— Товарищ Председатель повелевает начинать!
Именно так. Повелевает. Димке показалось, что он бредит. Все остальные однако восприняли это, как должное. Волки аккуратными цепочками посыпались с плотов и побежали в лес — копейщики впереди, лучники сзади. Сама "Алла Сергеевна" с гвардией осталась на месте, очевидно решив, что не царское это дело — бегать по зарослям. Она наконец соизволила их заметить и замахала рукой кому-то на плотах, на сей раз правда лично. Оттуда сошло штук тридцать девчонок, каждая с большой сумкой на боку и красным крестом на груди, в полной боевой готовности к приёму немощных и искалеченных.
Димка ошалело распахнул глаза, увидев среди них Машку и остальных, — и морок вдруг рухнул. Всё стало таким, как и должно быть: девчонки с испуганным писком побежали к ним, знаменосица опустила флаг и даже сама "Алла Сергеевна" вдруг улыбнулась. Ну а потом Машка обняла его, и всё остальное для него исчезло...
* * *
Теперь Димка в полной мере прочувствовал, что значит быть Раненым Героем. Его под руки, как хрустального, отвели на самый большой плот, оказавшийся госпиталем — по крайней мере, там был устроен навес и постели для раненых, на одну из которых его и уложили. Димка слабо задергался, ощутив, как с него стягивают одежду. Не слишком старательно, правда, — она и впрямь была чёрт знает в чём, а рубаха теперь годилась лишь на тряпки. Машка ощупывала его голову, ещё кто-то — его несчастный левый бок. Было зверски больно, но мальчишка улыбался, потому что стонать, глядя на Машку, было совершенно немыслимо. Девчонки тоже улыбались, довольно идиотски на его взгляд, и время от времени пытались напустить на себя Суровый Вид. Их голоса, как бабочки, порхали в воздухе:
— ...осторожно, у него сотрясение...
— ...Головин, ты меня в гроб решил загнать, да? У тебя же гангрена... может быть...
— ...себя не жалеешь, штаны бы пожалел, я же теперь за век их не заштопаю...
— ...постельный режим, на месяц, обязательно...
— ...что значит "гадость"? Пей давай. А то могу клизмой — быстрее до головы дойдёт...
Когда очередь дошла до Димки, он подумал, что клизмой, пожалуй, было бы лучше — отвар, который, по мнению девчонок, был показан при сотрясении мозга, оказался невообразимой гадостью, такой горькой, что язык буквально свернулся в трубочку, а из глаз потекли слёзы. После него и впрямь стало как-то не до разбитой головы — мальчишке казалось, что он до конца дней не отплюется от этой дряни. Девчонки почему-то считали, что чем противней лекарство, тем оно полезнее. В этом плане на них всегда можно было положиться. Примирило его с этим только то, что Машка сидела рядом и участливо гладила его по голове. Его бок намазали чем-то, от чего его продрало жутким морозом, а потом он вообще онемел. Девчонки делали с ним что-то ещё, но Димка старался в это не вникать — о таких вещах лучше не знать, если хочешь потом спать спокойно...
Но в конце концов выдохлись даже неугомонные девчонки. К этому времени, правда, уже стемнело, на плоту зажглись масляные лампы и свечки, и атмосфера стала... довольно романтической. Димка, правда, чувствовал себя так, словно ему дали по башке здоровенной подушкой. После проклятого отвара головная боль прошла, но всё тело стало, словно ватное. Шевелиться совершенно не хотелось. Машка уютно устроилась рядом, держа его за руку и глядя на него огромными сияющими глазами. От одного этого взгляда в груди разливалось щекотное тепло и мальчишка вздохнул. Так или иначе, но он сделал всё, что мог.
Глава четырнадцатая:
три дороги к одному
Солнцем весёлым объяты
Родины нашей сады.
Если, ребята, взяться, как надо,
Станут делами мечты!
Сдвинем реки и горы,
Покорим все просторы!
В бурях грозных, в далях звездных
Нам преграды нет!
Где-то ждут нас штурвалы,
Где-то — море и скалы.
Не собьемся — доберёмся
До любых планет!
