Говоря это, Евангелина встала, сняла широкий пояс, положила его на стол и принялась распускать тугую шнуровку, шедшую с внутренней стороны почти по всей длине. Какое счастье избавиться хотя бы от части этой тяжести, намявшей бока за время путешествия! Ей повезло, что Хьюго ввел монеты новой чеканки, имеющие достоинство в двадцать золотых. Шон с помощью знакомого менялы обратил вырученные за драгоценности две тысячи в сто кругляшей, которые поместились в поясе. Девушка извлекла на свет двадцать пять монет и положила на стол. В свете свечей желтый металл мерцал заманчивой дорожкой, от которой Витби не мог оторвать взгляд, все еще не веря в неожиданный подарок Небес.
— Это треть суммы, — Ив зашнуровала пояс и вернула его на место. — Остальное я отдам вам, мой лорд, когда мерзавец поступит в мое распоряжение. Не нужно калечить или бить его, отец хочет, чтобы адово порождение подольше протянуло в нашем гостеприимном подземелье.
— Конечно, молодой человек, — барон перебирал монетки, новенькие, не затертые в пальцах, кошелях и сундуках. Нужно будет проверить на подлинность, но не пробовать же на зуб при загадочном госте. — Есть лишь одна небольшая трудность.
— Какая именно? — дочь Правителя с трудом сдержала недовольство. Что за трудности могут возникнуть в блеске такой кучи золота?
— Мне не известны имена томящихся здесь преступников. В Южные копи отправляют на пожизненную каторгу, — пояснил Витби. — Вы сможете узнать вашего обидчика?
— Безусловно.
— Даже учитывая, что он провел месяц, ломая уголь под землей, не мывшись и не брившись?
— За месяц он не успел отрастить такую уж солидную бороду. А его бесстыжие глаза узнаю непременно.
— Это упрощает дело. В крайнем случае, сбросим подозреваемых в колодец, дадим побарахтаться. После купания опознать нужного будет проще.
— Весьма остроумный план, — усмехнулась Ив, стараясь не скрипеть зубами. Сытая лоснящаяся физиономи Витби с каждой минутой бесила все больше. — Могу я получить его прямо сейчас?
— Нет. К сожалению, сегодня это будет затруднительно. Сейчас каторжники в копях, под землей. Найти там вашего обидчика невозможно, прерывать работы — тем более. Это вызовет ненужные разговоры. Вечером, когда заключенных кормят и разводят по баракам, поиски тоже не останутся незамеченными. Приезжайте завтра перед восходом солнца, — радушно улыбнулся надзиратель. — Спросонья это отребье ничего не соображает, а охранников распоряжусь поставить в утро неразговорчивых. Буду ждать вас затемно у каторжных ворот.
* * *
— С тебя ужин, — молодой караульный с усмешкой взглянул на усатого напарника.
— Будет тебе ужин, — буркнул тот, затягивая цепь и поглядывая вслед быстро удалявшемуся всаднику. — Я б и выпивку поставил, если б удалось узнать, чей герб носит юнец.
— На кой тебе? Поглядеть бы, как пацан с Фергюсом объяснялся, это да...
— Угу, на это б и я посмотрел, — солдат усмехнулся в усы. — А герб узнать, чтобы знать, к кому на службу перейти. Надоело при каторжных копях киснуть! Был бы еще надзиратель дельный, так нет... Садики-цветочки разводит. Это, по-твоему, ворота? — пнул ажурную створку. — Случись что, нас через это шлюхино исподнее мигом стрелами утыкают, — сплюнул на особенно вычурный завиток решетки и привычно привалился спиной к каменному столбу.
Ив подъехала к своему временному обиталищу в сгущающихся сумерках. Дом был пуст, но на неостывшей плите стояли горшки и сковородки с ужином, котел в купальне был наполнен до краев и даже нагрет, а в небольшом сарайчике в достатке имелся овес для лошади.
