Потайные проходы не только давали возможность пройти незамеченной из одной комнаты в другую, в них находились многочисленные глазки, через которые можно было подсматривать и подслушивать. Эти не слишком достойные занятия стали одним из немногих развлечений Ив. Чтобы не спотыкаться в темноте, девушка обзавелась особым фонариком: замкнутым латунным цилиндром с небольшими отверстиями сверху и снизу и маленькой дверцей сбоку, внутрь которого помещалась свеча или масляный светильник. Скудный свет позволял видеть, куда ступаешь, и в то же время не мог выдать заглядывающего через глазок.
Подсматривание за отцом и придворными не то чтобы доставляло Евангелине удовольствие, скорее, служило своего рода защитой, позволяя быть в курсе интриг и замыслов. Поначалу девушка лишь проверяла, насколько искренни слова тех, кто пытался завязать с ней дружбу, и очень быстро убедилась, что лучше верить природному чутью, а не ушам. Придворные с первых дней во дворце не вызывали симпатии, казались лживыми и лицемерными, разительно отличаясь от немногочисленной, но честной и преданной челяди покойной герцогини Адингтон. Послушав, что говорят о ней в своем кругу высокородные дамы, Евангелина поняла, что во дворце обречена на одиночество.
Подглядывание оказалось делом затягивающим. Женские сплетни о том кто с кем спит не вызывали интереса, тем более что Ив при желании могла узнать точно, кто, с кем, сколько раз и каким образом, чем иной раз и баловалась, когда повзрослела. Зато наблюдение за Правителем неожиданно захватило. Хьюго занимался исключительно государственными делами, причем получалось у него, насколько могла оценить юная шпионка, отлично. Евангелину не слишком занимали политические вопросы, хотя очень скоро она стала разбираться в них не хуже отца. Гораздо больше ей нравилось смотреть, как виртуозно глава государства добивается от людей желаемого. В ход шло все, начиная с лести и посулов и заканчивая угрозами и шантажом, причем герцогу всегда удавалось сохранить достоинство и даже иной раз внушить уважение. Впрочем, отношение дочери к отцу не изменилось. Она отдавала должное его мастерству, перенимала приемы, но ни на минуту не переставала ненавидеть.
Вот такое странное воспитание получала Евангелина Адингтон. Хьюго, сам того не подозревая, научил дочь многим житейским и политическим премудростям, что до общих знаний, она в изобилии находила их в книгах. Людскую природу Ив наблюдала через потайные глазки и очень быстро рассталась с иллюзиями, свойственными юности.
Дочь Правителя не один год бродила по потайными ходами без ведома отца. Хьюго был одним из немногих, кто знал о существовании лабиринта, но ему и в голову не могло прийти, что Евангелина сумеет проникнуть туда и успешно освоить запутанную сеть. Каково же было его удивление, когда дочь как-то заявилась к нему во время ужина, привычно набычилась и сказала:
— Отец, Крисси не крала драгоценностей у своей хозяйки. Это сделал любовник леди Октавии, граф Ош.
— Откуда такие сведения? — Хьюго жестом приказал слуге оставить их наедине.
Евангелина дождалась, когда камердинер закроет за собой дверь и, понизив голос, поведала о потайных проходах, а также о том, чему была свидетельницей пару ночей назад. Да, рассказывать отцу о своих развлечениях желания не было, но терпеть муки совести из-за несправедливо наказанной девушки хотелось еще меньше. К тому же, выдавая Правителю свою осведомленность об устройстве дворца, Ив мало чем рисковала. Герцог и без нее знал о лабиринте, ибо в его кабинете обнаружился план, оказавшийся далеко не таким полным, как библиотечный.
Правитель, выслушав дочь, длинно выругался. Он не стеснялся с Ив в выражениях с тех самых пор, как она познакомила его с собственным запасом ругательств, почерпнутым, как выяснилось, у замкового гарнизона ее матери. А придворные дамы еще смеют хвалить сельское воспитание!
