Последний из портала Дагоса, глл 1-7

Борины размышления о непохожести двух миров были прерваны вопросом:

— Уснул, что ль?

Вернувшись в зал, жрица опустилась на подушки перед низким столиком и пригласила:

— Присаживайся.

Он повиновался. Сев напротив, он скинул плащ с плеч и задрапировал бедра и ноги. Потом пристально и с вызовом посмотрел на хозяйку, которая с интересом изучала его загорелый торс.

— Ты сражался? — Ее взгляд задержался на свежей, но уже зарубцевавшейся ссадине.

— Пришлось, — процедил он.

— Я заметила, ты хромаешь. Нога болит? Сейчас принесу мазь.

— Не надо! Все почти прошло.

Тем не менее, она сходила за крошечным горшочком.

— Через два дня, будешь как новенький.

— Не стоит беспокойства.

— Не спорь! Нельзя относиться к ранам легкомысленно, — поучала она, зачерпывая содержимое сосуда пальцем и намазывая болячки. — Может начаться воспаление.

— На мне все заживает, как на кошке, — похвалился он, хотя ему было приятно, что за ним ухаживают. — Спасибо за заботу.

Если бы это снадобье могло залечить и душевные раны!

— Это в твоем мире, все заживало... А у нас другой климат. — Она подползла сбоку, чтобы намазать ссадины на ребрах. — Твоему организму требуется время, чтобы привыкнуть, а-адап-три.... Как это назвается?

— Адаптироваться, — подсказал он. — Но ты же видишь, что все нормально.

— Вижу, что твои раны кто-то лечил, — прошептала она, как вампир глядя на его шею и ключицы.

— Да. Мазали чем-то... Мазь какая-то, с приятным запахом. Девчонки... малолетки.

— Какие малолетки? — Она заглянула в лицо.

— Подружки твоего Грокки, с татухами дракона на спине.

— Грокки — не мой! Сколько повторять? Да, он любит девственниц.

— Они девственницы? — Бориному удивлению не было предела.

'Вот, сюрприз был бы. Вот, помучился бы...'

— Уже нет. Они позволили тебе?

— Что позволили?

— Ты их трахнул? Они тебе дали?

— Я их не взял.

— Что, правда? — удивилась, в свою очередь, Толана.

— У меня с ними ничего не было. Только... — Лицо обдало жаром, до того явственно в памяти возник эпизод с оральным сексом...

— Что?

— Ничего. — Он быстро отвернулся, пряча стыд.

— Замечательно! Ну, ты и...

— М*дак? Не надо было отказываться от них, да?

— Конис Грокки хотел проверить, как ты себя поведешь. И убедился, что ты упертый... стойкий, не падкий... не поддающийся...

— Не озабоченный сексуально, — выдал он корректное определение. — Это так важно?

— Для его мести — да. Хотя... Он же думает, что мне нельзя до Нэр-эф-Лиацун... С другой стороны, без взаимного желания, без обоюдного согласия — от любви мало удовольствия. Использовать тебя, как раба любви? Да это все равно, как костяным членом себя вручную ублажать! Хотя твой... — Ее загоревшийся взгляд, скользнувший по складкам плаща, заставил его заерзать. — Настоящий...

— То есть... — Он онемел при мысли, что она может его изнасиловать.

Ведь, может? Всего несколько часов назад ему доказали, как просто заставить его делать то, чего он не желает...

'Ну, Грокки, тварюга!'

— А ноги? — Жрица закончила смазывать раны на торсе.

— Давай, я сам. — Он забрал горшочек с мазью и оголил свою разбитую коленку. Ступни решил намазать потом.

— Лучше осмотреть тебя полностью. — Она опустила глаза на его губы и облизалась. — Но ты же...

— Обойдусь!

— Ладно. Оу! Наконец-то, нас накормят.

Тяжелая ткань в боковой арке раздвинулась и в зале появились два карлика: один катил тележку, груженую разными блюдами, другой ковылял рядом. От аппетитных ароматов у Бориса, со вчерашнего дня ничего не евшего, закружилась голова, и заурчал желудок.