Сколько для мысли простора,
Сколько свободы для рук!
Вырастим скоро, кликнем на сборы
Наших друзей и подруг!
Солнцем весёлым объяты
Родины нашей сады.
Если, ребята, взяться, как надо,
Станут делами мечты!
Сашке Колтакову было странно. Именно так: не страшно, а странно. И одиноко. Он стоял на вершине холма, а вокруг во все стороны, насколько хватал глаз, простиралась пустынная степь, изогнувшаяся такими же холмами. Покатые низины переходили одна в другую, без чётких границ. Среди трав было заметно лишь одно движение: невзрачные желтые цветы, которые шевелились на ветру, словно мех спящего зверя. Сейчас же и это движение иссякло. День был удивительно тихий и солнце пряталось в неподвижных серебрящихся облаках. Вроде бы и простор, но обманный: дальше, чем на час пути, не видно, да и что за соседним холмом — тоже. Это Сашку нервировало: пусть хищников тут вроде бы и нет, и лихих племен тоже, но одному тут было как-то неуютно. А с другой стороны, от пустынного раздолья по телу разливалось пьянящее ощущение свободы: можно орать, вопить, да хоть бегать голым — и никто даже слова не скажет, потому что не увидит. Вот только орать и бегать голым Сашке не хотелось, и это даже оказалось отчасти обидно: свободы полно, а делать с ней нечего. Вернее, ясно что: идти на юг, к Волкам. Максим вручил ему компас, так что заблудиться он не мог, да и не пройдёшь же мимо моря, даже ориентируясь по солнцу... Вот только идти далековато: пять длинных здешних дней, а может, и больше, чтобы выйти не просто на берег, а к Горгульям. Волки иногда там бывают, да и шансов, что они заметят сигнальный костер, там тоже больше...
Но всё равно Сашка очень волновался. Мало ли, как они к нему отнесутся? Особенно увидев, что рядом нет других ребят. В рабство конечно не возьмут (ну а вдруг?..) но могут же и посмеяться, и просто послать нафиг — и что ему тогда делать? Подводить друзей не хотелось, да и вечно бродить по этой вот степи — тоже. Хотя его и считали нелюдимым молчуном, Сашка на самом деле боялся одиночества. Хорошо, когда рядом друзья: пусть посмеются, пусть скажут что-то резкое (даже не за дело!..) — всё равно, рядом с ними спокойнее. Сам он очень не любил что-то там решать — вдруг не получится, и в итоге не только ему, но и друзьям тоже будет хуже?.. А теперь решать — ему. Дело-то ему поручили очень важное, можно сказать, что решающее даже, — а значит, как раз от него, Сашки, будет зависеть судьба его друзей, да и множества других ребят-рабов. Хотя как он "поднимет Волков" — мальчишка совсем не представлял. Это всё равно, наверное, что убедить завуча поехать к нему, Сашке, на дачу, картошку копать, как-то некстати подумалось ему.
Он представил, что и впрямь сделал суровой Ольге Павловне такое вот предложение — и невольно передёрнул плечами. Да. Уж! Одним вызовом к директору дело точно не кончилось бы, а эта "Алла Сергеевна" наверняка ещё хуже. И начальства тут над ней и вовсе никакого нет — ни гороно, ни директора, ни вообще никого. Она тут — царь и бог. Захочет — на дальний остров сошлёт, захочет — велит высечь на конюшне, захочет — навечно загонит на картошку или что у них тут вместо неё...
Мальчишка недовольно помотал головой. Конюшни у Волков, ясное дело, не было, да и вроде как они даже никого и не секли. Но, может, плетение каких-то корзин или остров...
Сашка вздохнул. Домой ему очень хотелось — наверное, даже сильней, чем остальным. И мысль о том, что его, Сашку Колтакова, могут тут просто забыть на каком-то там острове, словно боцмана Айртона, показалась ему очень обидной. Но такое иногда с ним случалось: то он опаздывал на экскурсию, которая уезжала без него, то его забывали пригласить на чей-то день рождения — не назло, а просто забывали, и от этого становилось ещё тошнее. Иногда он чувствовал себя прозрачным, словно Человек-Невидимка: вроде бы и тут, но никто не замечает. Правда, он особо и не рвался быть замеченным...
