Самое древнее зло I. Брянский фоллстрайк

— Что такое ингермаггер? — шепнул я Баэсту.

— Разве не слышал? Новейшая разработка магической лаборатории академии Химмельблю. Устройство, которое снижает силу боевой магии в радиусе десяти флю.

"Флю" — это мера длинны. Как пояснил мне Драген, она тоже не переводилась, потому что это древнехиммельское слово, означающее "полёт". Подразумевался полёт стрелы, но сколько именно это, я так и не выяснил.

— Когда началась война, для наших врагов ингермаггеры стали бо-о-льшим сюрпризом!

— Почему тогда мы всё ещё отбиваемся, а не нападаем?

В нашу беседу вмешался бородатый мужчина:

— Ингермаггеры дорогие в производстве. Кроме того, для работы с ними требуется магия Четвёртой Отметки, такой владеют немногие.

Я уважительно покачал головой. Передо мной стоял классический диванный аналитик. Таких и в нашем мире полно: люди, которые не служили в армии, но зато рассуждали о тактико-технических характеристиках ракетных комплексов "Тополь", детально поясняя, в чём они превосходили западные аналоги.

Умобраз показал какое-то неясное мельтешение, огненные всполохи и неразборчивые крики. Потом появился богато одетый вояка, украшенный лентами и медалями. Подняв меч, и явно позируя, прокричал: "За Гувернюра!" Клич подхватили рядовые, и все куда-то побежали.

Голос за кадром уверял, что "враг был отброшен". Но сама битва не была показана. Показали трупы гофратцев, а так же толпу пленных оборванцев. На этих кадрах умобраза все в трактире закричали, осыпая врагов проклятьями.

— Трусливые гады, — кричал диванный аналитик. — Мы поддерживали их торговлю, снабжали едой пограничные регионы. Вот чем они отплатили!

Ему вторил Баэст:

— На этот раз мы не повторим ошибок прошлой войны. Наша армия не остановится, пока не возьмёт Эль-Сабху. Весь Гофрат будет присоединён к Химмельблю, как Северный Нип Понг после Третьей Мировой.

— Кто с огненным шаром к нам придёт, тот от него и погибнет! — провозгласил я, чтобы не отставать.

— Отлично сказано, енавец, — хлопнул меня по спине диванный аналитик.

Маг в жёлтом плаще, поставил умобраз на паузу, давая толпе выговориться. Сам оставался безучастным, поглядывал на людей с высокомерием. Пропагандисты, которые знали, что пропаганда — ложь, считали себя выше толпы. Я же понимал, что раз Гувернюр Химмельблю запустил информационную обработку населения, значит, дела на фронтах обстояли не так хорошо, как в документальной хронике умобразов.

Моё сомнение разделяла и женщина с тощим слугой. Пока шёл умобраз, она пробиралась к выходу. В самый разгар всеобщего возбуждения заверещала:

— Чему вы радуетесь? Каких побед ждёте? Любая победа — это смерть. Вы готовы, чтобы вместо неизвестных солдат, погибли ваши дети?

Женщина ткнула пальцем в другую женщину, с двумя мальчиками в коротеньких штанишках, что ликовали при виде военных картинок:

— Ты готова их отправить на войну?

— Они же дети.

— Все солдаты чьи-то дети. Мой мальчик погиб от ран в госпитале близ Спорных Территорий. В одной из лживых сводок было сказано, что его отряд отбил нападение номасийских конных слоггеров. На самом деле все наши мальчики и девочки погибли или обожглись отравленным воздухом. Где были ваши хвалёные ингермаггеры? Я скажу где — охраняли резиденцию Гувернюра, вместо того, чтобы прикрывать армию. Номасийцы не только захватили Спорные Территории, но и начали движение к Ультрехту.

— Есть ошибки в стратегическом планировании, — вставил диванный аналитик. — Но мы быстро учимся.

