точно. Значит, мой сон — не совсем сон, то есть совсем даже и не сон, а...'
Содержание адреналина в крови моментально увеличилось. От страха поднималось и раздражение: 'Значит, это был не сон. Значит, на мой мозг кто-то и как-то воздействует до сих пор. Спокойно! Спокойно, Никита! Может, я нахожусь всё ещё в своей квартире? Наведённая галлюцинация? Да как они посмели! Да кто они такие? Я им что, подопытный кролик?! Вот, гады! Спектакль решили устроить. Да ещё какая-то су... терва меня нагишом рассматривала!
Вам скучно, господа! Ладно, только не надейтесь, что я по вашим правилам буду играть'.
— 'Потусторонние, говоришь?.. Хотя младенцев когда крестят, тоже не спрашивают. Командор, говоришь? Да пусть хоть горшком назовут, лишь бы в печь не сажали.
— А вот этого я тебе не обещаю, — мрачно изрёк Пещерник.
— Спасибо, успокоил.
— Лучше горькая, но правда, нежели сладкая, но кривда.
— Скажи, это ты только что придумал или кто до тебя сочинил? — язвительно спросил я.
— А что, мудро сказано. Прямо не в бровь, а по лбу.
— Хорошо, что не в глаз, — поддакнул я.
Разговаривая с рыжим Пещерником, я перестал испытывать страх, даже тени робости не было. Казалось, всё следовало по плохо написанному сценарию. Я был участником какого-то спектакля, поставленного 'их' самодеятельным режиссёром. Правда, он ещё не подозревал, что один из приглашенных актёров обиделся и вот-вот начнёт импровизировать.
Как же я ошибался, думая в этот момент, что меня разыгрывают...
— Ну, лады, — встрепенулся рыжий, — хватит лясы точить, пора за дело приниматься.
— За какое такое дело?
— Тебе квест назначено исполнить. Вот я тебя к месту, откуда тебе его исполнять наказано и доставлю'.
— Блин! — совсем театрально, понимая, что переигрываю, возопил я, — 'Потусторонние' не дали с семьей проститься, а теперь и ты не даешь опомниться. Куда гонишь? Дай дух перевести. Тебя хоть предупредили, а я 'из огня, да в полымя'. Я простой городской, изнеженный, очень далекий от геройско-богатырской жизни человек, чтобы носиться сломя голову по белу свету, совершая подвиги. Драться я давно разучился и не люблю, скакать на лошади — не обучен. Стрелять... да за двадцать последних лет ничего стреляющего даже в руках ни разу не держал. Я сейчас даже километра не пробегу, задохнусь и упаду.
— Не хнычь. Тебе лет сорок будет, так? В твои годы вои Спарты становились непобедимыми в бою. А непобедимая гвардия Александра Великого состояла сплошь из сорокалетних ветеранов. А ветераны Римской империи? Запомни, милок, муж от тридцати пяти до сорока пяти лет — это матёрый волчара.
И то, что ты тут мне о себе рассказал, — наплевать и растереть. Не умеешь, — научим, не захочешь, — заставим. Тута у нас, не так, как у вас. Мы люди простые, малограмотные. Вона, сколько времени не могу одну единственную книжонку освоить, — и мужик указал рукой в пещеру на фолиант. — Да и, правду сказать, читаю-то ея по буквам. Ещё и запоминать надо, что прочитал, а тута, то один прётся — царевну заморскую выручать, то другому всучат в провожатые...
— Это ты про меня?
— Про тебя, милок, про тебя.
— Я не просил никаких проводников.
— Верно так. Но без меня тебе тоже не обойтись на первых порах. Так что, давай, милок, не хнычь. Иди-ка ты... в пещерку, там я тебе уже кой какую одежонку приготовил. Переодевайся и в путь.
— Послушай, как там тебя, давай-ка заканчивать этот спектакль. Я не хочу в нём участвовать, ни в массовке, ни, тем более, в качестве героя. Я не люблю, когда за меня что-то решают.
— За тебя? Ах, да! — спохватился рыжий. — Меня же предупредили, что ты парень понятливый, но забывчивый. И просили передать тебе вот это.
С этими словами, Пещерник, протянул мне штуковину отдалённо напоминавшую плоский микрофончик.
— Просили передать, чтобы ты приложил этот кружочек ко лбу, — пояснил он.
Я с интересом принял кружочек из его рук. На вид и на ощупь материал, из которого был сделан кружок, напоминал тонкую фольгу. Недоуменно качнув головой, я всё-таки решился и поднёс его ко лбу и вдруг отчётливо вспомнил, как мне в моем сне долго объясняли, чтобы я не воспринимал то, что мне придётся увидеть и услышать, как игру моего воображения или какого-то внешнего воздействия на мой мозг. Конечно, определенное воздействие существует, говорили мне, извиняясь, но только и исключительно для контакта. Они поясняли, что не вправе оказывать на меня ни малейшего нажима, поэтому для них очень важно, чтобы моё решение было абсолютно добровольным.
