Это простенькое представление вызвало живой интерес у сидящих в зале детей и помогло публике прийти в себя после сложной музыки, которую им пришлось прослушать. Дама хлопнула в ладоши в последний раз, собачки очень похоже изобразили поклоны, их хозяйка присела в реверансе и покинула сцену. Аманда вышла из-за рояля, издалека поклонилась публике и, переждав аплодисменты, жестом указала на спешащего к сцене священника, который, кстати, был одет совершенно неподобающе для своего сана. Раскланявшись, священнослужитель достал их карманов фрака хрустальные бокалы и подкинул один из них в воздух. Потом второй, третий, четвёртый... и вместо звона разбившейся посуды мы услышали бодренький марш из старинной оперетты о жизни бродячих актёров. Священник выступал в роли жонглёра и, несмотря на трудность задачи, успешно продержался на сцене в течении пяти минут, не разбив ни одного бокала.
Но вот его номер закончился, и сцена опустила. Дали занавес, и мы услышали, как за тяжёлой тканью перетаскивают какие-то тяжёлые предметы. Женские смешки, тихие голоса — и вот нашим глазам открылись декорации, изображающие на одной стороне сцены тюрьму канцелярии крови, а на другой — женскую спальню.
— Продолжение пантомимы, — прошептал мне по-дейстрийски Дрон Перте. — Сейчас вы увидите мораль этого представления. Видите, та девушка в светлом платье сдалась "кровникам". Вампир пытается её навещать, но его отпугивает рябиновый крест. А вон та испугалась тюрьмы и позора, и каждую ночь из неё пьют кровь. Смотрите, смотрите!
Слова сына синдика объясняли многое. Девица в белом платье каждую "ночь" хохотала над униженными мольбами "своего" вампира, а каждый день принимала кровников, весьма бесцеремонно удостоверяющих отсутствие на ней укусов. Вторая, напротив, проводила ночи куда как веселее в объятьях не-мёртвого, но утром едва могла подняться с постели. Шли годы, обыгранные оборванными листками календаря, и, наконец, девушка в светлом была выпущена из заточения ("её" вампир оставил напрасные попытки много раньше). Её подруга в тёмном уже не могла обрадоваться новости: в тот день она уже не могла пошевелиться, а ночью испустила дух на руках "своего" вампира, чтобы тут же сделаться ему подобной. Неприятная улыбка троих "не-мёртвых", продемонстрированная публике — и троица скрылась со сцены. Девушка в светлом платье, погоревав для вида, на следующий день увидела поражённого её твёрдостью "кровника" у своих ног. Пал занавес, и я нехотя присоединилась к рукоплесканиям. Комментарии Дрона Перте многое объяснили в пантомиме: она должна была, по задумке, показать как важно доверять канцелярии крови, и как опасно скрывать вампирский укус от окружающих. Вместо этого я твёрдо решила лучше умереть, чем живой попасть в застенки канцелярии.
— Это всё, сколько я помню, — прошептал мне Дрон Перте. — Больше мы ничего не придумали. Сейчас выступавшие выйдут на сцену поклониться и ваша подруга, быть может, согласится сыграть нам ещё что-нибудь на прощание. Но оставаться дольше — дурной тон, так поступает только простонародье. Идёмте!