— Думаешь, я тебя награжу? — спросил Хьюго, отведя душу.
— Нет, не думаю. Даже не прошу наказать этого тупого индюка Оша. Пожалуйста, распорядитесь отпустить Крисси. И лучше бы отправить ее назад, в деревню. Неужели в городе перевелись девицы, желающие крутить задницами перед дворцовыми ко... кавалерами? — Ив сочла за лучшее сдержаться и даже попыталась изобразить любезную улыбку. Молоденькую наивную горничную три недели как из дальнего феода было искренне жаль.
— Иной раз ты меня просто поражаешь, — пробурчал Правитель. — Выдать себя из-за какой-то дуры-прислуги! Ладно, будь по-твоему. Горничную отпустят, с Ошем я поговорю.
— Спасибо.
Хьюго взглянул на дочь с удивлением. Надо же, какая любезность! Впрочем, все ясно. Девчонка хочет сохранить за собой право шнырять по проходам.
— Так почему ты рассказала?..
— Не люблю несправделивости, — вздернула нос, глаза засверкали и стали зеленее обычного.
— Хм-м... — неопределенно протянул Правитель. Надо же, никогда б не подумал, что маленькая дерзкая дрянь способна думать о ком-то, кроме себя. Запретить бы ей соваться в лабиринт, да только как? Дверей там уйма, все не заколотишь, патруль внутрь не запустишь. — Вот что, можешь и дальше шнырять по крысиным норам, раз тебе они пришлись по нраву, — герцог издал издевательский смешок, но дочь и глазом не моргнула, пропустила шпильку мимо ушей. — Только дай мне слово, что утечек сведений через тебя не будет. Ни с кем не обсуждать увиденное и услышанное, никому ничего не рассказывать!
Евангелина на удивление легко и охотно дала слово. Правитель был удовлетворен. Он уже успел понять, что по какой-то непостижимой причине у девчонки имеется почти мужское понятие о чести, и к обещаниям она относится очень серьезно.
Ив, будучи несчастной и одинокой в столичном дворце, не раз и не два подумывала о побеге, но холодная рассудочность, унаследованная от отца, одерживала верх над горячностью и импульсивностью, полученными от матери. Путь в ее замок неблизкий, а проделать его молодой девушке, не знающей жизни, не умеющей защитить себя, придется в одиночку. Эх, если б отец не запретил упражняться с мечом, ей никто не был бы страшен, а так... Дороги кишат разбойниками, сколько Правитель с ними не борется, никак не может покончить. Изведет одну шайку, тут же появляется другая. Была б Ив дурнушкой, может, и проскочила бы, переодевшись мальчишкой, но с ее внешностью... Тут, пожалуй, и законопослушный мужчина не устоит.
Да, Евангелина была сногсшибательно хороша и пробуждала у мужчин мысли на вполне определенную тему. Дело ухудшало и то, что терпимые у подростка резкость и прямолинейность характера со временем никуда не делись. Став взрослой девушкой, Ив даже не пыталась казаться мягкой и скромной. Мужской взгляд был вызовом, и она на него отвечала, вскидывала глаза, становившиеся в такие моменты совсем зелеными, и открыто смотрела в лицо. Большинство мужчин, водивших знакомство с благородными девицами, привычны были к жеманству и потупленным очам, а прямые взгляды, правда, несколько иного свойства, наблюдали лишь в веселых кварталах. Более чем соблазнительная внешность и смелость, принимаемая за бесстыдство, производили убойное действие: кавалеры резко глупели и не пытались скрывать своих намерений. У Ив, которая хоть и не имела иллюзий по поводу отношений полов, но оставалась девственницей, это вызывало лишь отвращение. Как бы ни был симпатичен мужчина, написанная на его лице похоть губила всякий интерес, любой мало-мальский намек на желание.
