-Бессмысленно, — Хатальдир открыто усмехнулся. — Я знаю, как наши относятся к тем, кто вернулся с Севера. Сам так же относился. Заворожённые, очарованные, несчастные обманутые существа, которые Враг пытается использовать. Нолдор таких часто вообще казнят, — пытаются исцелить, или заставить отречься от служения Тьме. Не получается — казнят.

— И ты по-прежнему считаешь, что это справедливо?

Хатальдир честно задумался.

— Если со всеми нашими, кто возвращался с Севера, обращались так, как со мной, то — нет, несправедливо. Если. Всегда бывают исключения.

Горт кивнул, и взгляд его на миг затуманился.

— Кстати. Когда ты недавно говорил с моими воинами — ты сказал, что Дортонион разорен. С чего ты это взял?

— Так говорили у нас в отряде.

— А вернуться и проверить это вы ни разу не удосуживались?

— Мы воевали, — объяснил Хатальдир. — Мы для этого ушли в леса. А женщины и дети — в безопасное место.

— Неразумно вы поступили. Никто не собирался жечь ваши деревни, или убивать ваших людей. Если бы вы просто остались в своих жилищах — никто бы вас не тронул. Несмотря даже на то, что ваши мужчины воюют за нолдор. Ты можешь вернуться в свои родные места — и убедиться: там все по-прежнему. И те, кто остался там — живы. С той только разницей, что нам приходится помогать немногим оставшимся... ведь это только старики, а им самим не выжить в одиночку.

Хатальдир недоверчиво взглянул на него исподлобья и снова приложился к настою.

-Они не могли бросить родные места без причины, согласись. Я бы, конечно, вернулся... хотя мне и не к кому. Но есть кое-что, из-за чего моё возвращение туда... В общем, есть одна вещь, из-за которой я не могу вернуться.

— И что же это за вещь?

Хатальдир выразительно постучал пальцем по лбу.

— Вот это. Мне, знаешь ли, вовсе не нравится то, что со мной происходит. Пока рядом люди, которых это не пугает, которые могут понять и помочь, — всё нормально. Но там таких людей не будет. Я понятия не имею, как с этим бороться или как это прекратить. Хотя в Твердыне мне подсказали один способ... считая, что я никогда на это не пойду.

— Стереть память вовсе?

— Да нет... Наоборот.

Горт покачал головой:

— И ты думаешь, после того, как ты вспомнишь все, тебе станет легче?

— Думаю, да. По крайней мере, прекратятся эти вспышки, и я смогу нормально уложить в голове всё, разобраться. Пусть на это и уйдёт время.

— Я могу это сделать. Но предупреждаю: скорее всего, эта память изменит тебя. Необратимо.

Хатальдир чуть улыбнулся.

— Видишь ли... Либо это произойдёт мгновенно, либо это будет мучительно тянуться Эру знает сколько времени. Или ты думаешь, что я тебя боюсь?

— Не думаю. Хорошо, по-своему ты прав. Сейчас?

— Пожалуй. Сейчас, — допью этот твой отвар...

— Допивай, — кивнул Горт.

Он поднялся, встал позади Хатальдира — положил руки ему на виски. Пальцы были холодными, как будто у майа вовсе не было живой теплой крови.

— Не бойся и не пытайся закрыться, — негромко проговорил он.

Холод проник в сознание... ледяным клубочком закрутился где-то в глубине мозга. Затуманилось зрение, на пару секунд все поплыло перед глазами, как будто вот-вот — и упадешь в обморок. Хатальдир не успел понять, когда Горт отпустил его — лицо майа вдруг оказалось перед глазами, Горт смотрел на него, наклонившись, ловил взгляд.

— Все. Теперь — вспоминай. Осторожно.

Хатальдир очень глубоко вздохнул. Глаз не прятал.

Прозрачная завеса в памяти... Сорвать и откинуть... Исчезает.

И — обрушилось.

Стремительный огонь войны, сметающий всё.

Вихрь — белые силуэты, острый взблеск мечей.