В самом деле, жена синдика, её почтенные подруги, их мужья, сыновья и братья, а также молоденькие барышни и семейные пары с детьми — все они поднялись и, громко переговариваясь, двинулись к выходу. Мне оставался выбор — идти с сыном синдика или воспротивиться ему, устроив тем самым безобразную сцену, поэтому я покорно дала увести себя вместе со всеми. Но, не желая бросать свою барышню на внимание одного только простонародья, я, как могла, старалась замедлить наш выход, и всё оглядывалась, надеясь, что, когда поднимется занавес, она увидит моё лицо, а не спину. Занавес поднялся, и всем, кто собирался, но не успел покинуть зал, пришлось повернуться к сцене и рукоплесканиями приветствовать выступавших. Они раскланялись и, кажется, собирались уже расходиться, как вдруг четвёрка кровников ринулись на сцену. Бродячие актёры, которых было ровно столько же, сколько и кровников, засвистели и бросились врассыпную. Мопсики залаяли и атаковали свою почтенную хозяйку, безо всякого успеха кусая её пышную юбку. Священник достал из-за пазухи внушительных размеров серебряный крест, которым поспешил осенить себя и приближающихся кровников. Почтальмейстер попятился и покрепче прижал к себе дочь. Аманда недоуменно оглядела собравшихся, явно не понимая, что означает это представление. Публика в зале повскакивала со своих мест (кто ещё сидел), и простонародье принялось бросаться табуретами в сторону сцены, тогда как знать ещё с большей энергией устремилась к выходу и в итоге застряла в дверях. Поднялся шум, гам, и Дрон Перте, заметно побледнев, прошептал мне в самое ухо:
— Надо уходить. Погодите, я выведу вас через другие двери.
— Но, постойте, сударь! — запротестовала я. — Мы не сделали ничего дурного и ничем не возбудили подозрения. Будет плохо выглядеть, если мы с вами скроемся тайком.
— Не спорьте со мной, — настойчиво заявил сын синдика и повлёк меня в другую от главного выхода сторону. — Живи вы в Острихе, вы бы знали, что невозможно не возбудить у кровников подозрение, будь их воля, они бы каждый день кого-нибудь бы... проверяли.
— Что означают ваши слова? — похолодев, спросила я.
— То самое и значат! — буркнул Дрон. — Идёмте.
И мы уже добрались до двери — не тайной, но практически незаметной из-за расположения и цвета, когда, оглянувшись, я увидела, что кровники, не обращая внимания ни на кого другого, схватили Аманду и потащили её к выходу для актёров, ведущему к чёрной лестнице. Бедная девушка, ничего не понимая, сопротивлялась и звала на помощь.
— Ей уже ничем не поможешь, — поморщившись, объявил сын синдика, выталкивая меня из зала. — Идёмте скорее.
Мы вышли на улицу, где день уже уступил свои права ночи. Вскоре к дому синдика мой напарник пригонит карету, и я смогу навсегда покинуть этот осточертевший мне город. В груди всё сжималось от ужаса и жалости: Аманда, моя бедная гордая барышня, была похищена зловещими фигурами в бордовых одеждах, которым никто не смел воспротивиться. О, если бы я была мужчиной!
— Не плачьте, — довольно равнодушно проговорил Дрон Перте, беря меня под руку. — Во всяком случае, совершенно точно вашу подругу не убьют и даже ненадолго задержат в участке. По чести говоря, она сама виновата в случившемся. Эта её одежда и худоба, и бледность... Обопритесь на меня, нам надо присоединиться к остальным.
— Как вы можете... — сквозь слёзы проговорила я. — Вы негодяй, холодный мерзавец, если можете так спокойно рассуждать обо всём этом!
— Я рассуждаю как всякий здравомыслящий человек, — сухо отозвался сын синдика. — Безумие противостоять канцелярии крови, настоящее безумие.
И Дрон Перте, не обращая внимания на мои слёзы, повёл было меня к толпе, живо обсуждающей всё произошедшее перед тем, как рассесться по поданным экипажам, как вдруг шум в другой стороне привлёк наше внимание.
Всё те же зловещие фигуры кровников волокли несчастную Аманду, которая билась, как пойманная птичка, и в отчаянии срывая голос, продолжала звать:
— Помогите! Кто-нибудь! На помощь! Друзья! Помогите! Кати! Кати!
Забыв обо всём, забыв, как стесняла меня неуместная забота барышни, как угнетали её нравоучения и подозрения, выбросив из головы всю здравомыслящую осмотрительность, которое только что пытался внушить сын синдика, я рванулась туда, где мой слух резал звенящий крик:
— Кати! На помощь!
— Вы с ума сошли! — грубо схватил меня Дрон Перте. — Вы же погубите себя, и ничем ей не поможете!
Не перестающую кричать и звать Аманду тем временем волокли к экипажу.
— Пускай! — прошипела я, яростно вырываясь. — Вы же слышите — она зовёт меня!