Правителя красота дочери поначалу не то чтобы радовала, скорее, давала приятную уверенность, что участь старой девы Евангелине не грозит. Герцог нисколько не беспокоился о судьбе нежеланной наследницы, он мечтал поскорее сбыть ее с рук, причем по возможности выдав замуж подальше не только от столицы, но и от Алтона. Подходящая партия нашлась не сразу, и вот, когда дочери исполнилось семнадцать, Хьюго вызвал ее для важного разговора, как он надеялся, почти последнего.
Стоило Евангелине войти в кабинет, Правитель без обиняков поставил девушку в известность, что ее свадьба состоится через три месяца. Ив давно ждала подобного разговора и обрадовалась возможности в очередной раз попытаться вывести герцога из себя. Презрительно рассмеявшись, она заявила, что замуж по выбору отца не выйдет ни через три месяца, ни через тридцать три года. Отказ поверг Правителя в ярость, но он, не имея законного права принудить дочь к замужеству, чудом сдержался.
— Тебе же не нравится жить со мной во дворце. Выйдешь замуж — получишь свободу, — ровным голосом произнес Хьюго.
— Свободу?! — Ив хохотнула. — Вы, конечно, невысокого мнения о моих умственных способностях, но я никак не предполагала, что считаете полной дурой. — Правитель нахмурился, но продолжал держать себя в руках. — Какая же это свобода, если какой-нибудь тупой родовитый самец запрет меня в другом замке, да еще будет пытаться получить мое тело, когда ему заблагорассудится?
— Ну ладно же, дрянь! — рявкнул герцог. — Не хочешь выходить замуж по моему выбору, клянусь, я не дам тебе выйти по твоему!
— Очень огорчили! — Ив упивалась его гневом. — Я видела, до чего замужество довело мою мать, и вовсе не стремлюсь сменить фамилию!
Правитель попытался влепить дочери пощечину, но та столь ловко увернулась, что у него вырвалось:
— Ну почему ты не родилась мужчиной?
— Потому что мне хотелось идти вам наперекор с момента зачатия!
На этом закончилась первая и единственная попытка Хьюго избавиться от дочери, выдав ее замуж.
Нельзя сказать, что Ив не подумывала о замужестве. В конце концов, это был еще один способ избавиться от власти отца, да и мужчины вовсе не внушали ей отвращения. Она нередко вспоминала кой-кого из солдат замкового гарнизона, оставшихся в материнском (нет, теперь ее собственном, когда же получится привыкнуть?) феоде. А уж первая симпатия, красавчик-селянин, отправленный из замка после тех умопомрачительных поцелуев, иной раз днями не шел у нее из головы. Ив сама себе удивлялась, когда поняла, что ее в большей степени привлекают мужчины попроще, от кичливых родовитых придворных просто с души воротило.
Впрочем, во дворце нашлись мужчины не из числа слуг, смотреть на которых Евангелине нравилось — это были солдаты личной гвардии Правителя. Происходили они из среды мелкопоместных дворян и не могли похвалиться ни высоким положением, ни особым богатством, а потому вели себя проще и естественней большинства придворных.
Гвардейцев дочь герцога Адингтона тоже не оставила равнодушными. Они были молоды, горячи и почитали любовные похождения чуть ли не за величайшую доблесть, доступную в мирное время. В дворянской среде Алтона нравы царили довольно свободные, а такая состоятельная красотка, как Евангелина, и вовсе может не беспокоиться о репутации — без жениха не останется.
