Виктор закашлялся, кашлял долго, не смотря на нас, потом хмыкнул, пнул ни в чем неповинный камешек, провёл рукой по белоснежным волосам, связанным в хвост, оставив полосу сажи, расцветившую его скучную белизну причёски. Впрочем, сажа уже была на его белой шёлковой рубахе и кружевном платке, уголок которого выглядывал из нагрудного кармана, так что пятнистость сажи только увеличилась.
— Не надо маму. Тем более, я слышал, она казнила своего последнего фаворита, а нового так и не завела, — буркнул он. — И откуда что берётся, ведь в лесах росла, по пустыням-холмам почти голая бегала, а поди ж ты, крошка выросла, научилась шантажу, да, научилась... Ты, Зуланна, как непосредственная причина этого безобразия, лишаешься половины жалования, и также поможешь Иннокентию с уборкой двора, нет, не надо уборку, сбежится вся кобелиная часть Венгерберга полюбоваться на твою ...
— Какую мою? — живо заинтересовалась Зулла.
— Обе твои! — рявкнул Виктор. — А ты, Кайра, как владелица, кроме половины жалования в мою пользу, отведёшь эту скотину в конюшню Лорны. Там ей самое место, у меня на вас ни злотых, ни зданий не хватит. Кроме того, коня и кобылу держать вместе нельзя. Да, нельзя.
— А кто и когда мне отремонтирует конюшню? Вот эту самую, отсохни ваши копыта? — Кент ткнул пальцем в дымящиеся останки здания.
— Злотых план этот год нет, — отрезала Марта. — Итак голый жоп ходим.
— Злотых нет и Ворона держать у Крононосов, — Кент цапнул за вожжи Ворона, прядавшего ушами, и повёл со двора. — Но для некоторых, не будем копытом указывать, для кого, злотые для себя всегда найдутся, уж я-то знаю, чтоб у него белый хвост с башки отвалился.
Сильфа вытянула шею, тоненько, призывно заржала. Ворон врос в землю.
— А-а-а, ишачий хвост, твою же ж мать, — разорался кентавр, пытаясь сдвинуть коня с места, но тот только мотал головой, пятился и пытался укусить Кента, вращая черными глазами-маслинами.
— Выпусти Сильфу, — попросила я. — Кажется, только Ворон подумал о несчастной кобыле.
— Она такая же несчастная, как наш вампир, содравший с клиента самый большой в своей вампирьей нежизни гонорар, — проворчал Иннокентий и зарылся в карманах пелерины, целомудренно прикрывающей его мощный темно-гнедой с подпалинами круп.
Он вытащил уже знакомую мне палку, настроил, всё так же ворча себе под нос протопал к клетке Сильфы и провёл по прутьям. С жалобным скрипом свежевырезанная дверь грохнулась на камни двора, подпрыгнула, позвякала и угомонилась. Сильфа, аккуратно ступая между прутьями, вышла и застыла в изящной позе, помахивая хвостом, склонив голову, будто прима, которая ожидает аплодисментов. Или даже оваций.
Ворон что-то проржал кобылке, та похлопала ресничками, но разговор влюблённых безжалостно прервали. Кент цапнул Ворона за поводья и ускакал, вернее, ускакали оба, правда, конь немного упирался и всё оглядывался. Бедолага. Угораздило же, мало мне Овода с Арлеттой...
— Мне отвести Сильфиду к Лорне или я всё-таки займусь делом? — спросила я Виктора. — Первые три дня, знаешь правило.
— Иди в лабораторию, да, — подумав, ответил вампир. — Я сам отведу эту разрушительницу. Лорна в Венгерберге, дома?
Или мне показалось, или у архивампиров бывает румянец?
— В особняке, на Дворцовой, — сказала я.
