Вот, подумал я, пришло время пробиваться к княжескому двору. Никто не сможет заподозрить, что ситуация создана искусственно мной. Вон здесь, сколько свидетелей, что вызов, обращенный к кричавшему, был брошен и всей толпе зрителей, стоящей вокруг.
Понимая это, люди возмущенно загудели, но никто так и не решался ответить на оскорбительный вызов, уж очень силы были не равны.
Наступил мой черед! Протиснувшись в первые ряды, я вышел в круг боя, содрал с себя рубаху и, улыбаясь, сказал:
— А что, молодец, сразишься ли ты со мной? Чем злословить, да угрозы попусту в воздух бросать, попробуй уложить вятича, киянин! Или притомился, дружинник княжеский?
Парень смерил меня взглядом, оценивая как противника. Посмотрел мне в лицо. Я, в свою очередь, не отводя взгляда, открыто и без вызова, смотрел ему в глаза.
Мы были, примерно, одного роста, весил я меньше, но приобретенная мной мускулатура и что-то в моих движениях и во взгляде убедило его, что перед ним стоит опытный боец. И всё-таки молодец не смог устоять перед соблазном, поддеть меня.
— Что-то не видал я раньше вятичей с такой рожей. Может, твоя мать впотьмах перепутала вятича с жидовином, а потом забыла сказать тебе об этом?
Толпа заржала, как стадо лошадей. Я засмеялся тоже, но не над его 'подколкой', а над убогостью фантазии киянина.
— Ты, кмет, я вижу, акромя жидовинов и киян боле и не видел никого. А по поводу моей матери — это ты зря так. В темноте она и до сей поры хорошо видит, а на память никогда не жаловалась. Поэтому знаю я верно, что отец мой был ромеем и не из последних. Кое— чему меня подучил, особливо тому, как рожи бить таким бахвалам. А вятичем я назвался потому, что у нас род ведется по матери. Вижу, кияне забыли венскую правду.
Толпа мой ответ восприняла по-разному. Кого-то мои последние слова возмутили, а кто-то одобрительно стал говорить, что и вправду в Киеве, особенно у молодежи, уже не в чести законы пращуров, забыли многих древних богов, не чтут древние обычаи и законы.
Но мой противник был скор не только на бой, но и на достойный ответ.
— Коль ты твердо веришь, что ты вятич, будь вятичем, — добродушно согласился он. — Давай вставай в середину, а там посмотрим, чему тебя учил твой отец. Только знаю наперед, что нос твой длинный я тебе сегодня расквашу, чтобы не совал его боле, куда не след, даже если за юшку из твоей носопырки платить придется.
Без лишних слов, бегло ознакомившись и подмахнув закладную, я вышел в середину круга, поскольку уже давно был готов к поединку. Успокоенный и расслабленный, я стал ждать, что предпримет мой противник. Киянин, ещё раз пришлось в этом убедиться, был опытен и умен. Поэтому он не попер на меня сломя голову, а мягко, по-кошачьи, стал подбираться ко мне, внимательно следя за моими движениями. С самого начала я решил, что не воспользуюсь приобретенными сверхъестественными способностями, достанет и того, чему научился сам. Я решил сражаться на равных. Цель же моя была не опозорить киянина или победить его, а свести наш поединок к достойной ничьей.
Несмотря на то, что я не включал супервозможностей, время замедлилось в силу приобретенной привычки, движения противника казались растянутыми и очень хорошо предсказуемыми.
Кмет был в трёх шагах от меня, когда по его чуть сузившимся глазам, я понял, что сейчас он пойдёт в атаку. За мгновение до его прыжка я сделал полшага влево и развернулся на пятке на девяносто градусов. Удержаться от атаки киянин уже не мог, поэтому его мощное тело пролетело мимо меня. Я не стал добавлять ему скорости ни руками, ни ногами, чтобы не усугублять его промах.
