Когда мы с Ватажкой поднялись на второй этаж и вошли в один из покоев, то увидели там Сфенальда и ещё одного кмета, который телосложением и ликом походил на нашего воеводу.
Сфенальд подергал себя за ус и начал без обиняков, не представив этого громилу:
— Идёте к Олегу в город Вручий. Лют главный, он ведает, зачем едет. Ты, Ватажка, у него в помощниках, а ты, Никита, и твои волчата при послах охранный отряд. Посольство тайное, спешное, пышной охраны не требует, да и послы сами за себя постоять смогут.
Ватажка с Лютом усмехнулись, но промолчали. Воевода не любил, когда его перебивают, показали, что поняли, и довольно.
— Поедете о двуконь. Заводные будут с поклажей и оружием, а своих лошадей не нагружайте, им и вашего веса хватит. Оружие подберете сами, советовать вам не стану, а заодно и посмотрю, как вы башкой своей умеете кумекать. Твоим волчатам, Никита, полезно размяться и свет повидать, да и тебе самому не плохо познать пути дороги. У древлян-то, поди, ещё не бывал?
— Не бывал, Воевода, слышал, только, что уж очень они задиристы.
— Вот и проверишь, правду ли люди молвят. Всё ясно. А коли ясно, завтрева по утру в путь. На всё про всё у вас пять дён.
Лют остался с отцом, а мы с Ватажкой вышли во двор.
— Ну что, Никита, спрыснем дорожку, чтобы глаже была для наших коней?
— Нет, Ватажка, ты уж отгладь её за нас обоих, а мне ещё мальцов своих надо собрать в дорогу, да постращать немного, чтобы служба мамкой не казалась. Не приведи Род, что в дороге, аль у древлян случится, за всё воевода с меня же потом спросит.
Ватажка не настаивал, этот парень всё прекрасно понимал, поэтому, уговорившись на рассвете встретиться у княжьего крыльца, мы расстались. Ватажка твёрдо направился в ближайший трактир, а я поспешил к своим 'щенкам'.
Нюх у ребят, действительно был, волчий. Я их всех нашел у входа в 'длинный дом' для отроков. Слух о том, что меня вызывал Сфенальд, в первую очередь относился и к ним.
Попал я в пещеру к Волхву в конце апреля или березеня. Сейчас уже прошла первая неделя августа, прошли первые холодные дожди с грозами. С июля меня определили командиром-наставником десятка юнцов, и вот, не прошло и месяца, а под моим началом был десяток бойцов, которых не знало ещё это государство, эта земля, это время.
Моя десятка ребят требует более подробного описания, потому что каждый в этой группе был индивидуальностью, в полной мере этого слова. О Мстише и Кувалде мне уже пришлось немного рассказывать, но и остальные парни заслуживают того, чтобы о них кто-нибудь рассказал, и это буду я, на правах их воспитателя и боевого товарища.
Мстиша-Мстислав и Кувалда, в целом, конечно, были самыми способными из всех, но и другие стали блестящими бойцами и преданными товарищами.
Начну с Рогдая, который мало чем уступал по силе Кувалде, только выглядел куда менее внушительно, чем пользовался с большой пользой для себя и своих друзей, особенно, когда было необходимо поставить какого-нибудь зарвавшегося парня или мужика на место. Кувалду знали почти все, а кто и не знал, при одном взгляде на него замолкал. Рогдая же не воспринимали как силача — он и ростом не вышел, да и плечищами ворота не задевал. Поэтому его не воспринимали всерьез до тех пор, пока Рогдай не начинал действовать. Происходило такое очень редко, на моей памяти — раза два, но очень эффективно и эффектно. Не буду вдаваться в подробности, но отмечу, что крикуны, хвастуны и задиры получали строго по заслугам, но не более того. У Рогдая было отменное чувство меры, и он никогда не превышал её, ни в еде, ни в драке. Среднего роста, черноволосый и черноглазый, в мать-хунгарку, немного длиннорукий, тонкий в кости, он выглядел на свои пятнадцать лет. Силой, ловкостью и реакцией он не уступал никому, даже Кувалде, а упорством в бою и умением владеть всеми видами холодного оружия, Рогдай превосходил почти всех в дружине.