Вампир может чувствовать любимую, где бы она ни была. Вот только любимая — высший маг, с защитой и артефактами. Пришла пора мириться, да? Вроде бы как и предлог солидный появиться пред Лорниными очами, вроде бы, как и не с повинной головой, все правила политеса гордецов соблюдены. Впрочем, не моё дело, хотя мне дороги оба и всё же мне больно, когда они ссорятся и разбегаются на месяцы, а то и годы. Пара просто загляденье, они созданы друг для друга, но... Когда влюблённые думают, что у них века впереди, они могут позволить себе роскошь не видеться годами, скандалить, даже ненавидеть, чтобы потом с новой силой броситься в объятия. Кажется, с годами должна прийти мудрость, понимание, умение уступать, но, как объяснила Лорна, ничто так не бодрит отношения, как качественный, вселенского масштаба скандал. Измена может освежить чувства. Может и убить. Я не понимаю таких отношений и не хочу понимать, в любви я собственница. Узнав об измене Мэллана, кинжалом тыкать, конечно, не стану, просто уйду, а уж речи о ходьбе на сторону, да ещё и с моего согласия, и быть не может. У себя на столе в лаборатории я видела, к чему приводит смена партнёров, даже у меня пропадал аппетит, кроме того, любимый же не вещь вроде тапочек, чтобы одолжить её для попользоваться?! Это не вещичка, не мелочь, это жизнь, кровь, сама твоя суть, если чувства истинные — из-за тапочек не убивают и от тапочек не рождаются дети. Впрочем, сейчас речь не обо мне и Мэлле, у Виктора и Лорны смена партнёров была как бы отпуском от постоянных отношений, их проверкой, хоть всё это жутко мне и не нравилось, но меня и не спрашивали. Их жизнь, их лестница в небеса.
По-моему, самая страшная ошибка — жить так, будто впереди столетия. Можно ранить, можно уйти, можно просто поругаться, а потом, волею судьбы, рока или Мира, уже никогда не увидеть любимого, и всю оставшуюся жизнь не жить, существовать. Эту боль не исцелить... Не всегда есть годы впереди. Не всем дана эта роскошь, дар Богов. Кому-то суждено умереть. Уж кто-кто, но мы, в Ордене, об этом прекрасно знаем. Ага, умная такая, а сама Мэлла мучаю, как распоследняя стервозина. Значит, у нас с ним не то? Не то самое, что на всю жизнь? Сердце говорило, что я права, а разум спорил, возражал, причём голосом и доводами Лорны. И Икабод с ними, разумом и сердцем, обоими, это утро итак уже вскипятило мне мозг, а впереди уйма работы, которая потребует от меня полной концентрации и всех моих знаний.
Я позвала Мисти, рыскавшую по двору, и побрела в Орден — принять душ, быстро съесть уже холодный завтрак, что принесла Марта, и вперёд, за дело. Философствовать сейчас — непозволительная роскошь. Меня ждёт срочная, грязная, печальная работа.
Узнать, кто убил Анн.
14
Я поднялась на чердак, толкнула дверь своей клетушки и вошла внутрь. Стекло захрустело под ногами, Мисти, переступая через осколки, запрыгнула на стул у дверей, села, приняв позу статуэтки. Постель в стекле, пол искрится, в разбитое окно весело задувает прохладный утренний ветерок. Разгром в комнате, как и недоеденный крыс на постели, чудесным образом никуда не исчезли, на что я так искренне надеялась.
Я засунула оранжево-фиолетовое, странно-мягкое тело крыса сначала в спецмешок, потом в волшебную сумку, бедная только хлюпнула, повозилась и приняла обычный размер. Будет Патрику напарник. В суму ещё пара-тройка крысов влезет, но чур меня от крысов и им подобных, чур. Хотя, почему-то мне сейчас стало его чуть ли не до слез жалко, он так забавно топал через кухню, когда тащил к себе в норку очередной трофей! Ладно, что вышло, то вышло. Крыс жил своей жизнью, как и Мисти, я понимаю, это вечный отбор, выживает сильнейший, но всё равно стало смурно на душе. Ты, Кайра, устала, не выспалась, ты голодна, вот и раскисла. Вскрывать трупы и горевать о Пасюке... Кстати, как там поживает мой завтрак? Чудесный от слова "чудо", потому как такой же редкий и невозможный, Мортирин завтрак спасла салфетка, наброшенная поверх мисочек и тарелок. Я приподняла вышитый край, бросила взгляд. Холодная каша и хлеб с растаявшим маслом совсем не вызывали желания перекусить, но дело не в аппетите, а в необходимости, мне сейчас некогда идти на кухню, все равно зацепишься языком с кем-нибудь, да ещё и в военные действия между Мартой и Зуллой можно вляпаться по самое не хочу. Они обе мои подруги, и принимать чью-то сторону я не собиралась. Нет уж, я только мировой судья.