Зарево — вдали, в полнеба... алое. Ночью. Ночи — нет, нет звёзд, и ласковая чернота убита полыхающим пламенем.

И земля, которая дрожит под ногами... Бежать!

Берег. Скалы. Огромная глыба, незыблемая, как, казалось, сама земля, — рушится, потом другая, ещё, ещё... Бежать!

Куда?!..

Море.

Тревожные, вздыбленные волны. Серые, с огненными отсветами — то ли закат, то ли то пламя... нет, не может быть, это же так далеко...

Тишина. Только плач чаек над водой.

И среди тишины — как сон, как что-то невозможное, из другой жизни, — эти глаза... Те самые, которые смотрят на него сейчас.

— Ортхэннер?..

Горт перевел взгляд на Хатальдира.

— Вспомнил, — проговорил негромко. Вздохнул. На столе появилась деревянная чаша — такая же, как та, из которой пил Хатальдир; Горт сам глотнул из нее.

Хатальдир молчал: всё в душе перевернулось. Война, та же самая, продолжение которой — сейчас... и в которой он — по другую сторону.

— Мы не должны быть врагами, — не заметил, что сказал это вслух.

— Мы-то не будем, — ответил Горт. — Если б еще это поняли все остальные...

Он сделал еще один глоток. Хатальдир вдруг понял, что Ортхэннер привычно старается "держать маску" — скрывать чувства, прятаться под личиной равнодушного спокойствия; в действительности, похоже, нелегко ему даются такие вот "пробуждения памяти".

Хатальдир смотрел на него — ошеломлённый, в смятении. Бывший враг...

Мы оба потеряли самое дорогое.

Своих.

Впрочем, нет.

Твои — есть.

А я...

"Свои" у нас теперь общие... выходит.

Хатальдир встал, положил Гортхауэру руку на плечо — перебинтованную.

-Я попробую. Попробую рассказать им. Про Север. Так, чтобы они поняли.

— Ты был прав, когда говорил, что, скорее всего — сочтут зачарованным, обманутым. КАК ты будешь это рассказывать? Я не говорю — бесполезно и бессмысленно; но нужно делать так, чтобы с этого был хоть какой-то прок. И чтобы ты сам не погиб.

-Ну... — Хатальдир понял, что постепенно начинает что-то соображать. — Я бы сделал так. Я знаю, кто закрыл мне память... Теперь знаю. Они живут на Тол-Сирионе. Пойду к ним. Рассказывать всё и сразу не буду, конечно. Встречусь. Пообщаюсь. Посмотрю, что из этого выйдет. Они же эльфы, они точно помнят, кто я такой и откуда взялся. И... — он чуть усмехнулся, — кажется, я теперь знаю, как не дать повода убить себя. С вашими получилось. Почему бы не попробовать с нолдор?

— Они почувствуют в тебе мой след, — ответил Горт. — После этого веры тебе не будет. Ородрет, может, и не убьет тебя, но... Его братья погибли в огне. Этого не простят ни Ородрет, ни Финрод.

-Сначала пусть встретятся с тем, чью мать они убили, — упрямо сказал Хатальдир. — А потом будем считать братьев и прочих родичей.

— Это не будет весомым доводом. Они сделали это когда-то примерно из тех же соображений, что я уничтожил ваш отряд. Считаться потерями можно до бесконечности, не в этом суть. Говоря честно, Хатальдир, — Горт повернулся к нему, — я не верю в то, что с нолдор возможно договориться. С людьми — да. Но эти... Порченные души.

— И что теперь? — с тоской спросил Хатальдир. — Война до бесконечности?

— Для начала — зажать нолдор в их поселениях. Остров скоро станет нашим; мне нужна эта крепость. После... Два пути. Либо — уничтожение, — он помолчал. — Я не хочу этого. Другой путь, который мне видится — не путь меча. Но, думаю, нолдор он понравится еще меньше.

-Что же это за путь?

— В любых военных стычках стараться не убивать, а уводить к нам, и... — снова молчание. — Показывать прошлое. Да: силой. Отпускать. Да, по сути дела это именно то, в чем они обвиняют нас сейчас, но я не вижу другого способа что-то изменить. Когда это будут не единицы, как сейчас, а сотни и тысячи тех, кто видит картину происходящего по-иному, кто не захочет биться с нами — это может всерьез изменить положение.