Слуги начали расставлять блюда на столе, при этом с вопиющей бесцеремонностью рассматривали гостя. Один из карликов проявлял просто какое-то нездоровое любопытство, за что получил от хозяйки нагоняй.

— Не обращай на них внимание. Угощайся. — Она вонзила зубы в жаренную ножку неизвестного животного, и, заметив борину растерянность, заверила:

— Это всё съедобное.

— Спасибо. — Он последовал ее примеру.

Завтрак — или обед? — проходил в полном молчании. Когда с основными блюдами было покончено, жрица, по-матерински заботливо, поинтересовалась:

— Тебя вообще кормили?

— Угу... Один раз в тюрьме. А вчера вечером у 'фиолетового принца'.

— Бедненький...

— Не то слово. — Он взглянул на нее исподлобья. — Ты знаешь, что творится в тюрьме?

Кивнув, она взяла из вазы экзотический фрукт или овощ и надкусила. Красный сок потек по ее подбородку. Схватив салфетку, она стала обтираться.

— Никак не привыкну... — Было непонятно, к чему это относится — к тюрьме или к плоду-мутанту.

— Толана, насколько я могу зависнуть в вашем мире?

— Без портала о сроках нечего говорить.

— Вы их строите?

— Их создают боуги.

— Боги?

— Из Верхнего мира... Новый портал появляется через дней десять, может, пятнадцать, после разрушения старого. Когда он установится, надо сделать 'ключи'. Это займет дня три, если у нас будет сердечник.

'Пятнадцать плюс три равно восемнадцать. А при более благоприятных обстоятельствах, я выберусь отсюда уже через две недели!'

— Лучше не загадывать, — ляпнула чертова жрица. — Случалось, порталы появлялись через тридцать дней, и даже сорок. Люди предполагают, а боуги располагают.

— В общем, ни одной хорошей для меня новости.

— Ты — последний из портала...

— И чего в этом хорошего?

— Если ты был последний, кто прошел через портал, то обладаешь каким-то сверхъестественным даром.

— Каким даром?

— Узнаешь, когда проявится.

— Ты сказала, что Алина виновата в том, что я здесь оказался... — Он приступил к выяснению обстоятельств, сопутствовавших похищению.

— Я к этому, уж точно, не имею никакого отношения. Ни глазом, ни ухом, ни хвостом. — Толана раскачивалась и рассматривала потолок, будто там было написан нечто важное. — Когда мы были у тебя в гостях, Алина 'зовун' оставила. Маяк, такой.

— 'Маяк'? Как он действует?

— Волны распространяет. Из какого места в квартире ты перешел?

— Из коридора. Как дверь открыл, так и унесло... нафик.

— Если 'зовун' останется в твоем коридоре, тебя можно будет отправить прямо домой. В то самое место, из которого ты попал в Мицфэрэн.

— Но сначала должен появиться портал. — Он запомнил очередность. — Потом нужно сделать 'ключи'.

— И сердечник добыть.

— Если вы не подруги, то почему всегда были вместе?

— Алину мне навязали фарогаки. Она сопровождала меня, как ближний... как охранник. Но я не принимала ее в свои ближние воины. И не приму никогда.

— В смысле?— Борис вспомнил алинину спортивную фигуру, что, впрочем, нисколько не лишало ее женской привлекательности, и высокий рост. — Она была твоим телохранителем?

— Временно. В твоем мире. Алина служит офгирдану Дорину.

— Алина — драконша?

— Фелиса. Лиса.

— Ах, да. Я же видел ее татухи. — Он вспомнил татуированных алининых лис.

— Как поживает твой друг Шуруп?

— Прекрасно. Мы остались друзьями, несмотря на то, что ты его испортила.

— Не ищи пургов там, где нет портала! Никого я не портила, — укор разозлил жрицу. — Если бы твой Шуруп не возомнил, что имеет на меня права — ты бы сейчас сидел дома, а не под моим камнем! Тебе же ничего не стоило встретиться со мной, в тайне от него, и дать мне свою любовь! И меня бы отпустило, и тебя Грокки не выставил бы чучелом! Да ты чудом остался жив! Ты это понимаешь? — Она разорялась, как базарная баба. — Алина впала в бешенство оттого, что вы ее не возжелали! Она очень хотела, чтобы твой друг вставил ей между ног свою 'шишку'! Он возбуждал ее до мокрых трусиков.