Я осторожно вычесала-вытряхнула волосы над покрывалом, ему всё равно уже хуже не будет, умерла так умерла, даже Марте его не спасти, кровь и потроха крыса до дыр разъели нежную кожу. Собрав постель, стараясь не рассыпать осколки, я бросила покрывало и белье в корзину для стирки, что стояла за дверью, оставив записку, что тряпки в стекле и крови. Матрас, щедротами Виктора, набитый соломой, был новый, чистый, а о том, что сочинить Мэллу про шиншиллу — куда делся его подарок и что с ним стряслось, я подумаю позже. Врать не хочется, но у них с Мисти и так кошмарные отношения, не хватало ещё признаться, что дорогое покрывало безнадёжно испорчено ак-мором. С мебели и пола стекло я собрала комком липкой грязно-жёлтой, но весьма полезной дряни, нечто вроде смолы, липучий комок отлично собирал шерсть, мелкий, невидимый мусор, чистил то же покрывало от крошек. Липучка, она и в городе магов липучка, просто бесценный предмет. Стоила она бешённые деньги, делали её из смолы заокеанской лиственницы с кучей добавок, и мой контрабандный кусок мне было до слез жаль, но веник в войне со стеклом не поможет. Марта и Кент в моей каморке не убирались, лишь приносили свежее белье и оставляли за дверью, на крышке корзины, так что выбора у меня не было. Рангом ещё не доросла до персональной уборки, вот стану архивампиром, тогда и поговорим, и покомандуем. Я потянулась, задумчиво разглядывая разбитое круглое оконце с развеваемым на ветру флагом-занавеской, помассировала талию со спины, усталость никуда не ушла, мышцы молили о пощаде, о сне, но их просьбу я предпочла не услышать. Зелье, снова зелье энергии, много его нельзя, но сегодня особый день.
Особая жертва.
Я достала из тумбочки небольшой темно-синий флакон, вынула пробку, собираясь сделать пару глотков. Вроде бы, с уборкой всё. Разбитое окно — забота Иннокентия, и хорошо, что меня не будет, когда он явится с инструментом, ему сегодня столько возни с окнами, что вряд ли он будет в пушистом и мягком настроении, а уж в моей-то каморке, где ему не повернуться, он должен превзойти сам себя. Я и так уже ругательств нахваталась, хоть рот и уши с кислотой мой, и всё одно — не поможет.
Услышав знакомое музыкальное вступление, я выронила зелье, чудом успев подхватить флакон у самого пола, и, кажется, что-то произнесла от всей души. Громко. Как тут быть воспитанной, вежливой, нежной и кружевной?! Счастье, если останешься в своём уме, и крепкие выражения весьма этому способствуют, не говоря уже о их сакральном значении и магической силе.
— Когда я была мальком,
Я росла под кораллом.
Когда я была мальком,
Красным кораллом был мой дом.
Мисти издала нечто вроде "ва-а-ауу-у-у-й-я!", зашипела, прижала уши, я поперхнулась зельем, когда прокашлялась, выругалась. Нет, не так. Я вспомнила старооркский, процитировала кратко, самые выжимки, из "Антологии ненормативной лексики гномов Бутланских гор", весьма помогло мне и избранное из Мэллана, касаемо гордого и глубокоуважаемого народа гоблинов. Нашу русалку-флюгер иногда пробивало на песнопения, и, если она заводила свой вселенский плач, остановить её было невозможно, как нельзя остановить смерч, Вселенную и Мортиру во время уборки. Не сказать, что не пытались остановить, пытались, многие и регулярно. Пробовали маги, пробовали Курт и Морт, псы честно выли от всей своей собачьей души, едва не охрипнув даже со своими лужёными глотками, но исполнительница во время выступления была от нас, таких мирских, приземлённых, недалёких и чёрствых, так духовно высоко и далеко, что в упор не слышала псиной арии, она была одна в целом мире, а молнии и огненные шары только добавляли эффектов русалкиному незабываемому песнезавыванию. Мне иногда мечталось, чтобы Орден накрыло цунами, только оно, наверное, способно её заткнуть, пусть и ненадолго, хотя бы вопли захлебнутся, а так, вода для неё родная стихия, певунья