Должна признаться, моих знаний не хватало, чтобы подготовить меня к тому, что представляет из себя пляж в острийском курортном городке. Моему воображению представлялись ярды золотистого песка, на котором беспорядочно валяются обнажённые мужчины и женщины, предаваясь на глазах у всех откровенному разврату. На деле я увидела два с половиной рода мелкой гальки, которая, как оказалось позже, неприятно раздражает босые ноги. На этой гальке то тут, то там располагались складные креслица дам и циновки кавалеров, действительно размещённые вперемешку, безо всякого порядка. Ближе к воде стояли ровным рядком будочки, которые Дрон Перте назвал кабинками для переодевания. Оставив меня одну, он удалился в сторону внушительного павильона, располагавшегося в стороне от пляжа, и вскоре вернулся в сопровождении миловидной девушки в коротком чёрном платье.
— Ивона, эта девушка поможет тебе переодеться, — бросил сын синдика, — следуй за ней.
И ушёл, оставив меня в обществе пляжной служанки и пакета с купальным костюмом.
— Добрый день, хозяюшка, — присела девица в почтительном реверансе. — Прошу вас... я покажу вам вашу кабинку.
Покорно шагая за служанкой (и едва не ломая себе ноги, оскальзываясь на гальке), я прикидывала величину платы за её услуги, а также за аренду кабинки — на какое, хотелось бы знать, время? Спрашивать всё это у нанятой Дроном девицы мне совершенно не хотелось. Что же, очень скоро я узнаю ответ хотя бы на часть своих вопросов.
Служанка помогла мне расшнуровать корсет и удалилась, оставив меня самостоятельно наряжаться в зелёный костюм, подобранный мне моим фальшивым женихом. После знакомства с Гретой я отрицательно относилась к мнимым родственным связям, и сделанное со стороны сына синдика предложение не увеличивало моего доверия к этому человеку. Положительно, он смеётся над всем, и даже над, как обычно говорят священники, таинством брака. Впрочем, для "устриц", наверняка, в браке не было ничего таинственного, коль скоро это не более чем способ передачи состояния из рук в руки. Я некоторое время порассуждала о том, насколько авантюрист верит в реальность моих денег (если верит, то его предложение становится, по крайней мере, понятным), и как раз убирала волосы под чепец, когда кабинка неожиданно стронулась с места и поехала вниз, под уклон в сторону моря. Напуганная неожиданным движением, я метнулась к дверце, но её неожиданно заклинило. Я уже хотела начать стучать и звать на помощь, как стук раздался снаружи — по противоположной от двери стенке. Кабинка тем временем остановилась, снаружи раздался скрип железных петель и дерева о дерево, а после голос Дрон Перте произнёс:
— Ивона, вы уже оделись? К вам можно?
— М-м-можно, — нетвёрдо произнесла я, и только сейчас поняла, что в дощатой задней стене кабинке была вторая дверь, которая, быть может, исправна, и через которую я смогу выбраться наружу. Она в самом деле оказалась исправна, но путь к свободе преграждал Дрон Перте и многие мили — тысячи миль водной глади за его спиной. Сын синдика был обнажён до пояса, и мне потребовалось некоторое усилие, чтобы не смотреть на его голый торс. Впервые, подумалось мне, я видела неодетого мужчину так близко. Чёрно-серые клетчатые штаны, едва достигающие коленей, уже успели намокнуть, и, по сути, не служили особенным утешением по части приличий. Моё лицо так и пылало от стыда, и я не сразу поняла, чего хочет от меня этот мужчина, галантным жестом протягивая руку.
— Ну же, Ивона, — поторопил меня сын синдика, и я вспомнила, что на мне надето немногим больше, чем на нём. — Не стоит приходить на пляж только ради сидения в душной кабинке. Идите ко мне.
— Э-э-э... сударь...
— Ивона, не будьте ребёнком! — потребовал Дрон. — Или прикажите вынести вас на руках?