Стоять тут, на виду у всего мира, ему тоже не особенно хотелось, и, вновь сверившись с компасом, он зашагал вниз. Совсем не туда, куда его понесли бы ноги — пришлось наискось спускаться по склону, да и впереди маячил крутой отрог соседнего холма. Снова взбираться на него, потом спускаться — и так день за днём, без конца... Но ничего не поделаешь: азимут есть азимут, шагнешь в сторону в начале — и на десять километров промахнешься в конце, как говорил Игорь Васильевич. Жаль, что здесь его нет, в тысячный, наверное, раз подумал мальчишка. Уж он-то точно разобрался бы со всеми этими Хозяевами, и мы давно уже были бы дома...
Тут же ему пришло в голову, что если бы Игорь Васильевич был с ними, они вообще бы не попали в этот странный мир, потому что взрослые сюда никогда не попадали, ни одни, ни вместе с ребятами. Это было бы, наверное, обидно...
Сашка поправил лямки рюкзака. Неизвестность впереди страшно его раздражала: он хоть к драконам согласился бы пойти, если бы знал, что кончится всё хорошо. Но сейчас... он душу бы продал, чтобы хоть одним глазком заглянуть в будущее — просто чтобы знать, чем всё это кончилось. Нечто похожее он ощущал иногда, читая книжки, — только вот там всегда можно заглянуть в конец. Тут конца не было — вернее Сашка знал, что как-то вся эта история закончится, но в голову ничего не приходило. Вернее, приходило, но как-то совсем неубедительно: вот рядом садится зеленый вертолет пограничников... или на море появляется корабль... или, на худой конец, из-за холма выезжает самый обычный милицейский "газик" — только вот в это как-то плохо верилось. Никто сюда за ними не явится и никто не спасёт...
Сашка вздохнул и попытался представить себе Хозяев, но в голову пришёл только какой-то злобный бородатый мужик в плаще с высоким воротом и брюках с подтяжками, похожий не то на диктатора Яра Юпи с иллюстрации к казанцевским "Фаэтам", не то на какого-то писателя-пасквилянта в "Крокодиле". Сидит, поди, гад, в своей Цитадели и жрёт рябчиков с ананасами или что у него там...
Вопрос еды Сашку очень волновал: в рюкзаке у него лежал запас вяленой рыбы и плодов ти, но вдруг до конца пути его не хватит? Рыбу ловить ему нечем, а ти надо ещё печь, а дым в степи видно очень далеко...
Он посмотрел на небо. Солнце медленно и упорно продиралось сквозь переплетения неторопливо плывущих туч, и Сашке казалось, что он смотрит на мир через зеленоватое стекло. К тому, что таков тут сам солнечный свет, он так и не привык. Парило, к полудню наверняка будет гроза, а это означает, что ему придется лежать где-нибудь в траве, чтобы молния не хряпнула прямо по черепу, а по спине будет весело лупить дождь. С градом — град тут шел часто. Вайми говорил, что тут бывали и торнадо, и что его однажды унесло прямо в тучу, — но тут он, несомненно, бессовестно врал...
Уй!.. Нога соскользнула на кочке и Сашка с размаху грохнулся на задницу — не очень больно, но зато очень обидно. На глаза даже навернулись слёзы. Захотелось зашвырнуть компас подальше и просто плюнуть на всё это. Он должен... а кому он должен?.. Всё равно, отсюда не выбраться, и вся эта суета, вся эта беготня — ни к чему. Друзья?.. А что ему друзья?.. Бросили, прогнали, послали чёрт знает куда, на заведомо безнадёжное дело, которое точно ничем, кроме изгнания, не кончится... Вот прямо сейчас он встанет, выбросит... нет, растопчет этот проклятый компас и пойдёт, куда глаза глядят — может, к Виксенам, может, к Астерам, может, просто в лес жить. И никто, никогда не будет ему что-то указывать...
