— Добрый день, хозяюшка! Прошу вас, ответьте, не здесь ли живёт некая Ивона Рудшанг, приехавшая из Дейстрии?
Такое вступление мне решительно не понравилось, и я поспешила заверить незнакомца, что в глаза не видела ни одной дейстрийской барышни на этой улице. Разумеется, проходимец и не думал после такого заявления извиниться за доставленное беспокойство и идти отыскивать меня куда-нибудь в другое место.
— Вас, должно быть, испугал мой внешний вид, — понимающе кивнул он, — но, милостивая хозяюшка, я не причиню вам вреда!
— О, что вы! — из вежливости возразила я, беспомощно наблюдая, как незнакомец, отстранив мою руку, распахивает дверь и заходит в прихожую. — Я нисколько не напугана, однако, вовсе не понимаю, чем могла бы быть вам полезна.
Проходимец отвесил мне глубокий острийский поклон и сказал сиплым шёпотом:
— Вы неправы, хозяюшка, это я намерен быть полезным для вас. Ведь вы и есть Ивона Рудшанг, и именно вам я должен передать это письмо. — И он протянул мне смятую бумажку, на которой неровным почерком было записано настоятельное требование немедленно вместе с посыльным отправиться выручать автора этой нелепой эпистолы из каких-то смутно упомянутых неприятностей.
— Прошу прощения, любезнейший хозяин, — по-острийски обратилась я, отчаянно жалея, что негодяю удалось вручить мне своё послание, — но я не очень хорошо вас понимаю. Не может быть, чтобы вы всерьёз полагали, будто такая записка может быть адресована мне!
— Вам, хозяюшка, именно вам, — подтвердил невероятное проходимец, — меня послал ваш друг, который настоятельно нуждается в вашей помощи.
На мгновение я подумала, что записку мог послать Дрон Перте, но и такое объяснение не могло меня заставить выйти из дома в обществе столь сомнительного посыльного. Подумайте сами, разве сыну синдика некого попросить о помощи в этом городе, чтобы вдруг понадобилось звать меня на выручку? Его подпись наихудшим бы образом рекомендовала эту записку, равно как дурно её рекомендовал и здоровенный верзила, посланный в качестве почтальона.
— Прошу вас, любезнейший хозяин, перестаньте говорить вздор! — твёрдо ответила я. — Пожалуйста, уходите, пока я не позвала сюда городских стрелков. У меня нет никаких друзей, и ваша шутка заходит слишком далеко. Уходите!
— У вас есть друг, — ничуть не смущённый моими угрозами, заявил незнакомец. — У вас есть в этом городе один друг, самый лучший и любимый, к которому вы всегда придёте на помощь, и который...
— Довольно! — оскорблено воскликнула я. — Любезный хозяин, намекать на то, на что вы намекаете — грязно и подло, и я прошу раз и навсегда избавить меня от подобных инсинуаций. Немедленно убирайтесь прочь, или я сей же час зову сюда стрелков!
— Вы ведь не хотите, — осклабился негодяй, — чтобы все вокруг узнали о ваших шашнях с вампирами?
— Что вы себе позволяете?! — ахнула я, понимая, что мерзавец прав, и звать на помощь я уже не осмелюсь — во всяком случае, до того, как узнаю, есть ли у подлеца доказательства его заявления.
— Всего лишь говорить правду, хозяюшка, — заухмылялся незнакомец. — Слишком большая роскошь для наших дней, не так ли?
— Убирайтесь прочь, — прошептала я настолько зло, что проходимец на мгновение оторопел, но тут же вернул себе ту дерзкую наглость, с которой вёл беседу. — Немедленно прочь отсюда, или пойдёте под суд за клевету!
— Все вы, дейстрийцы — сутяги и законники, — заявил негодяй и продолжил уже серьёзней. — Вы напрасно испугались, хозяюшка, я не причиню вам вреда, и ни в коем случае не собирался угрожать! Меня послал ваш друг, чтобы я как можно скорее привёл вас к нему. Дело серьёзное, и медлить нельзя, вы ведь сами понимаете, хозяюшка!