— Зовёт, — с затруднением признал сын синдика, — чтобы погибнуть с вами на пару! Ивона! Придите же в себя!
— Пустите! — отбивалась я. — Вы не понимаете! Она не переживёт этого! Пустите меня!
— Ничего страшного с ней не сделают, — сквозь зубы уговаривал меня авантюрист. — Ну, разденут и осмотрят, сделают выговор и отпустят на свободу, нашли о чём беспокоиться. Оштрафуют, наверное. Больше крика, а дело-то пустяковое. Вашей подруге только на пользу пойдёт, а то очень уж чопорна.
— Разденут?! — вскричала я, не забывая, впрочем, понижать голос. — Вы с ума сошли сами! Она же не сможет жить после этого! Она убьёт себя после такого! Пустите меня, наконец!
Не без труда кровники запихали Аманду в карету, и та, громыхая, покатилась прочь, унося затихающие крики:
— Кати!.. Кати!
— Никто от этого не умирал, — откровенно посмеиваясь, возразил Дрон, ослабляя хватку. — Все говорят, что умрут, но как дойдёт до дела...
Он развёл руками.
— Может, Аманда и не умрёт, — отвечала я, внезапно подобрав ключ к чёрствому сердцу своего собеседника. — Но жены такой вам уже не видать: после подобного позора Аманда никогда уже не осмелится выйти замуж.
— У вас так принято? — забеспокоился сын синдика. — Я объясню ей, что для меня это не имеет значения! В конце концов, я не ревнив!
В ответ я разразилась смехом — неожиданно хриплым и настолько невесёлым, что он напугал даже меня самоё.
— Какое дело Аманде до вашей ревности? Она опозорена навек, и её честь не позволит ей согласиться на брак даже с самым любящим мужчиной на свете. Напротив, она посчитает, что ваша любовь заслуживает лучшей награды, чем жизнь со столь злополучной женщиной.
— Все вы в Дейстрии сумасшедшие, — пробормотал сын синдика и громко свистнул три раза. В нашу сторону принялись оглядываться, и он увлёк меня поглубже в тень ратуши. После ожидания, показавшегося мне томительным, из темноты перед нами появилась мужская фигура, за ней другая, а за ними ещё несколько человек, которых я не сумела разглядеть.
— Видели? — коротко спросил их авантюрист.
— Как не видать, хозяин? — вразнобой откликнулись несколько мужских голосов. — Видали, ещё как видали!
— Догоните и добудьте мне девицу, — приказал Дрон Перте. Послышался возмущённый ропот, но сын синдика достал откуда-то туго набитый кошелёк и подкинул его на ладони.
— Никакой крови, тихо и вежливо, — продолжал он. — Доставите в обычное место и ждите меня. Расплачусь как банкир. И помните, никому ни слова! Ну?
— Вам виднее, хозяин, — отозвался ближайший к нам мужчина (его голос показался мне смутно знакомым; возможно, его я слышала в ту ночь, когда спасла жизнь Дрону Перте). — Не извольте беспокоиться, доставим в лучшем виде.
— Тогда за дело, друзья! — ответил авантюрист. — И чтобы с девицей не баловались!
— Обижаете, милостивый хозяин! — ответили в толпе преступников, и в следующее мгновение мы остались одни.
— А теперь, сделайте милость, — раздражённо прошептал мне сын синдика, — постарайтесь казаться спокойной, как если бы эта история вас не касалась.
И мы присоединились к кружку благотворителей в тот самый момент, когда жена синдика, оглядываясь, спросила:
— А где же Дрон и Ивона?
— Здесь, матушка, — поспешил откликнуться почтительный сын и поцеловал матери руку. — Мы всё время здесь были, не так ли, Ивона?
— Странно, я вас не замечала, — с сомнением проговорила почтенная дама. — Небось целовались на прощание, мои милые? Эх, молодость, пора безумств... Да, Ивона, что ты думаешь о своей подруге теперь? Как на твой взгляд, милочка, найдут на ней следы укусов или кровники в кои-то веки ошиблись?