Возмущённая этой угрозой, я сделала два шага, отделявших меня от двери, и Дрон посторонился, пропуская меня к ступенькам, ведущим под воду. На ум приходили страшные рассказы про морских разбойников: кажется, именно так они отделывались от своих пленников.
— Осторожней, тут глубоко, — предупредил сын синдика, когда я ступила на первую ступеньку.
— Э... — бессмысленно ответила я, поспешно отдёрнув ногу, чуть было не опущенную на вторую ступеньку. Она то и дело захлёстывалась волнами, и мне почему-то стало казаться, что, едва я встану на неё, как тут же пойду на дно. Сын синдика снова подал мне руку, но я предпочла проигнорировать этот жест: от накатившего страха у меня не находилось никаких сил отвечать на чьи бы то ни было ухаживания. Смотреть на море с берега гораздо приятнее, чем знать, что вот-вот придётся оказаться буквально внутри этого огромного количества воды.
Дрон Перте пожал плечами, отступил назад на шаг, потом ещё на один — и скрылся под водой. Я закричала от неожиданности, но он тут же вынырнул и подгрёб ближе, держась у самых моих ног.
— Не бойтесь, Ивона, — мягко проговорил авантюрист. — В море трудно утонуть, особенно в такой спокойный день, как этот.
— Спокойный?! — ужаснулась я, глядя на набегавшие на ступеньки волны. Одна даже лизнула мою босую пятку, заставив меня тихонько взвизгнуть.
— Спокойный, Ивона, — твёрдо произнёс авантюрист и, ухватившись за лесенку кабинки, снова поднялся из воды. Я отвела взгляд, чувствуя, как краснею всей кожей. — Неужели вы настолько боитесь воды? Ну же, посмотрите на меня и скажите прямо!
— Боюсь, сударь, — решительно призналась я, встретившись с авантюристом глазами. Он усмехнулся и смерил меня таким внимательным взглядом, как будто сейчас увидел в первый раз в жизни, и этот взгляд, голодный, как у вампира, алчный и повелительный, заставил меня поёжиться и отступить на шаг. Вернее, попытаться, потому что позади меня была кабинка, и я едва не упала в море, потеряв равновесие. Дрон Перте придержал меня за талию.
— Уберите руки, сударь! — потребовала я. — Как вам не стыдно!
— Мне очень стыдно, Ивона, — с готовностью признал сын синдика, увлекая меня на следующую ступеньку. Вода оказалась чуть прохладной, и заставляла меня то и дело отдёргивать ноги, вызывая этой пляской усмешку авантюриста. — Если бы я сейчас не вмешался, вам пришлось бы научиться плавать немедля, а так вы простоите тут до самого вечера.
— Не собираюсь стоять тут до самого вечера, сударь, — с достоинством ответила я, вызвав на лице авантюриста ещё одну улыбку. — Позовите служанку, я хочу немедля одеться и ехать домой! Сыта по горло вашим купанием!
— Ах, вот как, — засмеялся авантюрист и резко дёрнул меня на себя. Разумеется, я немедля упала ему на грудь, и забилась, как рыба, пойманная на крючок. — Тш-ш-ш, Ивона, всё хорошо...
Негодяй сделал несколько шагов назад и снова погрузился под воду, на этот раз вместе со мной. Я забилась ещё сильнее и в страхе уцепилась за его плечи, от волнения не обратив внимания на то, что впервые в жизни прикасаюсь к обнажённой коже постороннего мужчины. Вода была со всех сторон, поднимаясь до самого подбородка, и я вытягивала шею, опасаясь захлебнуться.
— Ивона, прошу вас, — несколько принуждённо проговорил сын синдика. — Вы задушите меня и утопите нас обоих в паре ярдов от берега!
— Уберите... — совершенно нелогично выдохнула я, и не думая ослаблять хватку. — Немедленно уберите! Я не хочу!..
— Ивона! — Негодяй встряхнул меня как котёнка и силой разжал мои руки. — Успокойтесь вы, наконец! Вот, смотрите, я вас держу, и вода вас держит, и вы вовсе не тонете, и не можете утонуть, в этом месте едва мне по грудь будет. Расслабьтесь и прекратите брыкаться.