— Она же не носила нижнее белье! — Он тоже перешел на повышенные тона.

— Тебе-то что мешало разок 'закинуть рыбу в ее корзину'?

— Солидарность! С другом!

— И куда теперь тебе уперлась твоя 'мужская дружба'?

— Ну, вы даете... Для вас 'порево' — приоритет всей жизни?

— Дают — надо брать! Вести себя как мужчина! А не строить из себя немощного 'ровесника первого портала', с отсохшим концом.

— Я должен был вас обоих трахнуть?

— Тебе, что, жалко?

— У вас такие понятия, как приличие и стыд, вообще отсутствуют? Каким местом вы думаете?

Послышалось негромкое шипение. Один из дракончиков, лежавший рядом с ложем, угрожающе поднялся, что моментально умерило борин праведный гнев.

— Тем же, каким ты! И не раздувай ноздри, как пирогак. Не забывай, с кем разговариваешь, — предупредила она с угрозой.

— Прости.

— Ладно. После боя мечами не машут. — Поговорка прозвучала двусмысленно.

— Да я видел-то Алину всего пару раз.

— Четыре раза. Как и меня...

— Толана, дай мне, пожалуйста, какую-нибудь одежу.

— Ты мне больше без одежды нравишься.

— Так. Хорошо... — Он проглотил обиду. Отныне, чтобы выжить, ему придется терпеть оскорбления. Если он хочет вернуться домой, должен беспрекословно подчиняться этой стерве!

'И ведь нет никакой гарантии, что меня не убьют, и, что я, в конце концов, выберусь из этого ада'.

— А где я буду спать?

— Где-нибудь, на моей половине. — Ее неширокий жест охватывал большой двухуровневый зал. — Или хочешь на мужской, с Горо и урусами? В дежурке.

— Нет! — Ему отнюдь не импонировала идея, обретаться бок о бок с людьми, которые говорили на другом языке и мастерски владели приемами боя, кроме того, подвергли унизительному досмотру и знали о том, в каком статусе он здесь находится. — Лучше здесь, где-нибудь...

— Грогия принимает тебя под свой камень. — Толана протянула к нему руку и произнесла обычную для таких случаев формулу, но без намека на торжественность момента в голосе.

— Что это значит?

— Я беру под свою защиту. Но ты должен знать порядок, правила... Это облегчит твою жизнь.

— Внутренний устав? — Он приготовился услышать нечто чрезвычайно неприятное.

— Первое: при посторонних не смей приближаться ко мне, если я не разрешу или не позову тебя, — сухим деловым тоном начала она. — Не забывай, что здесь у тебя нет никаких прав. Ты — пришелец и чужак. Свои чувства держи при себе. Второе: не вмешивайся в мои дела, чтобы не случилось. Ты будешь судить обо всем по меркам своего мира, и ошибешься. С любой ситуацией я могу справиться, без твоей помощи. Третье: не задирай моих ближних воинов, а то запросто лишишься башки. Четвертое: ничего от меня не требуй, не выдвигай мне никаких условий. Я не потерплю никаких приказов. Здесь всем и всеми распоряжаюсь я. Пятое: никому, кроме меня, не верь. — Она внимательно и вопросительно посмотрела на него. — Всё понятно?

— Вполне. Проще говоря, я не должен встревать в твои дела, высовываться, и уж тем более, выпендриваться.

Резюме вызвало у жрицы улыбку.

— Лучше не скажешь! Теперь о другом.

'Ну вот! — Борис тяжело вздохнул и возвел глаза к потолку. — Дошло до секса. Сейчас она так же по пунктиками разложит, сколько раз на дню, по сколько часов и каким образом, я должен буду ее трахать'.

От стыда и бессильной ярости он снова начал краснеть.

— Ты уже понял... Конис Грокки прислал тебя мне, как раба любви.

— Раба любви? — Он, конечно, знал о своем предназначении — в смысле, чего конкретно от него требуется, — но, чтобы, вот так, вслух произнесли слова, которыми он назывался...