-Не совсем то, в чём вас обвиняют, — заметил Хатальдир. — Одно дело — показывать действительно то, что было, и совсем другое — показывать ложь... но кто там, по ту сторону, поверит, что это и есть правда?

Помолчал.

-А Мелькор? Что он думает обо всём этом?

— Что тут можно думать, Хатальдир? Иных возможностей практически нет. С той только разницей, что ему все это дается еще тяжелее, чем мне. Делаю-то я, а расплачивается — он.

Хатальдир вздрогнул.

-Как это — расплачивается?

— Моргот, — коротко ответил Горт. — Ненависть. Страх. Отчуждение. Для тебя все это — лишь слова; айнур чувствуют иначе. Словно небо становится каменным сводом, давящим на плечи. Как промозглый осенний дождь, без просвета. Словно стоишь в вязком болоте, и с каждым днем увязаешь все больше и больше. Попробуй так жить, понравится? Сомневаюсь.

Хатальдир опустил голову: вспомнил — там, в Твердыне... Властелин мира. Горько усмехнулся. Как когда-то всё было просто, даже названия, которые сами приходили в голову.

-Но ведь мне сказали, что он больше человек... Как это?

— Человек... — проговорил Горт. — Что такое "человек", Хатальдир? Полностью суть не изменишь: мы с ним — не люди, и дело не только в том, что я могу сменить облик или усилием воли владеть над материей: не в этом дело. Мы воспринимаем мир — иначе. Это накладывает отпечаток на многое... И это — чуждость, Хатальдир. Мы живем среди людей — большей частью; наши друзья — люди. Волей-неволей пытаешься приблизиться, стать если не таким же, то похожим — хотя бы, чтобы тебя не отторгали. Но иной раз это становится похожим на то, как если б тебе пришлось жить с закрытыми глазами. Вместе с тем, и мы пытаемся найти способы приблизить людей к нам: ты обратил внимание, например, что люди Твердыни владеют мысленной речью? Ты заметил, что сестра твоей матери выглядит, как молодая женщина, при том, что у нее взрослый сын? Это далеко не все изменения — то, что нолдор называют морготской скверной.

Хатальдир подумал, как многого он ещё не знает. А, оставшись по другую сторону, и не узнал бы... если бы продолжал смотреть сквозь страх и ненависть. Вспомнилось: "чёрные" ещё и в темноте видят... Вспомнилось всё ещё с болью, но уже — как с рукой сейчас: когда боль заставили отойти в сторону, перебили. Поморщился: кажется, действие того, что ему кололи, прекращается.

— Болит? — спросил Горт, кивнув на руку.

-Да, — неохотно отозвался Хатальдир.

И — не выдержал.

-Знаешь, так много нового... Так многому хотелось бы научиться. Я видел, как сражается этот, из твоих воинов. Я бы тоже хотел так владеть мечом...

Спохватился: против кого воевать-то? Против которых "своих"?

— Давай затяну: в общем, не слишком опасная рана...

Горт взял руку Хатальдира, прикрыл глаза, медленно провел над забинтованным запястьем. Боль исчезла.

— Что касается меча — научишься, только не применяй все эти умения без необходимости. Знаешь, на чем это основано? Восприятие времени. Когда воин входит в подобное состояние — для него весь мир вокруг как бы замедляется: неудивительно, что победу одержать проще. Но, как ты сам понимаешь, все это... — он покачал головой. — С таким к Ородрету лучше даже не соваться. Нолдор боятся таких изменений, как огня.

-Спасибо... — Хатальдир подумал, что повязку, наверное, можно бы и снять, но пока не решился. — Весело... То есть получается, либо мне оставаться здесь, либо... Но ты сказал, сейчас уже всё равно нолдор почуют, что я... Ну, словом, не обычный человек? Только я в себе никакой необычности не ощущаю, вот честно.