Родомысл был самым старшим и добрым в отряде, не из-за своей силы, а в силу своего природного дара воспринимать людей таковыми, какие они есть. Пожалуй, он был и самым умным из ребят. Во всяком случае, в отличие от остальных, Родомысл, был хорошо образован для своего времени: бегло умел читать и довольно много знал из мифологии и истории, хорошо владел словом, то есть риторикой, знал географию и владел тремя языками: эллинским, хазарским и латинским.
Но, несмотря на свои склонности к словесности, не хуже других владел всеми видами холодного и стрелкового оружия, а в борьбе выработал такую технику приемов, что уступал только Рогдаю и Кувалде. Шестнадцатилетний русоволосый юноша с серыми глазами. Роста он был выше среднего, но поджар и пропорционально сложен.
Владимир был великолепным кулачным бойцом, очень техничным и хорошо держащим удар. По реакции и скорости мышления в бою, он уступал лишь Рогдаю, но по умению четко и качественно защищаться, а также по технике подготовки и исполнения атак, он был лучшим. Владимир был одного роста с Родомыслом, но пошире в кости и, следовательно, в плечах. Русоволос и сероглаз. Нос прямой, среднего размера. Он был на полгода моложе Родомысла и на три месяца — Кувалды, но тянулся к более старшему товарищу в силу ещё и своих склонностей к знаниям, не относящимся к боевым.
Вольга. Об этом юноше стоит сказать особо. Первое — красавец. Тонкие черты лица, почти женские, среднего роста, с аристократичной манерой держаться, даже среди друзей. Вольга никогда не позволял себе панибратские отношения. К слову сказать, и был он княжеского рода, правда, из северных князей. Поговаривали, что предки его были неврами. Сам Вольга никогда не говорил о своих предках и не поддерживал слухов о родне. Однако одним из первых, наравне с Мстиславом-Мстишей, научился обращаться в волка и сокола. Безусловно, этот юноша был способен на большее и, при желании, смог бы расширить свой круг превращений, но, именно в силу своих внутренних принципов, предпочитал только образы этих двух животных. Если Мстиша не чурался превратиться в мыша или голубя, а то и в ползучего гада, то Вольга считал ниже своего достоинства перекидываться в иных животных, кроме выбранных двух.
К слову сказать, у всех в отряде были свои любимые животные. Кувалда, например, любил крупных зверей: медведь, лось, тур, орел. Рогдай обращался в стрижа или гепарда (пардуса), которого как-то мельком увидел у хазарского посла в Киеве. Родомысл любил перевертываться в лебедя и благородного оленя, Владимир — в селезня и лиса. Остальные четверо, — Ратибор, Болек-Огнеслав или просто Огонек, Птах и Добронрав, — следовали примеру своих более умелых друзей. У Ратибора любимым образом был кабан-секач, у Огонька — жаворонок и лис. Птах предпочитал только птиц, оправдывая своё имя, а Добронрав любил превращаться в селезня, сома и полоза.
Кстати, эти четверо точно соответствовали выбранным образам животных.
Пятнадцатилетний Ратибор в бою, даже учебном, был яростным и бесстрашным. Однако в своей яростности он не терял головы и нити боя. Иногда перед его напором пасовали такие бойцы, как Кувалда и Рогдай, не говоря уже о других, и только Мстиша ни разу не проиграл Ратибору своего поединка. Черноволосый, фиолетовоглазый, Ратибор, никак не мог победить этого, с виду, безопасного для себя противника. Только после очередного поражения он не переставал удивляться, каким же образом Мстиславу, казалось, из немыслимого положения, удалось нанести смертельный удар, однако не обижался и не завидовал.
Мстислав вообще редко проигрывал свои поединки, разве что иногда Рогдаю и Огоньку. С Вольгой и Кувалдой у него тоже были особые отношения. Если более медлительного Кувалду, я видел, Мстиша иногда жалел, то Вольга для него был камнем преткновения, особенно в бою на мечах и борьбе. Никто и никогда не мог победить Вольгу в этих видах единоборств. Он редко побеждал, но и не проигрывал.