— Прошу прощения, любезнейший хозяин, но ничего подобного я не понимаю. Какое такое дело, из-за которого я вдруг должна бежать неизвестно куда сломя голову? Вы шутите, но весьма не остроумно.
В том, что я попала в крайне опасную ловушку, не приходилось даже сомневаться: попробуй я закричать — негодяй разгласил бы всем и каждому свою нелепую выдумку относительно позвавшего меня на помощь вампира, реши скрыться в доме — он непременно последует за мной, и остановить его будет некому. Мерзавец учёл всё, кроме, разве что, того известного лишь немногим факта, что мой напарник — если речь шла именно о нём, а не была нарочно выдуманной угрозой, — мог позвать меня во сто раз проще и быстрее, чем добежал бы самый лучший посыльный. Но к чему преступникам это знание? Ведь и без них же...
Меня внезапно осенило, что незнакомец не решится обнародовать свою подлую выдумку о вампирах, ведь тогда он был бы сожжён на костре как соучастник, и даже более того, позови я на помощь, мне не угрожала бы никакая опасность! Ведь по законам Остриха, ни один человек не может быть осуждён на основании слов другого, если доказано, что тот общался с не-мёртвыми или подвергся их нападению. Видимо, эти мысли отразились у меня на лице, потому что незнакомец, прекратив вежливо улыбаться, достал откуда-то жуткого вида нож и шёпотом потребовал:
— Молчать, дура! Только пикни — я тебя на кусочки разрежу!
И, прежде чем я успела оценить реальность угрозы, негромко свистнул, вызывая, как оказалось, двоих сообщников. С приставленным к горлу ножом у девушки не остаётся никакой возможности оказать достойное сопротивление даже одному преступнику, и даже если его телесная сила не превышает её собственную, чего, думаю, не учёл мой напарник и Беата, когда обсуждали необходимость для меня овладеть хоть какими-то навыками самозащиты. Мне связали руки и ноги, и уже собирались завязать глаза, когда из глубины дома послышался слабый голос госпожи Дентье, которую удивило моё длительное отсутствие. Негодяям пришлось поторопиться; наскоро затолкав мне в рот какую-то тряпочку, они нахлобучили на голову мешок и, подхватив под руки, утащили прежде, чем добрая женщина догадалась сама проверить, куда это я запропастилась.
Сохраняя, к своему удивлению, некоторое подобие самообладания — или, быть может, так повлияло на меня вызванное неожиданностью угроз и дерзостью изумление, — я пыталась позвать напарника на помощь, однако не чувствовала и тени его присутствия: вампир, по-видимому, мирно спал, ожидая, пока день окончательно сменится ночью. Постепенно пришло понимание безнадёжности моего положения, а вслед за ним — ужас, парализующий тело не хуже вампирских чар. Мои призывы о помощи, обращённые то к напарнику, то к Мастеру, становились всё более и более отчаянными, не получая ни малейшего отклика. Тем временем преступники, не переставая угрожать мне ножом, который теперь упирался в спину, выволокли меня из дома и поспешно затолкали, судя по ощущениям, в стоящую у самого крыльца карету. Двое сели по обе стороны от меня, наконец-то убрав своё оружие, а третий, видимо, тот самый верзила, уселся напротив. Перепуганная до полусмерти, больно зажатая с двух сторон и в ужасе гадающая о своей дальнейшей судьбе, я задыхалась от царящей в карете духоты и закрывающего головы мешка, и едва не теряла сознание. Карета, повинуясь хриплому приказу фальшивого посланника, тронулась с места и быстро покатилась вниз по улице в направлении площади Трёх свечей, за которой начинались, как я уже знала, самые неблагонадёжные кварталы города. Если кто-то из прохожих и обратил внимание на творящееся рядом с ними преступление, то не счёл нужным поднимать шум: проклятые "устрицы" считали вполне естественным по ночам похищать женщин, сводить личные счёты с врагами и предаваться разврату, и никогда не мешали ни одному, ни другому, ни третьему, если не были связаны с жертвой кровными или хотя бы дружескими узами. Отныне моя судьба делалась до невозможности незавидной...
