Все пути мира

Капелька крови из раскрывшейся ранки на губе разделилась на двоих. Для Дин поцелуй обрел вкус горечи, боли и стыда. Она не знала, что почувствовал Тин, но он отстранился, руки его обвисли вдоль тела, а взгляд был вновь устремлен в никуда.

Дин догадалась, что он сейчас придет в себя, и шагнула в сторону и чуть-чуть назад, чтобы очутиться у него за спиной. Ей не хотелось, чтобы Тин догадался, что поцелуй был настоящий. И чтобы понял, кого он сейчас целовал. Между ними и без того было достаточно неловких моментов, чтобы добавлять еще и этот. И хотя Дин знала, что уже совсем скоро парень узнает, кто она такая — или, по крайней мере, что она девушка, а не парень, — все равно ей не хотелось его смущать.

Тин и правда пришел всебя почти сразу, стоило Дин исчезнуть из поля его зрения. Он оглянулся тревожно, а она склонила голову, чтобы парень не разглядел ее припухшие после поцелуя губы.

— Что? — хрипло спросил он. — Что сейчас было?

— А что было? — уточнила Дин.

— Кажется, видение, — вздохнул Тин. — Какой кошмарный, чудовищный лес. Он вытаскивает из моей памяти самое сокровенное, устраивает встречи с ожившим вчерашним днем, словно... у прошлого есть будущее.

— Будущее есть не у прошлого, — хмуро отозвалась Дин, — будущее есть у тебя.

— Да, — согласился Тин, — да. Но сейчас будто бы стало полегче. Даже... — Тин помолчал немного, словно прислушивался к собственным ощущениям, — совсем хорошо. Ни голосов, ни видений, и тяжесть исчезла — а то казалось, будто сверху камнем придавило.

— Тогда пойдем? — Дин решилась поднять на него взгляд, но рот при этом рефлекторно прикрыла рукой, хотя этот жест как раз мог бы выдать ее куда вернее, чем припухшие губы, если бы... если бы Тин о чем-то догадывался.

Но нет, ничего подобного. Во всяком случае, Дин так казалось.

Идти действительно стало легче. Ему. Дин-то и раньше не жаловалась. Но обрадовалась, что вернулся прежний Тин, не то чтобы абсолютно спокойный и уверенный, но в здравом уме и явно неплохом самочувствии: дышал легко, шагал размеренно и даже время от времени говорил что-то — не слишком важное, но зато напоминал этим о своем присутствии — не только телесном.

И все же за один день им не удалось дойти до озера, пришлось заночевать в лесу. Жечь костер было негде, и они перекусили всухомятку, запив водой из фляги.

Тин спал беспокойно, но в этом как раз ничего необычного не было: в последнее время, Дин заметила, ему часто снились тревожные сны. Не раз она наблюдала, сама мучаясь бессонницей, как он вскакивает, вырываясь из цепких объятий кошмарного сновидения, садится на своем походном ложе и переводит дух. Нет, нынешние сны вряд ли были навеяны лесом, во всяком случае, Тин оставался на месте, ни с кем во сне не разговаривал и никуда идти не порывался, а значит, его сознанием не завладели те силы, которые призваны не пускать чужака к озеру. Именно их вмешательством Дин объяснила себе странное состояние Тина в лесу. Подробностей она знать не хотела: подобное вмешательство в сознание было выше ее понимания и пугало до дрожи.

Дождавшись, пока парень заснет совсем крепко, Дин придвинулась к нему вплотную, чтобы даже во сне чувствовать, если его состояние снова изменится в худшую сторону. Но ночь прошла спокойно, они даже выспаться смогли, и оба чувствовали себя бодрыми и полными сил.

Дальнейший путь получился каким-то до изумления легким. Больше никаких препятствий, голосов, видений, хищных травяных ловушек, о которых говорил Тин. Тропки стелились теперь для двоих. Узенькие, конечно, плечом к плечу не пройти, но зато видели их теперь оба.