Толпа оживленно загудела, начало поединку было положено. Кто-то даже успел съязвить, что так все 'кулачки' и пройдут, один будет сигать, а другой бегать. Но мой противник думал иначе. Промахнувшись и пробежав всего два шага вперед, он резко развернулся, и в развороте попытался достать меня правой ногой и рукой одновременно. Это был, видимо, его 'коронный' приём. Двойной удар, нанесённый точно, направлен на ошеломление и парализацию противника, поэтому очень эффективен. Удар ногой, попадающий по бедру, на какое-то время парализует ногу соперника, а удар костяшками кулака в голову, так называемый 'уракэн', может размозжить челюсть, затылок, подбить или выбить глаз. Особого эффекта достигает такой удар, когда попадает в нос. Человек просто теряет ориентацию и уже не способен сопротивляться. Наименьшего эффекта можно достичь, попав в лоб противнику. Лоб, как и у всех зверей, самый прочный у человека.
Однако мой противник не попал в меня ни рукой, ни ногой. Поэтому его развернуло прямо лицом ко мне, чем я не преминул воспользоваться. Ещё до полной остановки его тела, мне удалось нанести ему удар 'уточкой' под 'ложечку'. Поскольку время для меня было растянуто до тысячных долей секунды, ударил я очень точно, но в пол силы. Конечно, моего удара никто не заметил, в том числе и соперник. Он просто согнулся пополам и грохнулся на землю. Я остался стоять, где стоял. Наступила, как пишут, звенящая тишина.
Кмет перевернулся на бок и не мог вздохнуть. Он, как выброшенная на берег рыба, только раскрывал рот и всё. Никто ничего не понимал. Я ждал, пока он сумеет сделать первый вздох и прийти в себя, потому что знал, что через десять-пятнадцать секунд он сможет встать. Наконец, мой соперник сипло вздохнул, взгляд его стал проясняться. Вскоре он заворочался и встал на 'карачки'. Затем, ещё через несколько секунд, смог подняться. Ещё через две секунды он пришёл в себя и мог продолжать поединок.
Действительно, с момента удара до момента, когда мой противник смог подняться, прошло секунд пятнадцать. По правилам бокса это был чистый нокаут. Но здесь существовали иные законы. Бой длился до полного беспамятства одного из бойцов. О смертельных случаях я ни до, ни после не слышал.
С того момента, как киянин поднялся, я сделал всего одно движение — полшага в его сторону. Но это не означало, что я собираюсь его добивать. Это было провокацией. Моя цель состояла в том, чтобы спровоцировать его на атаку. Я уже не собирался увертываться, но и бить его я тоже не собирался. Мне необходимо было теперь сымитировать жёсткий близкий бой, не пропустив ни одного удара, до полного изнеможения противника. Уставшие, мы должны были упасть вместе. Бой заканчивался ничьей, и мы, с новым знакомым, шли в кабак залечивать 'боевые раны'.
Таков был мой план, но его чуть не испортил один нетерпеливый 'профессиональный' болельщик.
— Ты чего в жалелки играешь? — заорал он. — Добей его, пока он не очухался!
Я терпеть не могу 'профессиональных' болельщиков. Из-за них я перестал ходить на стадион и смотрю футбол и хоккей только по телевизору. Может быть, мне не везло, но, как только я приходил на стадион 'поболеть' за свою любимую команду 'Спартак', как оказывался рядом с 'профессионалами', которые знали всё и вся. Они выдавали такое обилие информации о каждом игроке, что становилось скучно смотреть весь матч в целом. Личная жизнь игрока, его друзья, бабы, пьянки, потасовки в разговорах 'профессионалов' превалировали над знанием самой игры и теми эмоциями, которые должны были проявляться по ходу матча. А уж насчёт критики того или иного игрока и говорить не приходится. У одного не хватало скорости, у другого мастерства, у третьего завершающего удара. Четвёртый не умел работать в штрафной площадки соперника и так далее, и так далее. Иногда так и подмывало обернуться к ним и сказать:
— Ядрена вошь, чем языками чесать, пошли бы, да показали как надо.