Точнее, должна была сделаться, если бы знакомый голос вдруг не закричал "Стой!", а после не раздались бы выстрелы. После первых двух, прозвучавших почти одновременно, сидящий слева негодяй словно бы резко отодвинулся от меня, насколько это позволяло не слишком обширное пространство в карете. Сидящий справа, напротив, навалился на меня всем телом, от чего я потеряла сознание, успев в последние мгновения услышать ещё два выстрела, от чего-то приглушённых, словно донёсшихся откуда-то издалека...
Очнулась я, как мне кажется, довольно скоро, и первым моим ощущением было чувство, будто кто-то растирает мне запястья, весьма жестоко стянутые перед этим верёвками бандитов. Звуки вокруг свидетельствовали о том, что я нахожусь посреди оживлённой улицы, о том же свидетельствовала весьма жёсткая поверхность, на которой я полулежала.
"Плащ, — предположила я, — сложенный вдвое длинный мужской плащ, в каких ходят по ночам, скрываясь от посторонних глаз. А под ним — булыжники мостовой и каменная стена какого-то дома, на которую я опираюсь спиной".
Глубокомысленность подобного предположения насмешила меня, и я едва подавила улыбку. Открывать глаза не хотелось: я так и не сумела дозваться до напарника и боялась нежданного спасителя не меньше, чем похитителей. Наличие толпы вокруг нас, увы, защитило бы меня от явного насилия, но никак не спасёт от нового похищения, замаскированного показной заботой. И уж во всяком случае, никто не заставит меня участвовать в той комедии, которая здесь разыгрывается!
Вокруг раздавались взволнованные голоса, по большей части женские, переживающие из-за моего затянувшегося обморока. Немногие мужчины, перебивая представительниц прекрасной половины человечества (если верить в подобной оценке сентиментальным романам) советовали принять более энергичные меры к приведению меня в чувство. А именно: опустить мне голову ниже, сжечь под носом пёрышко, похлопать по щекам или насильно влить несколько капелек "чего-нибудь покрепче". Боюсь, если я немедленно не подам признаков жизни, эти сердобольные граждане уморят меня каким-нибудь пойлом или свернут шею в порыве милосердия. Кто знает, может, это и был бы лучший выход?
Непрошенный спаситель словно догадался о моих мыслях и, наклонившись к самому моему уху — я почувствовала его дыхание на своей щеке — еле слышно шепнул:
— Ивона, если ты не откроешь глаза, я примусь растирать твои лодыжки, это наверняка пойдёт тебе на пользу и приведёт в чувство, моя дорогая.
Разумеется, я немедленно открыла глаза, но перед этим влепила нахалу звонкую оплеуху.
— Как вы смеете так со мной разговаривать?! — возмутилась я, на всякий случай поджимая ноги.
Дрон Перте на миг прижал ладонь к краснеющей щеке, а после легко поднялся на ноги и протянул мне руку.
— Рад, что вам стало лучше, хозяюшка, — по-острийски произнёс он. — Надеюсь, вы в состоянии дойти до дома?
Подав сыну синдика руку и поднявшись, я поспешила оглядеться. Мы стояли на перекрёстке улицы Свежих угрей и Воробьиного переулка, ведущего, как я уже говорила, на площадь Трёх свечей. Толпа медленно расходилась, не столько разочарованная отсутствием у нас потребности в её участии, сколько встревоженная воинственным видом нескольких молодчиков, вежливо предлагающих собравшимся уходить подобру-поздорову и при этом весьма красноречиво поправляющих оружие.
— Не бойтесь, — как-то очень фамильярно шепнул мне сын синдика. — Это мои люди, и они никогда не причинят вам вреда.
— Пока вы им этого не прикажите, — добавила я, чем вызвала недоумевающий взгляд самозваного спасителя.
— Сударыня, — по-дейстрийски изумился он, — чем я заслужил подобное отношение?