— Отпустите меня немедленно! — потребовала я, едва убедившись в правильности слов авантюриста. — Как вам не стыдно?
— Вы не боитесь утонуть, если я вас сейчас отпущу? — скептически уточнил сын синдика и рук не разжал.
— Лучше утонула бы! — выдохнула я, но брыкаться всё же прекратила.
— Тш-ш-ш-ш, дорогая моя, тише, — прошептал Дрон Перте неожиданно серьёзно. — Клянусь честью, вам ничего не угрожает.
— Вы сказали бы это в любом случае, — нашла в себе силы возразить я. Сын синдика как-то очень тепло засмеялся и сделал несколько... гребков?.. кажется, это так называется, отплывая подальше в море.
— Расслабьтесь и позвольте морю вас нести, — посоветовал авантюрист, помогая — или лучше сказать "заставляя"? — перевернуться на спину. — Оно даже корабли выдерживает, уж вас-то точно не потопит. Ну, как, получается?
Я не ответила — волна захлестнула моё лицо, и я обнаружила, что морская вода совершенно вредит глазам, не говоря уже о весьма сомнительных вкусовых качествах и ужасающе неприятных ощущениях при попадании в нос. Сын синдика придержал меня, пока я откашливалась, отфыркивалась и протирала глаза, а после увлёк ещё дальше в море.
Одевшись и выйдя из кабинки, я старалась не смотреть на сына синдика, который поджидал меня в двух шагах от двери. Я так устала, что едва передвигала ноги и была вынуждена опереться на предложенную мне руку.
— Понравилось? — улыбнулся сын синдика. Мне ничего не оставалось, кроме как молча кивнуть и отвести взгляд. Всё ещё не верилось, что под ногами твёрдая земля, по которой можно идти, и что только от меня зависит моё равновесие, во всяком случае, телесное. О душевном лучше всего и не думать: мой разум полностью был захвачен мягким покачиванием волн, бесконечно синим небом надо мной и всем тем ощущением потери себя, не воспринимаемой как потеря, которое наступает, когда вы перестаёте думать и начинаете наслаждаться купанием. Дрон Перте подарил мне прекрасные, может быть даже самые прекрасные часы в моей жизни, и сейчас я скорее ненавидела его за то наслаждение, которое испытала благодаря ему. В этом было нечто настолько неправильное, что я даже не обратила внимания на изменившуюся манеру разговаривать, вежливый тон, полный как будто искреннего интереса к моей персоне, а не к хранимым мной тайнам. Говорить не хотелось, но, увы, сын синдика не был настроен молчать.
— Ивона, а кем были ваши родители?
Я вздрогнула. Вздохнула. Сил на бурные чувства уже не хватало.
— Никем особенным, — глухо проговорила я. — Они рано ушли из жизни, отца я даже не помню. Говорили, что он упал с лошади на охоте. Говорили, что он был дворянином, но за брак с матушкой его лишили наследства. Помню, мы даже несколько лет жили во флигеле большой усадьбы... там ещё сад был таким заросшим, что я всерьёз считала его лесом... первое время мне его очень не хватало.
— Первое время? — мягко спросил Дрон Перте.
— Когда родные отца не захотели нас дольше терпеть. Они сняли нам коттедж в соседней провинции... на другой её стороне. И на этом их попечение о нас закончилось: окончательно разорились.
— А ваша мать? — участливо подбодрил меня сын синдика. — Кем она была?
— У матушки были родные в столице. Стряпчие, у них контора на Яблоневой улице, до сих пор процветает. Но матушка, конечно, не была очень уж богата, и не так много принесла в приданое отцу. Дед был, что называется, непутёвым младшим братом, и немного внёс в благосостояние общего дела. Матушка тосковала в деревне, поэтому написала моему дяде, своему кузену, и он приехал забрать её из коттеджа. Меня решили пристроить к делу, и я гордилась, что могу помогать матушке... но дела наши были в ужасном состоянии, и все её деньги пошли на уплату долгов, так сказал госпоже Кик мой дядя, когда возвращал меня с похорон. Госпожа Кик потом говорила, может, родня нас просто ограбила, при жизни матушка не была мотовкой, а отец не так уж много успел потратить...