— Надо же, как легко теперь стало, — едва слышно пробормотал Тин.

Дин не ответила. Она уже начинала догадываться о том, почему стало легко, но этой догадкой делиться не спешила. Просто взяла на заметку: пригодится на обратный путь... для Тина.

К озеру они вышли вечером, когда небо, проглядывавшее сквозь ветви деревьев, уже начинало наливаться теплыми красками. Те же краски играли на зеркальной поверхности воды.

До равноденствия оставалось еще два дня.

Глава 10. Переход

Тин

Какие-то высшие силы смилостивились над ними и подарили им эти два дня на отдых. Настоящий такой отдых, когда можно ни о чем не думать, даже о самом ближайшем будущем. Вот оно, это будущее, там, в завтрашнем вечере, а мы здесь, в сегодняшнем утре, и не имеем к нему никакого отношения.

Можно купаться, например.

На самом деле, это Дин спросил его поутру: можно ли? Но почему бы и нет? До наступления того самого часа, ради которого они здесь появились, озеро не представляло собой ничего необычного, обычный лесной водоем, даже вода не слишком холодная.

И они купались — бегали по мелководью, поднимая искристые фонтаны, плавали наперегонки. Пловцом, кстати, Дин оказался очень даже неплохим. Только раздеваться стеснялся, и Тин беззлобно подтрунивал над такой застенчивостью, но на самом деле не придавал ей большого значения — мало ли у кого какие представления о возможном и приличном. Такие вещи иной раз даже не в воспитание корнями уходят, а зарождаются в голове самопроизвольно, под влиянием самых разных событий и переживаний.

Они жарили на костре слегка подсохший хлеб, потом Дин колдовал над котелком, обещая какой-то необыкновенно вкусный суп. Таким он и получился — очень вкусным, впитавшим в себя запахи разогретой на солнце хвои, приправленный таинственными корешками и ягодами, которые мальчишка насобирал в округе. 'Не беспокойся, — приговаривал он, — все проверено. Мне их Ирда показала'.

А Тин и не беспокоился. Ему даже в голову не пришло, что Дин может ошибиться. Просто это был его... нет, их день, в который точно не могло случиться ничего плохого.

Первый тревожный сигнал настиг его уже вечером, после заката, когда они решили выпить по глотку вина. Дин, наблюдая, как друг разливает напиток, всего лишь попросил его быть поосторожнее — чтобы осталось еще 'на завтра'. Для этого сумасшедшего пойла, что он затеял варить. Для ритуала. И как-то сразу стало понятно, что это прощальная чаша. Что у них остался всего один день, да и тот большей частью пройдет в подготовке... к расставанию. И завтра в это же самое время Тин останется на берегу озера один.

Но все-таки они выпили этого вина, а потом долго смотрели на игру пламени, пока их не сморил сон. И утром резвились, как ни в чем не бывало. И даже суп, который сварил Дин, был ничуть не хуже вчерашнего.

А потом Дин помыл котелок и начал в задумчивости раскладывать на земле мешочки с травами. Он уже был там. Не по ту сторону зеркала, но на границе, которая пролегла между ними сейчас. И Тин в очередной раз поймал себя на мысли, что ужасно хочет, чтобы весь этот ритуал оказался бредом, выдумкой автора той дурацкой книжонки. И в то же время совсем не желает другу такого разочарования.

Он попытался напомнить себе, что ему все равно надо возвращаться, с другом или одному. Выполнять обещания, искать жену... И на этой мысли его словно молнией прошило. Озарение было совершенно безумным, он даже в тот момент отдавал себе в этом отчет. Но остановиться не мог.

Сначала он бросился к своему походному мешку и принялся лихорадочно перетряхивать его содержимое, пока не докопался до нужного — измятой тетради, которую он прихватил с собой в нелепой надежде, что ему удастся вести какие-то путевые заметки, и из них когда-нибудь, по возвращении, вырастет что-то интересное. Хотя уже тогда он понимал, что вряд ли у него получится делать записи в пути. Ну да ничего, теперь эта тетрадь пригодится.