— Да. Любовника, который должен меня ублажать. Я бы с удовольствием села тебе на лицо...

— Осподя! Только не это, — с испугом и отвращением воскликнул он. Для него это было самое худшее в сексе.

— Да что ж у вас тут, за обычаи такие! Варварские!

— Разве тебя не посвятили?

— В смысле? Мне никто не садился на лицо! Я бы это запомнил.

— Какое упущение! — С явной издевкой она покачала головой. — Впрочем, конис Грокки пленил тебя не для своих женщин, а подарил мне... А я пока не собираюсь ни с кем делиться тобой.

— Делиться? — Должно быть, у него на лице отразилось нечто такое, что жрица сжалилась над ним.

— Так и быть, я не стану обращать тебя, не буду совершать обряд. Я не собираюсь тебя насиловать. Хотя могла бы... — Она хохотнула — подобная идея развеселила ее.

— Не сомневаюсь, — проворчал он и зажмурился, вспомнив организованный Грокки 'спектакль'.

— Я хочу испытать твою мужскую силу, — призналась она, но без кокетства и страсти.

— А если я откажусь? — Он должен был это спросить!

— Много о себе думаешь. Ты совсем не понимаешь, кто я, какое положение в обществе занимаю, и плохо представляешь, в каком положении находишься ты. Ты не знаешь об отношениях между мужчинами и женщинами в нашем мире, далек от наших обычаев. Я подожду, пока ты немного освоишься, — продолжила она ровным голосом, словно читала инструкцию по эксплуатации утюга или стиральной машины. — Не буду тебя торопить, проявлю снисходительность и терпение. Чувствую, что сейчас ты готов меня убить. Ты оказался в чужом мире... Попав в Мицфэрэн, ты испытал сильное потрясение. Тебе надо осмотреться, привыкнуть немного. Но чем быстрее у тебя на меня встанет, тем лучше.

— Нет. Я так не смогу, — прошептал Борис.

— Будь проще. Ты придаешь какое-то особое значение любви. Понимаю, что тебя так воспитали, вбили в голову установления — что хорошо, что плохо, что правильно, что неправильно, что есть добро, что зло. Вдобавок, ты придумал для себя какие-то дурацкие принципы.

— Не дурацкие! А высоконравственные.

— Какая разница! В Пфефике забудь о них. Ты можешь не считать себя рабом любви, но, согласись, сейчас ты полностью зависишь от меня. Твоя жизнь в моих руках.

Да! К огромному бориному сожалению, эта стервозная баба, была хозяйкой положения, и могла диктовать свои условия. Что и делала, в ненавязчивой форме.

— Ступень я прошла, больше не воздерживаюсь... В этот раз, нам не мешает третий. Я свободна в выборе любовника.

'Только любовник несвободен... Он — раб!'

Она не уговаривала — просто перечисляла факты. Изъяснялась она доходчиво, и грамотно обосновала все свои доводы. Возразить ей было трудно, более того — невозможно.

— Для тебя это так важно, чтобы я тебя... трахнул?

— Раз судьба снова свела нас, и под моим камнем, ты дашь мне свою любовь. Я ХОЧУ ТЕБЯ!

— Дело в не самом... процессе, а в его символизме? Таким образом, ты хочешь меня наказать за то, что я тебя... тогда отверг, да?

Она смерила его внимательным взглядом, но без ненависти и презрения, скорей — с грустью и сочувствием, улыбнулась уголком рта и отрицательно покачала головой.

— Я оказываю тебе честь, позволяя разделить со мной ложе для любви, — высокопарно заявила она.

'Озабоченная сука! Буду отбрыкиваться. Только бы не перестараться, а то ведь, правда, вернет меня этому фиолетовую хрену, Грокки'.

Он никогда не позволял бабам помыкать собой, но тут, похоже, придется смириться. Он не мог отказаться — хуже того! — был обязан подчиниться. Конечно, он может сказать, что у него временное, половое бессилие, что ему отбили яйца. Ложь на некоторое время отсрочит выполнение 'рабских' обязанностей, но практически ничего не изменит.