Ив льстило внимание гвардейцев, и она несколько раз с трудом подавила желание ответить на оказываемые ей знаки внимания. О да, было б здорово положить конец одиночеству, но сделать происходящее в ее спальне предметом досужих разговорчиков в казармах? Нет уж! А огласки не избежать, она достаточно насмотрелась на этих молодцов через потайные глазки. Стоит одному одержать очередную победу, и об этом становится известно его товарищам, чаще всего с подробностями, изложенными таким сочным языком, что невольно начинаешь завидовать владению словом. Представить только, что гвардейцы станут подобным образом обсуждать ее... А если повезет и получится уговорить избранника держать рот на замке, кто знает, не пронюхает ли об интрижке Правитель? Дочери он, конечно, ничего не сделает, ну, наорет, ну, обзовет... известно, как — все уже слышано-переслышано. Зато отцу запросто может прийти в голову сорвать гнев на парне, а муки совести Ив не нужны.
Гвардейцам ход мыслей Евангелины Адингтон известен не был, и они спустя какое-то время перестали восторгаться ею, а в своем кругу называли Ледяницей или попросту Льдышкой. С придыханием говорили о дочери Правителя лишь новички, впервые узревшие в одном из дворцовых залов небесное видение с серо-зелеными глазами, темно-русыми волосами, соблазнительными формами и вечно хмурым ("Надменным, братец, надменным!") выражением лица.
Поначалу Ив раздражали подслушанные в казармах колкости в ее адрес, но со временем она научилась не замечать их. В конце концов, лучше слышать о собственном жестокосердии и неприступности, чем о любвеобильности и ее наглядных примерах.
Около пяти лет испытывала Евангелина терпение отца несносным поведением, потом сама утомилась от этого и решила испробовать другую тактику. Она стала разговаривать с Правителем спокойно, едва ли не вежливо, а большую часть времени посвящала приготовлению разнообразных снадобий. Научившись у матери основам, Ив с удовольствием углубляла знания и совершенствовала навыки врачевания. В ее распоряжении находились труды знаменитейших лекарей и алхимиков, бережно хранящиеся в библиотеке дворца, а в столичных лавках можно было купить редчайшие ингридиенты, привезенные с Архипелага, где, как известно, не чураются магии. Хьюго не ограничивал дочь в средствах, благо та, как ни странно, не была транжиркой, и, выходя в город с подобающим сопровождением, вела себя на редкость пристойно, ни разу не попытавшись сбежать или выкинуть иную глупость.
Очень скоро о снадобьях Евангелины, не только лечебных, но и улучшающих внешность, стало известно едва ли не каждому обитателю дворца. Ив охотно делилась плодами своих трудов со слугами (надо же на ком-то испытывать новые формулы!). Придворные, отлично видевшие отношение отца к дочери, не спешили признавать первенство лекарств юной Адингтон перед порошками и микстурами знаменитых столичных врачевателей. Ив это не столько задевало, сколько веселило. Она знала правду от служанок и камердинеров, которых господа частенько присылали к ней за тем или иным кремом либо бальзамом.
Правитель и эти успехи Евангелины оставил без внимания. Хьюго радовался, что она перестала дерзить и грубить, но чем дольше тянулось затишье, тем больше герцог тревожился. Может, девчонка пытается усыпить его бдительность, а сама готовит какую-нибудь особо пакостную каверзу? Впрочем, дочь скоро развеяла его опасения: по всем правилам добившись аудиенции, девушка неожиданно кротко попросила отпустить ее жить в унаследованный от матери феод.
Глава государства некоторое время созерцал девичье лицо, на котором застыло непривычно любезное выражение.
— Я не верю тебе, — наконец проронил он.
— Не верите? — очень искренне удивилась Евангелина. — Я и не пытаюсь вас в чем-то убедить, только прошу...
— Пытаешься, — хмыкнул он, отмечая про себя ее неплохую игру. Или это все же глупость? — Ты пытаешься убедить меня в том, что изменилась. Осознала свое место, стала послушной. Все время убиваешь на какие-то шарлатанские эликсиры. Альберта сумела научить тебя самому никчемному, — при этих словах девушка вспыхнула и опустила голову. — Лучше бы вразумила насчет основных женских обязанностей.
— Вразумите вы, отец, — пробормотала чуть слышно, не смея посмотреть на него.