— Пока ещё рано судить, матушка, — отвечал сын синдика, болезненным пожатием подавая мне знак молчать. — Думаю, завтра мы сможем узнать, что покажет осмотр.
— Ты прав, сынок, — добродушно улыбнулась Августа Перте. — Да, не хочешь ли ты с Ивоной прогуляться? Я обещала хозяйке Дентье разделить с ней экипаж, и теперь в нём не хватает места на всех.
— О, благодарю вас, матушка, — отозвался Дрон, как будто изгнание из кареты составляло мечту его жизни. — Я как раз и сам хотел то же предложить Ивоне, если за ней ещё не подъехала карета.
— Как, карета! — встрепенулась жена синдика. — Ивона, деточка, уже поздно, и ты, разумеется, прикажешь кучеру подождать до утра, если он и подъедет сейчас.
— Мне очень жаль, милостивая хозяйка, — ответила я, — но дядюшка так звал меня, и так тяжело болен, что я, увы, должна буду ехать при первой же возможности. Если карета задержалась — тем хуже, но заставлять опекуна ждать дольше необходимого...
— Ты права, милочка, — потрепала меня по руке жена синдика. — В наше время нечасто встретишь такое почтение к старшим! Так прогуляйся пока с моим сыном, я уверена, карета ещё не подошла: за нами бы в ту же минуту послали бы. Прогуляйся, потом поужинаешь с нами, а там и поедешь к дядюшке с божьей помощью!
Дав мне этот совет, полностью совпадающий с моими намерениями, жена синдика полезла в наконец-то подошедший собственный экипаж, оставляя меня, таким образом, на милость своего беспутного сына.
— Итак, хозяюшка, позвольте предложить вам руку, — по-острийски громко произнёс он и шепнул на дейстрийском: — здесь не так уж далеко: тот дом, где проходили наши с вами встречи.
Мы уже подходили к дому, когда путь нам преградила знакомая худощавая фигура в чёрном плаще.
— Милостивый хозяин, — голосом, от которого вздрогнул сын синдика, начал "незнакомец". — Не будете ли вы столь любезны уступить мне вашу даму? Я уверен, что буду лучшим спутником для неё, нежели вы.
Вместо ответа сын синдика толкнул меня к себе за спину, скинул плащ и немедля атаковал просителя. Тот увернулся — быстрее, чем мог бы ожидать авантюрист, следующий удар отбил шпагой, а после неуловимым движением проскользнул за спину сына синдика. Там он имел полную возможность нанести смертельный удар, но вместо этого схватил меня за руку, дёрнул на себя и приставил шпагу к моему горлу.
— Невероятно, — выдохнул быстро (но всё же слишком медленно для того, чтобы предотвратить случившееся) обернувшийся Дрон Перте и опустил руку со шпагой. — Отпустите её!
— Право же, эта шутка совершенно несмешная, — проговорила я, пихая напарника локтем в бок. Тот послушно убрал оружие в ножны и, взяв меня за руку, поклонился, как давеча кланялись вампиры на сцене.
— Ивона! — воскликнул сын синдика, но тут же обратил своё внимание на противника. — Простите, милостивый хозяин, чем обязан?
— Как! — с театральной обидой в голосе возмутился вампир. — Разве вы не желали меня видеть? Разве не справлялись о моих делах? И вот я здесь, перед вами, а вы вместо приветствия хватаетесь за шпагу! Эй! Уберите её, а то как бы не порезались!
В тот же миг ему пришлось уворачиваться от выпада, а после, метнувшись смазанной тенью к авантюристу, не-мёртвый заставил того выронить оружие. Мгновение — и вот вампир снова стоит рядом со мной, приобнимая меня за плечи.
— Вы плохо меня поняли, сударь, — по-дейстрийски с угрозой произнёс напарник. — Я намерен разговаривать с вами и лучше будет, если вы сохраните хотя бы подобие вежливости. Итак?
— Прошу прощения, сударь, — поклонился в ответ сын синдика, а после шагнул, поднял шпагу и вложил её в ножны. — Я бесконечно счастлив знакомством и должен принести свои извинения за своё удивление, вызванное вашим... экстравагантным способом представляться.