Но в футболе и хоккее я был дилетантом, поэтому молчал, но ходить на матчи перестал. Зато, мне однажды 'повезло' на соревнованиях по легкой атлетике, на 'мемориале братьев Знаменских'. Я был участником соревнований на самую престижную дистанцию 'мемориала' — 'полторашку'. Пробежав в забеге и, придя к финишу только шестым, я, переодевшись, сел на трибуну расслабиться и посмотреть, как выступают мои знакомые и друзья по команде. Передо мной сидела группа молодых людей, примерно, моего, двадцатилетнего, возраста. Один из них лениво, с чувством того самого 'профессионализма', комментировал забеги на четыреста метров у женщин. Он со знанием дела называл рекорды и рекордсменов мира и Олимпийских игр, довольно правильно оценивал возможности лидеров мирового сезона года.
'Начитанный, зараза!' — с раздражением подумал я.
О наших же девчонках отзывался пренебрежительно, уверяя, что в этом виде программы нам не светит войти даже в финальную восьмерку на предстоящем чемпионате мира. Но я точно знал, что в моём родном клубе, тренеры Инна Георгиевна и Николай Павлович, подготовили специальную программу тренировок для двух замечательных девчонок, которые могут и должны подойти к чемпионату к пику своей формы. По своим физическим данным каждая из них могла замахнуться на новый рекорд мира. Каждая уже регулярно выбегала из сорока девяти секунд на контрольных прикидках, а на 'мемориале' им была поставлена задача установления нового рекорда России, который был очень близок и к рекорду Европы, и Мира. Поэтому я не мог остаться равнодушным к словам этого 'фраера' и, учтиво перебив его, спросил, а что он думает о забеге, который вот-вот должен был начаться. Кто победит, по его мнению, и каким будет результат?
Я был одет в цивильное, поэтому парень, смерив меня высокомерным взглядом, нехотя пояснил, что в этом забеге нет явных лидеров, и результат будет в районе пятидесяти секунд. Тогда я опять учтиво спросил, а как он смотрит на то, если я скажу, что в этом забеге будет, по меньшей мере, побит рекорд России? И здесь, его самоуверенность сыграло с ним злую шутку. Он сказал, что, если в этом забеге будет установлен новый рекорд России, то он, Павел Сурков, готов поставить бутылку французского коньяка.
— Беги, покупай, — сказал я ему тогда. Он и его компания только рассмеялись. Объявили старт. Таня Сумарокова и Оля Сметанина, не торопясь, подошли к колодкам, встряхнулись, напряглись, подпрыгнули по два-три раза, уперлись в 'колоды' и установили руки строго на линии старта своих дорожек. Как известно, 'четырехсотметровка' — это один круг вокруг футбольного поля стадиона. Старт начинается с виража, и бегут дистанцию кто по внутренним, а кто и по внешним дорожкам. Поэтому стартующий по первой дорожке, самой близкой к бровке, начинает бег позади всех и видит спины своих соперников. Но особенно выгодны дорожки с третьей по пятую.
Оля и Таня стартовали в середине, с третьей и четвертой дорожек. После первых двухсот метров я понял, что первыми придут к финишу именно они. Вот Оля и Таня выбежали с виража на финишную прямую. Почти всю прямую они бежали грудь в грудь, но на финише лучше была Оля. Я знал, что результат очень высокий и диктор по стадиону подтвердил моё предположение, объявив о новом рекорде России, который отныне равен рекорду Европы.
Я молча встал под взглядами 'фраера' и его компании, взял свою сумку, на которой было написано 'Сборная России' и спокойно пошёл под трибуны, поздравить Олечку с великолепным достижением. Надо отдать должное 'фраеру', он не был жмотом и догнал меня, сказав, что сейчас принесёт проигранную бутылку.
— Не пью, Сурок и тебе не советую, — ответил я спокойно.
Вот и сейчас, услышав голос из толпы, я весело пригласил крикуна:
— А ты сам выйди в круг и добей!
Горлопан заткнулся, а на меня стали посматривать с уважением. Но разглядывать окруживших нас людей мне не пришлось. Мой противник, очухавшись, ринулся на меня, нанося удары руками и ногами. Началась 'рубка'. Киянин, наверное, применил всё своё умение, чтобы продраться через мою оборону, но мне не составляло труда блокировать его удары и уходить от захватов. Удавалось даже имитировать попадание его кулака мне в лицо, оставаясь в миллиметрах от удара. Кмет никак не мог понять, как это так, он попадает кулаком мне то по скуле, то в челюсть, а моя 'мордашка' остаётся всё такой же чистой, как будто по ней и не били, да к тому же я не падаю от его мощных ударов. Со стороны впечатление было такое, что идет жесткий и тяжелый бой, соперники которого равны по силам, но не хотят признаться в этом даже себе. Лица у нас оставались не побитыми, у него, потому что я ни разу ему по физиономии не съездил, а у меня, потому что не дал себе ему съездить.