— Вы, сударь? — в свою очередь поразилась я, но сын синдика, опомнившись, прервал меня.
— Потом, сударыня. Здесь не время и не место.
Мне ничего не оставалось, как кивнуть и покорно пойти туда, куда меня вёл, заботливо поддерживая, господин Дрон Перте. После всего пережитого меня едва держали ноги и те полквартала, которые оставались до дома госпожи Дентье, казались мне неодолимыми. В том, что сын синдика, по крайней мере, сейчас не имеет на мой счёт никаких коварных планов, я почти убедилась, едва осознав, какое он выбрал направление. Разумеется, окончательно в благие намерения Дрона Перте я поверю, когда окажусь в своей комнате, а ещё лучше — когда этот тип уберётся из моей жизни навсегда. В последнее, впрочем, верилось с трудом.
Моя квартирная хозяйка встретила нас во главе вернувшихся слуг, среди которых был и немолодой "защитник дома" — тот самый вооружённый мужчина, присутствие которого позволяло живущим здесь девушкам одеваться как знатные барышни, а не как бесстыжие простолюдинки. Бедный старик, даже присутствуй он в доме, никак не мог бы вступиться за меня, да он и не считал это своей обязанностью. Главное для него было своим присутствием подтвердить право госпожи Дентье на вывеску со шпагой, а там хоть трава не расти. Дрон насмешливо хмыкнул при виде оружия этого, с позволения сказать, защитника, твёрдой рукой отстранил встревоженную хозяйку и, не спрашивая ничьего разрешения, повёл меня вглубь дома. Точнее сказать, собирался повести, так как, едва я переступила порог и сделала несколько шагов, силы окончательно покинули меня, и я едва не упала к ногам своего спасителя.
Лицо сына синдика искривила неприятная усмешка, однако он не произнёс ни слова, только подхватил меня на руки и понёс к лестнице, а оттуда — наверх. Надо сказать, в Дейстрии ни один мужчина не решился бы так откровенно признать, что он знает, где расположена спальня девушки — любого сословия, — даже если это знание ему дало изучение архитектуры. Пытающейся увязаться за нами следом госпоже Дентье Дрон Перте тоном, не терпящим возражений, велел позаботиться о бокале вина, "самого крепкого, какое есть в доме" и прислать с ним служанку, предоставив меня заботам сына синдика. Добрая женщина была так ошеломлена решительностью "этого милого шалопая", что повиновалась без слов, оставив меня на произвол судьбы — и Дрона Перте.
— А теперь, сударыня, поговорим серьёзно, — произнёс сын синдика, опустив меня в кресло в моей спальне и протягивая бокал вина. — Пейте, вам необходимо успокоиться, и слушайте меня.
— Господин Перте, — с достоинством произнесла я, отстраняя вино, — я весьма признательна вам за своевременное вмешательство в мою судьбу, однако оно не даёт вам право и впредь...
— Пейте! — так резко перебил меня Дрон, что я покорно взяла настойчиво протягиваемый бокал и сделала основательный глоток. Сладкое до приторности крепкое вино ударило мне в голову, принося покой и приятную тяжесть.
— Что вы туда подмешали? — спохватилась я.
Сын синдика выразительно поднял брови.
— Я подмешал, сударыня? Вы мне льстите, значительно преувеличивая мои способности. Боюсь, я ещё не овладел искусством находиться в двух местах одновременно.
Мне хотелось сказать, что такой умелец, как Дрон Перте мог бы подсыпать отраву или снотворное зелье в тот момент, когда принимал бокал из рук служанки, но я промолчала. Напарник по-прежнему спал, за окном стремительно темнело, но вечер всё никак не хотел уступать ночи, а, значит, вампирам не было резона просыпаться и заботиться о своей беспомощной подопечной. Оставалось надеяться на то, что человек, на глазах у толпы народа принесший меня в этот дом, не посмеет красть спящую. Я сделала ещё один глоток и почувствовала, что засыпаю безо всякого снотворного.