Дрон Перте промолчал, и я, скосив глаза на его лицо, заметила выражение нерешительности, сын синдика явно не знал, куда могут деться деньги у женщины, в одиночестве воспитывающей ребёнка. Мне лично казалось, что матушка задолжала за аренду коттеджа и, возможно, наши деньги ушли именно туда, но рассказывать об этом не хотелось.
— И вы всё детство провели без родных? — нарушил затянувшееся молчание сын синдика. — У этой шляпницы, как её?.. госпожи Кик?
— Не всё детство, — рассудительно ответила я, — только с десяти лет. Но да, с тех пор я не видела никого из родных, не знала ни свободных дней, ни отпусков, и не слишком надеялась их получить. Возможно, сложись всё иначе, я сумела бы что-то скопить из того жалования, которое мне платили, и, быть может, хозяйка упомянула бы меня в своём завещании. У неё, кажется, был племянник или кто-то в этом роде, который должен унаследовать лавку после смерти тётушки и поэтому, разумеется, мне пришлось бы искать другую работу.
— Разумеется? — непонимающе переспросил сын синдика. Я снисходительно улыбнулась.
— Сударь, быть может, вы не очень хорошо представляете себе такую жизнь, однако разумная девушка не станет служить в доме, где есть молодой мужчина, а племянник хозяйки был старше меня всего-то на два, или три года.
— Ах, да! — поддакнул Дрон Перте как-то очень неискренне. — Разумеется, это ведь неприлично.
— Нет, сударь, — забывшись, твёрдо ответила я. — Это опасно. Госпожа Кик показывала мне девушек, которые пренебрегли этим правилом. Одна стояла на Липовом бульваре, и распахивала пальто перед каждым мужчиной, который даже случайно обращал взгляд в её сторону. Рядом, в Башмачном переулке у неё была небольшая каморка, и она водила туда тех, кому нравились её немытые... — Я вовремя вспомнила, с кем разговариваю, и оборвала свою излишнюю откровенность. — Тех, кто хотел провести с ней время. Как правило, ей оставляли немного денег за усердие. К тому же хоть кто-нибудь да кидал ей хотя бы два филлера в награду за её представление с пальто. Она ведь под ним ничего не носила и вечно мёрзла, бедняжка.
Дрон Перте хмыкнул, и я густо покраснела, стыдясь той вольности, которую только что допустила. Странное состояние безволия и томной лени, охватившей меня после купания, постепенно проходило, и я не знала, от чего больше смущаться — от упоминания продажной женщины или от самого факта рассказа о своей жизни. Сын синдика немедленно посерьёзнел.
— А что же остальные девушки? — спросил он.
— Остальных я сама не видела, о них писали в полицейской хронике.
— Участвовали в бандитских налётах? — улыбнулся Дрон Перте, и я особенно ясно поняла, какая пропасть нас разделяет.
— Нет, сударь, — сухо отрезала я. — Их вылавливали под мостом — голых с перерезанным горлом.
За купанием мы пропустили вечерний чай и встретились с семьёй синдика только за ужином. Родители Дрона встретили нашу отлучку как нельзя более понимающе: они хихикали при взгляде на нас, подмигивали и намекали на столь чудесно проведённое время, что было ясно: они не верят в невинность наших дневных занятий. В конце ужина, прошедшего столь же весело для одной пары, сколь утомительно для другой, Дрон поднялся из-за стола, не дожидаясь позволения отца и, жестом отказываясь от десерта, произнёс:
— Матушка, Ивона устала, и ей всё это неинтересно. Я провожу её в спальню.
Лица родителей сначала вытянулись, сражённые неприкрытым упрёком сына, но после упоминания спальни они снова заулыбались, и позволение удалиться было дано.
— Ты, конечно, сказал нашей дорогой Ивоне о званом вечере? — окликнула нас матушка Дрона, когда мы уже собирались покинуть столовую.