Вдруг мальчишке вновь представился Хозяин. Он сидел в роскошном кресле перед огромным клёпаным телевизором и смотрел на него, Сашку, радостно поднимая большой бокал с вином: ура! Ещё один сломался! Давай, иди, мальчик, бросай друзей, дичай, превращайся в зверя!..
А вот хрен тебе, с неожиданной мрачной злобой подумал Сашка. Я тебе не кто-нибудь. Я дойду до Столицы и подниму Волков, и мы — все вместе! — разгоним этих Хорунов, и найдем Флейту, а потом возьмём тебя за шкирку...
Вздохнув, он поднялся и пошёл туда, куда указывала ему стрелка компаса.
* * *
Эдик Скобелев не любил леса. Совсем не потому, что там темно и страшно — вот ещё!.. Просто в лесу неудобно ходить, там везде коряги, кочки и ямы, да и ничего интересного нет — кроме грибов и разве что земляники, но и их проще купить на базаре, и нечего ноги ломать...
Эдик вздохнул и остановился, переводя дух. Идти по неровному склону было действительно, без дураков, тяжело, только вот другого пути тут вроде как и не было: именно эта проклятая речка вела к селению Куниц, только отойди от неё — и не отыщешь их вовсе. Вроде бы и просто — да только идти вдоль той речки непросто, на пути непременно попадётся то скала, то болото, то просто непроходимые заросли. Обходя всё это, Эдику приходилось петлять, отчего путь, и без того неблизкий, удлинялся мало, что не втрое. Можно бы плюнуть и пойти напрямик — только вот для этого нужно знать дорогу, а её-то как раз Эдик и не знал. Да и не было тут никакой дороги, даже и простой тропы, хоть как доступной глазу. Люди тут ходили, но редко и не помногу — двое-трое, просто узнать новости, да ещё иногда пробегал неугомонный Льяти... Ему Эдик откровенно завидовал — и тому, что тот выглядел, как статуя какого-то древнегреческого бога, и тому, что тот скользил по лесу, словно рыба в воде. У него такое никак не получалось, и простой вроде бы поход превратился в работу, причем, работу тяжелую. За этот вот день Эдик вымотался, как последняя свинья, и приближавшийся вечер ничуть его не радовал — снова возиться, устраиваясь на ночлег, а потом, глядишь, ещё всю ночь слушать невыразимо мерзкий скрип трущихся друг о друга деревьев... Вчера ему в этом плане "повезло" и он промучился почти полночи — а потом, естественно, проспал, и в итоге понял, что и эту проклятую ночь ему придётся провести в лесу... А ведь если бы он встал, как хотел, спозаранку, сейчас он уже был бы у Куниц, которые точно приветили бы гостя... по крайней мере, накормили бы, а большего ему и не хотелось. Эдик ненавидел готовить — только вот есть от этого меньше не хотелось...
Мальчишка остановился и вздохнул. Солнце, похоже, уже заходило — здесь, внизу, в долине, как-то вдруг резко стемнело. Похоже, что засветло до селения Куниц уже, как ни старайся, не дойти — а значит, нужно устраиваться на ночлег, то есть лезть на дерево и строить там гнездо, словно какой-то там птице. Смешно, конечно, и дико неудобно, только вот палатки у него не было, а простой шалашик казался очень уж ненадёжным укрытием, особенно учитывая, что как раз тут, вокруг селения Куниц, бродят оборотни и чуть ли не натуральные лешие...
Эдик осмотрелся и пошел к подходящему дереву. Взбираться наверх одна морока — но хотя бы не нужно бояться, что тебя ночью схватят за горло и выпьют всю кровь. Хотя оборотни вроде крови и не пьют, но кто их тут знает...
Дома Эдик не верил в оборотней — ну вот ни чуточки — но тут поверил безоговорочно и сразу. Одного взгляда на тех жутких зверюг ему хватило. Пусть его в классе и дразнили тугодумом, дураком он себя не считал: просто любил хорошенько, не спеша, всё обдумать. Особо буйным воображением мальчишка не отличался, а потому привык принимать мир таким, какой он есть. Оборотни — так оборотни, ну и что?..