Девушка позаботилась о своем неказистом с виду, но выносливом скакуне, выкупалась, поужинала и разобрала вещи. Предвкушение завтрашней встречи бродило в мыслях, в крови, во всем теле, и спать не хотелось. За окнами царила темнота, но стоило выйти на крыльцо, оказалось, что почти полная луна дает достаточно света для небольшой прогулки.
Евангелина побродила по двору, наткнулась у забора на пышные заросли какого-то растения, при малейшем прикосновении издававшего смутно знакомый запах. От него тут же засвербило в носу, сдержать чихание не получилось. На непривычно громкие в ночной тишине звуки не сбежались ни контрабандисты, ни стражники от городских ворот, ни хищники. Девушка отругала себя за неосторожность, прикинула, не сходить ли посмотреть на море, которого никогда не видела, вышла за калитку. Медленно двинулась по белеющей в лунном свете дорожке, вдыхая ночной воздух, который пах какой-то незнакомой свежестью, кажется, водой и еще чем-то, оставляющим ощущение огромного пространства. Море?.. На карте оно занимает так много места, пестреет островами загадочного Архипелага. Может, удастся побывать там когда-нибудь...
Из раздумий Ив вырвали шорох и потрескивание, раздавшиеся в кустах чуть впереди. Девушка остановилась, прислушиваясь, звуки не повторялись, но она решила повернуть назад. Наверное, какой-то ночной зверь, вряд ли крупный, только рисковать не стоит. К морю можно сходить завтра, когда Филип будет свободен. До сих пор все шло гладко, к чему искушать судьбу и напрашиваться на неприятности?
* * *
Филипу в бытность разбойником приходилось слышать о каторге. Оказавшись в копях, он не мог сказать, что страшнее: рассказы или реальность. Нет, заключенных не подвергали ежедневным наказаниям, но тянувшийся от темна до темна рабочий день в душных подземных проходах, где иной раз с трудом можно было размахнуться киркой, с лихвой заменял порку и сидение в колодках. Менее изможденные заключенные, большинство которых составляли новоприбывшие, должны были работать в кандалах, чтобы исключить возможность бунта. Спустя несколько месяцев желание напасть на охрану если и оставалось, было малоосуществимо из-за потери сил, и преступников освобождали от железных цепей и браслетов. Голодом в копях тоже не морили, но ежедневная каша на воде уже через пару недель вызывала тошноту одним своим видом и проглатывалась без ощущения вкуса, лишь бы унять ноющее чувство в пустом желудке. А еще были ночи в бараках со спертым нечистым воздухом, грязь, вши и постоянные окрики да тычки охраны.
По дороге в копи у Филипа ни разу не произошло столкновений с другими каторжниками, сказывался опыт общения с так называемым отребьем, полученный за годы жизни в разбойничьей шайке. Охранники же быстро разглядели, что высокий плечистый молодой заключенный отличается от прочего сброда. Он не сутулился, не пригибал голову, не опускал глаз, не глядел заискивающе или испуганно. Ну, а поучить такого "лорда" — прямая обязанность надзирающих за каторжниками.
Филип скрипел зубами и сдерживался, когда очередной солдат позволял себе тычок, окрик или иное оскорбление. Большинство собратьев по несчастью вели себя униженно, в случае чего моля охрану о прощении и пощаде, так что задирать парня, вызвавшего особую нелюбовь конвоя, по дороге в копи никому в голову не пришло. Желающие поутверждаться за счет "лорда" нашлись на месте, в бараках. Вот с ними Филип не церемонился. Силы пока были, злость с каждым днем лишь прибывала, так что вправить мозги одному-другому зарвавшемуся головорезу труда не составило. Грызло, правда, опасение, что надзиратели отыграются на нарушителе спокойствия, но оказалось, что тех не интересовали взаимоотношения заключенных между собой.
Для крестника Правителя потянулись бесконечные дни в копях, незаметно сливавшиеся в недели. Он отмечал дни царапинами, которые проделывал кандалами на каменной стене барака в углу, где отвоевал место для сна. Под низкой крышей находилось крошечное слуховое окошко, и воздух казался не таким спертым. Раньше здесь обитал один из барачных задир, на свою беду попытавшийся обломать не в меру гордого новичка.