— Только переброска целого полка плохо обученных копейщиков остановила атаку. Сколько погибло копейщиков? Не знаете? И не узнаете, пока в вас играет безумие. Моему мальчику было всего двадцать Семилуний. Что мне осталось в жизни? Восхвалять Гувернюра, который решил, что Форвирр-Драйденский союз угрожает его власти? Да нам-то, простым людям, какая разница, кто в какие союзы вступает? Какое нам дело до оскорблённой чести Гувернюра? Почему мы должны платить за чужое оскорбление кровью своих детей? Да пусть они себе глотки перегрызут, всем легче станет.

— А-а-а! Так она вредитель, — закричал Баэст. — Я читал про них в "Крайнем Витке Стенсен". Их засылают из Драйденских Земель специально, чтобы морально подорвать наш дух и поселить неверие к политике Гувернюра.

— Проклятые вредители, — загудела толпа. — Куда смотрит стража?

— Она хуже шпиона, — продолжал Баэст. — Вредители лезут в нашу душу, хотят сломить оборону Химмельблю изнутри.

Женщина не смутилась:

— Да скоро вы сами себе шеи сломите. Вы же слепы.

Тощий лакей попытался увести хозяйку, но она мощным движением отбросила его:

— Я тебе покажу, какая я вредительница. Так тебя так поврежу, что надолго запомнишь.

На кончиках пальцев женщины собрались серебристые искры, формируя контуры магического кинжала. Толпа отпрянула. Маг в жёлтом плаще не шевельнулся, скучающе наблюдая происходящее.

Баэст испуганно отступил к барной стойке:

— Подумаешь, у самих магия найдётся.

Вошли двое стражников.

— Развейте кинжал, кэресса, — приказал один стражник.

— Иначе мы примем меры, — добавил второй.

Женщина обмякла и покорно растопырила пальцы — магически кинжал несколько раз перевернулся в воздухе и с шипением растаял.

Стражники вежливо подхватили женщину под руки и вывели. По их лицам понятно, что они не верили в то, что она шпионка, а такие гражданские ссоры — обычное явление.

— Простите, кэры и кэрессы, — поклонился лакей, задержавшись в двери. — Моя госпожа очень страдает после смерти сына.

28. Трофеечки

1

Когда дверь за арестованной женщиной закрылась, маг-пропагандист убрал паузу с умобраза. Появилось изображение дворца Гувернюра в Химмельблю. Закадровый голос продолжил:

— Посол Деш-Раджа был повторно вызван к Гувернюру, чтобы дать ясный ответ о намерениях его страны в текущем конфликте. "Вы должны принять окончательное решение, — сказал Гувернюр. — Или вы осуждаете действия коалиции предателей, или вы окончательно объявляете нейтралитет, как Енавское Княжество, подтверждая свою недееспособность как независимое государство".

Политика была менее интересна, чем её прямое продолжение — война. Кружок зрителей умобраза рассеялся. Женщины бросились на улицу, в поисках очередного солдата, которому нужно оказать "материнскую заботу".

Вокруг умобраза остались дети, радующиеся любому развлечению, и диванные аналитики. Они усиленно вслушивались в новости дипломатии, обмениваясь многозначительными кивками, будто от их мнения зависело принятие решений.

Остальные мужчины заново набили трубки. Закурили и начали вспоминать, у кого какого родственника и каким образом убило на предыдущей войне, которую в Голдиваре называли Третьей Мировой.

Значит сейчас шла — Четвёртая. Действительно, в цивилизационном развитии Земля отставала от Голдивара!

Я и Баэст вернулись за барную стойку.

— Каждая нервная тётка магией вооружилась, — продолжал бурчать мой спутник. — Надо ввести мораторий на продажу боевых руллей гражданским лицам. Война как-никак, везде шпионы.

Я заказал нам ещё по кружке зернового дрикка. Вспомнил выражение "на воре и шапка горит". Баэст усиленно искал шпионов, чтобы его самого не заподозрили.

Он окончательно захмелел.

— Эй, ты! — крикнул он нашему вознице. Тот рассказывал курителям трубок, что его дедушка погиб в Третью Мировую на защите какой-то крепости. Его накрыли боевые маги "золотым огнём". — Уже третий виток пошёл. Как там наши кони?