Мой соперник стал уставать. Уже не проводил серии, а его удары ослабели и стали менее точными. Мы молотились уже минут десять. Начинало надоедать, но задуманное необходимо было довести до конца. Тогда я решился сделать ничью досрочно. В очередной неподготовленной им атаке, я 'пропустил' размашистый удар киянина, но сам в ответ, так, чтобы все увидели, нанес ему открытой ладонью прямой удар под сердце. Нанес с таким расчётом, чтобы мой соперник уже не встал бы без чужой помощи. Мы упали одновременно. Секунд пять стояла тишина, затем кто-то из толпы задумчиво произнёс:
— А батька-то вятича многому научил. Ишь, как ударил-то! Так весь дух из Ватажки и выбил. Много умельцев и силачей ходит по земле нашей.
— Да уж, — поддакнул ему другой, — не токмо в Киеве стражаться умеють, ан и за морем есть бойцы не хуже нашего.
После этих слов заговорили сразу все. Кто-то припомнил мастеров 'стражаться' из Новогорода, другой вспомнил какого-то Чеслава из ляхов, третий Збышека из Моравии. Припоминали прославленных бойцов и из Хазарии, и из Булгарии, из Чернигова, и Полоцка.
Бабы, которые тоже были в толпе, жалели нас обоих. Особенно много внимания уделялось моей особе. Оно и понятно, я для них был человек новый, неведомый. Ватажку многие из них знали. Он, по их словам, хоть и был муж, что надо, но уж больно быстрый на руку.
— Ласкового слова не скажет, а уж за пазуху лезет.
— А мужики заморские, говорят, обходительные. Они тебе допрежь и слов всяких наговорят, да ещё и подарочек какой преподнесут.
— Да, бабоньки, что ни говорите, а заморские мужи не чета нашим Ватажкам.
Только один голос раздался в защиту местных мужиков, уровняв их с заморскими.
— Все они кобели одинаковы, когда на войне до нас добираются. И заморские, как звери набрасываются, и наши стаей собак накидываются.
— Да на войне мы для всех лёгкая пожива и добыча, которую можно и снасиловать, и продать, и убить, — согласились остальные.
Разговоры продолжались, а Ватажка не двигался, лежал и я. Мы, как упали, так и подняться должны были одновременно. Ничья, так ничья. Однако, если бы не сердобольные киянки, лежать бы нам ещё долго. Мужики всех сословий в спорах, разговорах, да воспоминаниях совсем, видимо, забыли о нас, 'несчастных', лежащих недвижимыми 'во прахе'.
Первой обратила на нас внимание и пожалела та, я узнал по голосу, которая уравняла всех мужиков под 'кобелей'. Своим грубоватым голосом она громко заявила, что негоже таким бойцам лежать и пылиться, а, если уж сами не в силах подняться, то мог бы кто и помочь:
— Чай, вокруг-то больше народу в штанах стоит, а не в поневах, да кокошниках.
Услыхав это, мужики, видимо, устыдились своей нерасторопности. Я услышал, как рядом с моей головой затопали, а потом кто-то подхватил меня под руки и стал поднимать. Сообразив, что нельзя сразу же очнуться и запрыгать, я, слегка застонав, приоткрыл сначала один глаз, затем другой, но никак не хотел выпрямляться. Затем, как бы превозмогая усталость и боль, слегка покачиваясь, сделал шаг, другой, постепенно выпрямляясь. Ватажку тоже подняли, но стоять на ногах тот ещё не мог, глаза его были открыты, но он, видимо, плохо соображал, где находится. Когда же его взгляд сделался осмысленным первое, что он сделал, отыскал глазами и задумчиво, но без вражды посмотрел на меня. Не давая ему опомниться и нарушить мой план, я, открыто улыбнувшись, пошёл к нему навстречу.