Прошел почти месяц, сил у Филипа заметно поубавилось, как и надежды на освобождение. Энджи постарается выполнить обещание, но он-то должен понимать, что у девушки, не знающей жизни за дворцовыми стенами, почти нет шансов на успех. Ну, помогут ей гвардейцы выбраться из города, возможно, проводят до копей, а дальше? Заявится Энджи к надзирателю и потребует освободить любовника, потому что она — дочь Правителя, а он — дворянин и попал на каторгу без суда и следствия. Чушь! Никто не станет ее слушать, потребуют, разве что, расплатиться натурой. Если возлюбленная выкупит его таким образом, нужна ему будет свобода?
— Что-то ты сегодня в печали, голову ниже плеч повесил, а, лорд? Дошло наконец, что сдохнешь на каторге?
Филип взглянул на говорившего и сразу пожалел об этом. Зачем смотрел? Будто по голосу не узнал здоровенного солдата со шрамом через левую скулу и щеку, которому больше других нравилось задирать его. Детина ухмыльнулся, харкнул, и жирный плевок приземлился аккурат на покрытую угольной пылью босую ногу каторжника.
Потом была красная пелена перед глазами, звон кандалов, боль в сбитых железными браслетами запястьях, смутно раздающиеся откуда-то извне крики и громоподобный шум крови в ушах. Очнулся и осознал, что сцепился с охранником не на жизнь, а на смерть. И, если б не истощенное бесконечным изматывающим трудом тело, уже прикончил бы ненавистного солдата. Впрочем, если поднапрячься, еще и сейчас получится... И что потом? Долгожданная свобода, от всего, даже от телесных мучений. А если Энджи придет за ним завтра или послезавтра? Измыслит легкий способ вытащить его, не жертвуя ничем. Он обещал дождаться...
— Проси пощады, пес шелудивый! — солдат воспользовался неожиданным замешательством противника, в мгновение оказался сверху и для порядка вмазал взбесившемуся каторжнику по физиономии.
— Пощады...
Слово, с неимоверым трудом вытолкнутое наружу и от этого больше похожее на хрип, стало полной неожиданностью для победителя и наблюдавших за дракой. Несколько мгновений назад казалось, что ринувшийся на охранника "лорд" полностью спятил и собирается драться до последнего.
— Такой же трус, как и остальные, — солдат поднялся и презрительно сплюнул, метя каторжнику в лицо. Тот неожиданно быстро уткнулся в пыль, успешно увернувшись, за что и получил чувствительный пинок в ребра.
Разлеживаться побежденному не дали, пришлось подниматься и, отплевываясь от песка и крови, плестись в барак. В этот раз удалось в последнюю минуту совладать с собой, получится ли в следующий? Эх, Энджи, пылкий ангелочек, зачем ты взяла то, последнее обещание?
Ночной сон показался каким-то уж слишком коротким. С другой стороны, жалеть было не о чем: он прервался в тот самый момент, когда два закадычных друга, Хьюго Адингтон и Томас Олкрофт, приехавшие в Свониджские копи с проверкой, заинтересовались каторжником по кличке Лорд. Когда б не тычок сапога в ноющие после вчерашней драки ребра, пожалуй, и сам бы проснулся, хорошо, если не с криком.
Филип выбрался из вороха гнилой соломы и грязного тряпья, служившего ему постелью, сел, и принялся осматриваться. Веки на левом глазу разлепить не получилось. То ли склеились от крови, набежавшей из рассеченного надбровья, то ли глаз заплыл от удара. Ощупывать лицо и выяснять размеры ущерба не хотелось. Гораздо интереснее было понять, какого лешего происходит. Четверо солдат будили пинками каторжников, а обычно хватало одного, который со всей дури колотил окованной железом дубинкой по погнутой дырявой латунной лохани, висевшей у двери. И освещен сегодня барак был лучше обычного, на каждый из центральных столбов, что поддерживали крышу, прикрепили по масляной лампе. Проснувшихся каторжников сгоняли в середину низкого помещения, где можно было выпрямиться во весь рост, и строили в две шеренги, одна напротив другой.