Возница нехотя вышел из трактира, но тут же вернулся:

— Девок привезли. Трофеечки!

Те мужчины, которые путешествовали с жёнами, сделали вид, что заняты беседой о войне. Холостые выбежали на улицу вслед за возницей.

— Пошли, енавец, со мной, — сказал Баэст. — Готовь деньжата. Свежачок пригнали. Будет, чем полакомиться.

— Разве нам не надо ехать дальше? — заупрямился я. — Все витки уже того... завились...

Но Баэст тянул к выходу, обливая дрикком мой рукав:

— Неа. Раз трофеечек подвезли, значит, им отдохнувших лошадей отдадут. Приоритет для военных экипажей. Теперь мы ранее крайнего витка не уедем.

"Крайним витком" назывался выход на небо Стюкке, четвёртой из Семилунья. Закрывая собой крошку Зюстерхен, Стюкке начинала отсчёт вечернего времени.

— Что такое "трофеечки"? — спросил я.

— Девки, захваченные на вражеских землях. В передвижных фронтовых борделях их возят за армией, чтобы отрабатывали преступления отцов и братьев.

Звучало крайне неприятно, но деваться было некуда, нужно соответствовать роли богатого бездельника, мечтающего стать подданным Химмельблю.

2

Во дворе стояла огромная карета размером с вагон поезда, расположенная на нескольких колёсных парах. На четырёхскатной крыше торчали трубы, из которых шёл дымок. Между труб деревянная корзина с арбалетчиком. Узкие окна кареты снаружи закрыты решётками, а изнутри задёрнуты занавесками. По борту надпись деревянными буквами с облезшей синей краской:

Арестантский экипаж 23-012-Лебенсборн

Служащие станции отстегнули от кареты лошадей и отвели в стойло. Возница тут же исчез за трактирной дверью.

Карету окружили мужчины и парни. Одни принялись свистеть, другие кидали камни, выкрикивая:

— Готовьтесь, кобылы, отрабатывать.

— Объединённый полк копейщиков Брустерблю заждался, — хохотнул солдат с полным мешком даров.

— Будете знать, шлюхи, как воевать с нами!

— Эй, трофеечки, скоро оцените, на что способны мужики Химмельблю!

Один юноша осмелел и запрыгнул на бортик экипажа. Вцепившись в решётку, старался разглядеть что-то за занавесками.

— А ну прочь! — приказал охранник на крыше. При этом даже не шевельнулся, чтобы зарядить арбалет.

Появился грузный красномордый мужчина в помятых латах и ножнами без меча.

— Ра-а-азойдись! — приказал он. — Всем отойти на расстояние десяти шагов от арестантского экипажа. И хватит портить собственность Гувернюра. Если кто-то ещё бросит камень в этих грешниц, буду расценивать как нападение при исполнении служебных обязанностей.

Люди шагнули назад, а парень выжидающе повис на карете.

— Щас я тебя, — запыхтел охранник, ощупывая ножны.

Убедившись, что в них нет меча, открыл дверь в передней части кареты, там, где располагалась скамейка возницы, и начал искать оружие. Достал-таки меч и лениво взмахнул. Даже издалека мне видно, что лезвие покрыто пятнами ржавчины.

Парень отпустил решётку и спрыгнул на землю.

— Уважаемый кэр, — обратился к нему Баэст.

— Капрал охранной службы, — резко поправил красномордый, вкладывая меч в ножны.

Развернулся и пошёл в трактир. Баэст увлёк меня за собой:

— Капрал, я и мой друг имеем к вам предложение.

— Нельзя, — покачал головой капрал.

— Но почему же?

— Везу трофеечек в армию. Пусть там их портят.

— Я и мой друг не бедные люди, можем позволить себе кое-какие расходы.

Капрал остановился, огляделся. Наклонился к Баэсту и шепнул:

— Пятьдесят.

— За шлюху? Не многовато ли?

— Это трофеечки, уважаемый кэр, не путайте.

— За двух, — быстро сказал Баэст. — Мне и другу.

Капрал посмотрел на меня:

— Что-то ваш друг не особо рад.