Тин писал так, словно это он собирался уходить и изливал душу той, что оставалась. Честно, без оправданий, без скидок на обстоятельства, но и без покаянного пафоса. Просто писал, как думал, в надежде, что она поймет.

Дин

Время, оставшееся до равноденствия, она приняла как подарок. Дивные часы, которые не входили ни в ту жизнь, что была раньше, ни в ту, что настанет. Межвременье, которому можно было отдаться, не думая ни о чем.

Правда, ни о чем не думать получалось плоховато. Но она честно старалась, потому что видела, чувствовала, что для Тина это важно, что он хочет сполна насладиться этими подаренными часами.

И сама же все испортила, когда попросила быть осторожнее с вином. Спохватилась, но было уже поздно — словно она задела туго натянутую струну, и звук эхом разошелся по окрестностям, призывая отброшенные мысли, думать которые не хотелось никому из них.

Но все-таки им удалось вкусить радостей межвременья. Она видела это в глазах Тина и чувствовала сама. Даже несмотря на то, что от некоторых мыслей не удавалось избавиться и на мгновение.

А потом Дин занялась изготовлением своего безумного зелья. Она так и называла его про себя: 'безумное'. И все равно собиралась сварить и воспользоваться так, как описано в книжке. И слова произнести, какие надо. И замереть после этого, слушая оглушающий стук сердца, не решаясь перешагнуть порог.

А может, и не будет никакого порога. Просто выяснится, что все это полная ерунда... ну или сама Дин что-то неверно истолковала. Придется тогда поворачивать назад, искать избушку лесного хозяина и просить... Просить, чтобы он отменил свое колдовство, потому что жить в мальчишеском теле больше невозможно. Словно не от других прячешься, а сама себя пытаешься обмануть. Безуспешно.

Но в глубине души Дин была твердо уверена, что все получится. Не было уверенности в другом: что все это ей действительно нужно. И вот об этом она как раз старалась не думать. Тщательно отмеряла ингредиенты для зелья, высчитывала временные интервалы, потом остужала получившееся варево.

Тин все это время что-то сосредоточено писал в истрепанной тетрадке, и Дин со щемящей тоской в сердце вновь ощутила, что они далеко друг от друга — как тогда, когда пробирались через лес. И — вспомнила: надо защитить друга для обратного пути. Она была совершенно уверена, что знает, как это сделать: тогда, в лесу, он пришел в себя, когда вкусил ее крови во время поцелуя. И сейчас ее кровь должна его спасти. Вот только целоваться с ним она больше не станет, да и сам Тин вряд ли изъявит такое желание. Есть и другой способ, тем более, что ей все равно придется...

Слова Лесного о 'красном цветке' Дин помнила хорошо, и ей не стоило труда сложить эти слова и указание на 'красный цветок положенной жертвы'. В этом ритуале, если она все правильно поняла, жертвой должна была стать она сама. Вернее, ее кровь, без которой врата не отворятся.

Вот только... сама она себя никогда не резала и не могла на это решиться. Придется просить о помощи.

— Тин, — негромко позвала девушка.

— Да? — он поднял глаза, и она наблюдала, как парень возвращается из тех дальних далей, в которых только что пребывал.

— Тебе придется помочь мне.

— Сейчас? — видно было, что он пока не готов расстаться с тетрадкой.

— Нет. Когда зелье остынет. У тебя еще есть немного времени.

Она улеглась на траву и постаралась заставить себя расслабиться. Неизвестно, когда ей удастся передохнуть — ритуал ведь проводится на закате, а что ждет ее там, по ту сторону — неизвестно. Может быть, ей понадобятся силы.

За время пути Дин окрепла, теперь она чувствовала себя в состоянии, если понадобится, и ночь напролет идти, и за свою жизнь постоять. Но отдых ей все равно не помешает.