— Ты и после не ощутишь. Ощутят они. Но одно дело — след от моего прикосновения, когда я раскрыл твою память. Другое дело — всерьез измененные фэа и хроа. Первое еще возможно сделать против воли, в их глазах — ты мог быть обманут, согласиться по легкомыслию или любопытству. Второе — не сделаешь без твоего согласия и содействия, а этим ты становишься в один ряд с "прислужниками Тьмы".

-Ужас какой, — честно сказал Хатальдир. — Зачем вы делаете все эти... изменения?

— Разве это не очевидно? Во-первых — чтобы как можно меньше людей гибло в стычках. Во-вторых — чтобы дать возможность раскрыть все то, на что они способны, а не довольствоваться той жалкой малостью, что осталась у людей после вмешательства Эру.

-Эру? — Хатальдир изумлённо уставился на него.

Ему показалось, что он нечаянно заглянув в страшно глубокий водоворот времени, в ту бездну, куда человеческий глаз не может — не должен! — проникать никогда... Война, корни которой вовсе не там, где он думал, — а в том, что эльфы называют Айнулиндалэ.

Впервые за всё это время — с того ночного нападения — ему стало по-настоящему страшно.

— "Был Эру, Единый, кого в Арде называют Илуватар..." — так Румил некогда записал со слов Валар. Не Единый он, Хатальдир. Сила — вот все, что ему дано; сила и желание создать здесь, в не им сотворенном мире, царство своих безвольных рабов. Не Эру дал корни расе людей. И не Эру создал наши души. Его детища — квенди, но и то — он лишь впервые сваял их плоть... так, как Мелькор — людскую. Неужели ты думаешь, что все это — краткость вашей жизни, слабость ваша, старение — то, чему дОлжно быть? Не сумел воспрепятствовать... так изгадил. Сволочь, — и Горт совершенно по-человечески, зло усмехнулся.

-Ты что, там был? — ошеломлённо спросил Хатальдир. — Ну, там... в Чертогах Эру, когда Айнур пели Великую Музыку?

— А ты думал, те, кто рядом с Мелькором — из "духов, что Моргот обманом и ложью привлек на свою сторону"? Даже в преданиях нолдор говорится о том, скольких Мелькор... совратил с пути истинного. Ты никогда не задумывался — почему же многие добровольно пошли вместе с ним? Чем он мог их привлечь? Обещанием власти и богатства, как считают нолдор — в пустынном мире?

-Никогда не задумывался, — сказал Хатальдир, ошеломлённо глядя на него во все глаза. — Нет, ты правда там был?

— Да, — коротко ответил Горт и почему-то отвернулся, вздрогнув всем телом.

Приехали, — пронеслось в голове у Хатальдира. Мятеж против Эру. Замечательно. И он — с ними, с мятежниками, он из их числа. Но...

-И как же вы... не побоялись? Пойти против Эру?

— Мы не думали об этом, — ответил Горт. — Не приходило в голову... В разум, — улыбнулся, — какая там голова, когда у тебя нет физического тела. Осмыслили позже, много позже.

Хатальдир понял, что у него голова идёт кругом.

-А... Лайсин говорила — у вас тело как одежда, только тоже "сшить" надо... Интересно, как это.

— Да, что-то общее есть. Как бы это объяснить тебе понагляднее... Представь, что у тебя нет физического тела: нет вообще. Но, тем не менее, ты прекрасно воспринимаешь мир, ты видишь, слышишь, чувствуешь, ощущаешь... и взаимодействуешь с ним — влияя на его материю. И вот ты хочешь войти в него так, чтобы ты сам стал подобен живым существам этого мира. Вот тогда ты и начинаешь создавать свое будущее тело — вначале в мыслях, задумках, прорабатывая все, что хочешь осуществить; после из живой материи. И наконец — входишь в него. И если ты в нем постоянно — сживаешься с ним. Так же, как ты с этой твоей рубахой, — Горт кивнул на хатальдирову потрепанную рубаху.

Хатальдир мимолётно подумал, что рубашку-то ему хорошо бы новую добыть, но тут же об этом забыл.