— Он из Енавского Княжества, там все грустные.

— А! Загадочная енавская душа? Ладно, за шестьдесят берите двух. Только чтобы без убийств. И не калечить.

— А если чуть-чуть?

— Чуть-чуть — можно. Но так, чтобы всё зажило до приезда в армию.

Баэст захохотал:

— Да ладно, капрал, будут смотреть солдаты, с фингалом баба или нет?

— Это верно. Бойцы расхватывают трофеечек, не глядя ни на лицо, ни на возраст.

Баэст достал купюру в пять пеньгенов:

— Друг, остальное с тебя. Запиши на счёт расходов по гражданской аттестации. Она тебе не меньше, чем в тысячу обойдётся.

Я передал недостающую сумму Баэсту. Мы все отошли за угол трактира. Баэст положил деньги в пустую бочку и прикрыл корзиной. Капрал снял с пояса мешочек и набил трубку. Закурил, прошёлся взад-вперёд. Потом непринуждённо убрал корзину и сунул руку в бочку.

Пересчитав деньги, дал знак арбалетчику на крыше арестантской кареты. Тот спустился вниз и встал у дверей, поджидая меня и Баэста.

3

Внутренности арестантского экипажа 23-012-Лебенсборн напоминали вагон: узкий коридор из конца в конец, по левой стороне — комнаты без дверей. Трёхъярусные койки комнат заняты женщинами.

Первое что поразило — плотный липкий воздух, заполненный тысячами цветочных ароматов. Но с каждым вздохом всё яснее ощущался запах пота. Второе — праздничный вид. Все трофеечки одеты в яркую одежду. Пышные платья с вырезами на груди. Все завиты и причёсаны. Напомажены, напудрены.

И только потом я посмотрел в их глаза.

Тоска, боль, горе, ненависть... В каждой паре глаз, — карих, чёрных, серых, синих и даже необычных для землянок фиолетовых, — полный набор существительных, обозначающих страдание.

Я никогда не стремился стать документальным фотожурналистом. Во многом из-за того, что не был уверен в своей способности оставаться безучастным к чужому страданию. Разглядывая снимки из горячих точек и лагерей беженцев, понимал, что сам навряд ли смог бы изо дня в день погружаться в океан людских страданий, чтобы сделать несколько удачных кадров, которые получат награду от какой-нибудь негосударственной организации, типа, "Репортёров без границ".

Как упоминал ранее, на такое способны только люди без души. То есть настоящие фотографы.

Мой учитель фотографии был таким. Он — известный фоторепортёр, побывавший во всех странах, где американцы или устанавливали демократию, или где местные жители, одичав после установления демократии, сбрасывали правительство, чтобы заменить его шариатом.

"Ты, Матвей, знаешь кто? Ты эмпат, — говорил фоторепортёр. — Ты можешь фотать девок для корпоративных календарей, природу, предметку для рекламы, но ты никогда не сможешь запечатлеть жизнь. Ты боишься увидеть её сквозь объектив. Боишься, что тогда всё мировое зло станет очевидным и для тебя. Ты боишься правды, поэтому предпочитаешь постановочную съёмку, да искусственный свет".

Известный фоторепортёр каждый день выпивал бутылку виски. Вероятно, для того, чтобы забыть очевидность мирового зла.

Я и Баэст, сопровождаемые арбалетчиком, шли по коридору. Баэст по-хозяйски задерживался у дверного проёма, окидывал взглядом кровати.

— Встать, шлюхи! — кричал арбалетчик. — Разлеглись, понимаешь... вам тута не родной дом.

Девушки покорно поднимались, по очереди поворачивались, чтобы мы оценили фигуры.

— Старая, — комментировал Баэст. — Тощая, большой нос, маленькие груди, плохая причёска, форвиррка, ненавижу форвиррок...

Отверженные трофеечки облегчённо вздыхали и садились обратно.

В одной из комнат Баэст провёл ревизию и хотел было двигаться дальше, как арбалетчик шагнул в комнату и оттолкнул двух трофеечек, стоявших почему-то плечом к плечу.