Она даже глаза прикрыла, но заснуть не давало возбужденное ожидание, и Дин повернулась на бок и стала смотреть на Тина: как он прикусывает губу в задумчивости, как вырывает исписанные листки из тетради и причудливо складывает их — таким забавным кармашком, потом вкладывает в него что-то маленькое — Дин не успела разглядеть, что именно, и засовывает внутрь клапан, запечатывая... письмо. Да, письмо, вот что такое творилось на ее глазах. Письмо с сюрпризом.

— Я готов, — вымученно улыбнулся Тин. — Тебе все еще нужна моя помощь?

— Как раз сейчас и нужна, — хмыкнула Дин, а потом без сомнений протянула другу руку и прокаленный на огне нож. — Мне нужна моя кровь. Но я не решаюсь резать собственную руку. Ты... можешь?

Тин отшатнулся:

— Ты что?! Мне легче свою разрезать, чем тебе боль причинить... А моя кровь не подойдет?

— Нет, — Дин смущенно пожала плечами, — нужна моя.

— Жалко, — криво ухмыльнулся Тин. — А я надеялся, что тоже на что-то сгожусь.

Дин хихикнула. Потом еще раз, тщетно пытаясь сдержаться, а потом расхохоталась в голос. И Тин фыркнул и подхватил ее хохот. Они смеялись... как смеются в последний раз. С каким-то внутренним знанием, что дальше будет уже не смешно. Они смеялись взахлеб, повалившись на траву. Сначала весело, потом истерически, не имея сил остановиться. А потом смех внезапно оборвался.

Дин поднялась с травы, снова взяла нож и на сей раз решительно полоснула себя по руке. Сама. И занесла запястье над чашкой, отмеряя нужную дозу. Крови требовалось совсем немного.

— Иди сюда, — скомандовала она Тину.

Тот и не подумал ослушаться.

Девушка поднесла окровавленное запястье к его губам:

— Глотни.

Парень отпрянул.

— Глотни, — повторила она, — или хотя бы слизни. Моя кровь поможет тебе выйти отсюда, когда ты останешься один.

Тин вздрогнул от этих слов, но, не произнеся ни слова, коснулся губами ее руки, слизывая капли крови. А после так же молча помог ей остановить кровь и перевязать руку.

— И еще, — добавила она, — когда увидишь меня... там, прошу, не обижайся за обман. Иначе было нельзя.

Он не понял. Вроде бы не понял. Просто запомнил эти слова, как ей показалось.

Дин подняла глаза на солнце, уже почти коснувшееся верхушек деревьев на западе и, внезапно охрипнув, шепнула:

— Пора...

Тин

Широко раскрыв глаза, он наблюдал, как в лучах закатного солнца поверхность озера замирает, застывает неподвижно. Блики все еще сверкали в зеркальной ряби, но больше не двигались. Потом озеро стремительно заволокло туманом, тоже окрашенным закатным светом, и уже из этих красноватых клубов поднялось зеркало. Тин бы сказал 'огромное', но не потому, что оно было действительно велико, просто не с чем было больше сравнивать — кроме зеркала не было ни-че-го. Совсем. Только они двое да догорающий костер у их ног. Даже заплечный мешок каким-то чудом уже оказался у Дина на спине, а котелок с варевом — в руках.

И руки эти поднесли котелок к губам. Тин еще успел подумать: 'Неудобно же, надо было перелить во что-нибудь'. И ужаснулся. А остановить уже не успел. Или не смог. Хотел — но не получилось.

Поэтому ему оставалось только смотреть, как медленно Дин делает положенные три глотка... Теперь он уже не сомневался, что все получится. И Дин, видно, не сомневался, смотрел какое-то завороженно на зеркальную гладь, а потом быстрым движением плеснул из котелка на собственное отражение.

Зеркало пошло рябью, потом вспучилось, заставив их обоих отшатнуться, и выпустило из себя стража — очертаниями напоминающего человека, только высотой в три человеческих роста. Под сияющей металлическим блеском кожей бугрились мышцы, с неподвижного лица взирали на крохотных человечков ничего не выражающие глаза.