Болек-Огнеслав или Огонек был ровесником Мстише и чем-то средним между ним и Рогдаем. Стремительным и взрывным в бою, веселым и задиристым в мирной жизни. Рыжий и кареглазый паренек, открытый для друзей и опасный для врагов. Ляшского рода, он резко отличался от своих заносчивых родственничков.
Добронрав по своим габаритам был ближе всех к Кувалде, немного уступая, в весе и силе. Но характером был полной ему противоположностью. Если Кувалда, несмотря на свою доброту, был строг и жестковат, то Добронрав всегда стремился сгладить острые углы в разговоре, помирить ссорящихся, вел спокойную и безобидную беседу. Этот пятнадцатилетний юноша был прирожденным дипломатом, по моему глубокому убеждению. Даже в поединках просматривалась его дипломатичность. С Вольгой он фехтовался всегда с большим достоинством и благородством, соблюдая кодекс чести витязей. С Кувалдой, Рогдаем и Родомыслом сражался жестко, но не агрессивно. С Огоньком и Мстишей — спокойно, но не снисходительно. С Ратибором — искусно защищаясь и контратакуя, но, не доводя того до яростного состояния, всегда умея перевести бой с ним в спокойное русло. С Птахом их поединок переходил в красивый танец, но никому из ребят не приходило в голову насмехаться над ними. Иногда ворчал только Ратибор. Однако с Птахом все сражались очень аккуратно и технично.
Птах был любимцем всего отряда. Он был певец, гусляр и сказитель. Этот талант сказителя и музыканта был у него от богов. Романтическая натура этого пятнадцатилетнего, русоволосого, немного курносого юноши, не позволяла ему сражаться просто ради победы. Птах всегда стремился победить, или даже проиграть, но красиво и достойно. Поэтому он с особым чувством фехтовался или схватывался в рукопашной с техничными поединщиками: Мстишей, Огоньком, Добронравом, Владимиром и Вольгой. Не любил поединков с яростным Ратибором. Не потому, что пасовал перед его напором, а просто не понимал, как это с друзьями можно биться, как с врагом. Ратибор, в свою очередь, тоже не любил сражаться с Птахом, потому что не понимал, как это можно превращать боевое искусство во всякие там красивые финты! Уж коли начал драться, то дерись и побеждай, а уж красиво это выглядит или нет, дело десятое.
Вот таких ребят мне удалось выучить за полтора неполных месяца ратному мастерству и ещё кое-чему, чему я сам учился вместе с ними, опережая их. Характерами и талантами их наградили родители и природа, мне осталось лишь немного подшлифовать эти не ограненные алмазы, добавить яркости и силы, знаний и умения.
Каждого я полюбил как своего не рожденного сына и трясся за их жизни больше, чем за свою. Надо сказать, ребята платили мне восторженной доверчивостью и были преданы до смерти. Однако, несмотря на то, что каждый был готов идти за меня и за каждого из нашего отряда на смерть, вольностей не было. Дисциплина была строжайшая, и слово старшего являлось законом для всех. Старшим — был я, после меня — Кувалда, после него — Родомысл.
Я и эти юноши, теперь мы были одной командой, где от умения и смекалки одного, подчас могла зависеть жизнь всего отряда.
Я отвел свой десяток подальше от любопытных глаз, коротко рассказал о цели и задачах, которые нам предстоит решать в ходе посольства к древлянам, а затем повел их в оружейную.
Я уже точно знал, чем вооружу своих подопечных, поэтому, когда охрана открыла нам двери склада, я сразу направился сначала к дротикам и лукам, а затем к акинакам и метательным ножам. Каждому я приказал выбрать по руке три дротика со специальным ремнем для метания, небольшой, но с очень тугой тетивой, лук и по два тула (колчана) полных стрел, по акинаку и по четыре метательных ножа с широким ременным поясом. Тяжёлых доспехов я велел не брать, а подобрать каждому по легкой кольчуге с тонким плетением, которая одевалась под кожаные доспехи. Такая кольчуга от тяжёлого меча и секиры не спасёт, но от стрел и ножа предохранит — синяки и ссадины, конечно, останутся, но от смерти спасёт. Зато движений не сковывает. Стрелы к лукам подбирал сам, особые с тонким и длинным наконечником, которые применяли охотники в лесу. Такая стрела не запутается в кустах или ветвях дерева, пронзит насквозь и найдет цель.