Филип на негнущихся ногах занял место почти в самом конце. Сердце бухало от сумасшедшей надежды — уж очень необычным было происходящее. И вчерашняя адова стычка с солдатом... Вдруг Небеса смилостивились и послали избавление? Как раньше послали подходящую женщину именно тогда, когда жизнь в шкуре герцога Олкрофта, казалось, подошла к бесславному концу.
В барак вошли двое: разряженный дворянин, кажется, здешний надзиратель, которого раза два приходилось видеть издали, и тощий бледный пацан, сильно смахивающий на доходягу. Энджи? Нет, на переодетую красотку полупрозрачный призрак никак не тянул. Здоровьем юнец не мог похвастаться: стоило раз-другой вдохнуть зловонные барачные миазмы, и к носу взлетела рука с платком, наверняка надушенным. Жаль, в объятия надзирателя не рухнул, вот бы тот засуетился, потащил нежного птенчика на свежий воздух. Хоть какое-то развлечение...
А паренек-то и сам по себе забавный: чахлый-чахлый, но вполне уверенно направился к выстроенным в центре барака каторжникам. Идет, разглядывает. Какого лешего ему нужно? Может, все-таки за ним? Крестный смягчился и решил вернуть свободу? И прислал не бывалого мужика из Тайной службы, а какого-то юнца, щас. Это никак не может быть Энджи, хотя по росту вроде бы подходит, но уж очень худая фигура, и движения порывистые, мальчишечьи. Волосы короткие. Обрезала?.. Лицо не разглядеть из-за прижатого к носу платка, да и света тут не так уж много. Н-ну, и кто же оказался нужен нежному юноше? Кажется, именно он, каторжник с разбитой мордой, которую почему-то отчаянно хочется спрятать или хоть голову наклонить. Точно, парень встал напротив, разглядывает.
— Я отчего-то так и думал, что вам понадобится этот, — голос взрослого мужчины, значит, надзиратель.
— Пусть поднимет голову.
Бормотание мальчишки приглушает платок, хрен разберешь, какой у него голос, знакомый или нет. А подчиняться сил не осталось, страх, что надежды не оправдаются, сожрал последние. Но и противиться бессмысленно — заставят.
Филип собрался с духом, оторвал глаза от грязного земляного пола, скользнул взглядом по пыльным сапогам и дорожным штанам незнакомца, полам куртки, а потом с трудом сдержал вспыхнувшее в груди ликование. Посетитель барака отнял платок от лица, засунул за пояс и теперь так знакомо ломал тонкие пальцы. Зеленые глазищи впились в лицо, в глаза, вернее, в открытый правый глаз, а потом скользнули куда-то чуть выше. На разбитую бровь?
— Да он полудохлый! — процедила Евангелина злым-презлым голосом. — Что я скажу отцу?
Филип уставился на нее в полнейшем недоумении. Ну, насчет полудохлого — это, надо надеяться, слова из разыгрываемой роли. Злится, хочется верить, из-за очередных увечий, причиненных ее мужчине. А причем тут крестный?
— Ничего подобного, он силен, как бык! — возмутился барон. — Вчера едва не убил одного из лучших охранников, тот и потрепал его немного. Совсем чуть-чуть, даже глаз не выбил, всего лишь бровь рассек.
— Ладно, выбора у меня нет. Я подожду на воздухе, — повернулась, вновь прижала к носу платок, и пошла к двери еще более уверенной походкой, чем до этого.
Не похоже, что ее заставили расплачиваться натурой... Да что за дурацкие мысли! Забыл за месяц с лишком, что она вытворяла в кабинете Правителя с тем адовым ножичком? Будет такая натурой расплачиваться, щас. Оскопит в миг. Не приведи Небеса разозлить ее когда-нибудь. Накинется, как он сам вчера на охранника.