Мы ехали править посольство не в степь, а к древлянам, в леса. Мы ехали не на поединок и не на большой бой, где во чистом поле бьются дружина с дружиной. Нас было всего одиннадцать человек, поэтому нам следовало обзавестись иным оружием, которое наносило бы максимальный урон врагу ещё до сшибки. И только израсходовав запас стрел, дротиков и метательных ножей, наш отряд пустил бы в ход короткие мечи — акинаки, которые сослужили в своё время хорошую службу скифам. Кстати, акинаки, не такие уж и короткие.
Лезвие этого меча от своего начала до рукояти, было длиной с человеческий локоть, что хватало и для защиты и для нападения, особенно в сшибке, где в первые секунды боя необходимо стремительно уклоняться и рубить-колоть, рубить-колоть на право и налево. Можно было взять и сабли, но для такого посольства акинаки подходили больше, поскольку владение таким оружием вызывало уважение, а к саблям многие местные племена относились пока с откровенным пренебрежением, в отличие от мечей ...
Ещё я заставил захватить со склада небольшие круглые, но цельнокованые щиты, а так же шипованные булавы с поворозою, которыми можно бить, а при случае и швырнуть в противника.
В кольчуги ребята облачились сразу и прицепили на пояса метательные ножи. Щит, дротики, булаву, акинак и лук с колчанами полных стрел каждый из них забрал с собой, чтобы затем всё это оружие приторочить к седлам своих четвероногих друзей. Всё это вооружение было отнесено на конюшню под охрану стражи и конюхов, которые уже готовили лошадей к дальней дороге. Правда, до древлянской земли было не так уж и далеко, всего-то четыре конных перехода, или немногим более 160 километров. Но лошади не люди, этим существам необходим корм и отдых, они должны быть подкованы и вычищены, потники должны быть без складочек, а седла и остальная 'лошадиная' амуниция удобна и привычна для их спин, животов и ртов. Тогда у каждого из них будет хорошее походное настроение, и их седоки не испытают норова недовольного скакуна.
Я заставил каждого из ребят познакомиться со своим 'сивкой-буркой'. Каждый покормил свою лошадку из рук, поласкал, погладил, почистил, поговорил со своим будущим походным товарищем. Проблем не возникло, знакомство состоялось.
После конюшни я отослал ребят отдыхать с наказом 'держать язык за зубами', а сам вернулся и ещё раз лично проверил каждого мерина (драчливых жеребцов и пугливых кобыл, к счастью, не было даже среди заводных). В результате мне удалось завалиться спать поздно вечером, в двенадцатом часу, но встал я в пять утра свежий, как огурчик. Наскоро проделав зарядку и плеснув водой в лицо, я облачился и прошёл к конюшням, где меня уже ждали мои 'волчата'. Конюхи постарались на славу, каждый скакун горел и стучал копытом, готовый лететь навстречу приключениям. Каждый был снаряжен в соответствии со всеми правилами военной науки и моим особым распоряжениям.
В половине шестого ровно (по моим часам), мой отряд выстроился у княжьего крыльца и замер в ожидании. Через минуту к нам присоединился Ватажка, ведя своих коней в поводу. Ни в его лице, ни в движениях никак не отражалась бурно проведенная ночь в трактире, а, может, он там и не был вовсе. Одет он был, примерно, так же, как и каждый из нас, но побогаче. Из оружия, я заметил, он захватил варяжский меч, короткую секиру, большой боевой лук и два колчана стрел. К его заводному коню был приторочен сердцевидной формы кованый щит средних размеров. На широком ременном поясе висело четыре метательных ножа.