должна уцелеть. Ещё неизвестно, что вреднее и хуже для меня, для всех нас — стихийное бедствие или вопли дамы-флюгера, абсолютно лишённой какого-либо музыкального слуха и голоса. Нет, голос у неё был будь здоров, стаю наглючих чаек могла распугать, вот только немного жаль, что все песни исполнялись на одной ноте, с подвываниями, всхлипываниями и вскриками, заслышав которые нужно было или бежать за охраной, спасать жертву, или завидовать невидимым влюблённым в самый разгар экстаза. На русалочьи песнопения откликались псы Венгерберга, Курт и Морт прятались в подвале у Порфирия. Я их понимала целиком и полностью и винить никак не могла. Не живодёр же я, в конце-то концов. Думается мне, именно этого песенно-сочинительского русалкиного таланта Его Водность и не смог вынести, и, вот, скуповато-жадноватый Виктор приобрёл флюгер со скидкой, в глубинах вод установились покой и тишина, как и положено в глубинах вод, а у нас в Ордене появился повод регулярно освежать в памяти фразеологизмы, интимный фольклор и старые, забытые языки. Затычки для ушей и заклинание "Тишины" не спасали. Только Зулла оценила талант, только она одна могла слушать русалку, даже заслушаться. Когда я поинтересовалась, как можно это выносить, она пояснила, что так пел её друг-шаман "с вот та-а-акой угорь!", когда изгонял злых духов из подруг-амазонок. Лечение частенько заканчивалось резким ухудшением состояния больной, до процедуры обычно крепкой и здоровой воительницы. Ещё бы! Наша русалка пела всего-то ничего, какой-то час-два, а послушай-ка этот заунывный вой всю ночь, не только свихнёшься. Шамана-вредителя вождица сплавила в соседнее племя, а то через пару дней объявило ей войну, поняв, что им подсунули за их же жемчужины. Убивать шаманов нельзя, как, лыбясь до ушей, пояснила Зулла. Удачи не будет. Ну, хотя бы так. Нельзя же казнить за отсутствие слуха и голоса, хотя в данный миг я сама бы с собой поспорила.
Я принялась за помывку, стараясь не слушать любимую заунывную нашей красавицы на шесте.
— Я стала большим мальком,
С красивым хвостом,
Когда я стала большим мальком,
Коралл стал мне мал,
мне хвост не прикрывал,
совсем не прикрывал.
Ай-я-я-й-я-я-я-й-й-й!
Коралл мне стал мал,
Король, увидев мой хвост,
коралл сломал.
Коралл мне был мал,
Король, увидев меня,
коралл сломал.
Слушая этот ужас, я помыла руки и лицо под рукомойником и растёрла себя влажным полотенцем, ёжась от холода. Вода в кадке давно остыла, ещё бы, Марте не до воды было, но всё равно мне стало легче дышать. В воду я добавляла зелье, собственноручно созданное, я звала его "слезой". При моей работе надо не только смыть грязь и кровь, нужно помнить о ненавистных "флюидах" и избавляться от них без всякой жалости, обычное мыло тут не спасёт, хотя вода сама по себе мощная стихия. Мне и своих флюидов чересчур, браслет держит, но лёгкая, заметная только архимагам аура смерти всегда со мной.
Ядро ему в корму,
малькоеду, водяному упырю,
ай-яй-яй-яй-яй,
чтоб ты на дне валялся,
дохлый гольян!
Чистая, посвежевшая и даже чуть-чуть подобревшая, я уселась на постель, чтобы перекусить. Мисти, с интересом наблюдавшая за моей суетой, разлеглась у порога, растянулась во весь рост на теперь уже благодаря моим стараниям и усердию чистых досках пола, закрыла глаза. Исчезновение Пасюка она проигнорировала, наверное, не голодная, вот только надолго ли? Я, по вполне понятным причинам, не уточнила у Д'Хон, как, чем и сколько раз её кормить. Гленн подарил Мисти Анарьетт около полугода назад, а подруга в последнее время могла говорить только о своей свадьбе и ненаглядном мускулистом кузнеце, что, признаться, мне немного остоикабодило, но, как единственная и, что ещё важнее, настоящая подруга, я принесла себя в жертву и покорно выслушивала о пошиве платья, о выборе торта, о месте проведения церемонии до сих пор между влюблённых шёл спор. Шёл... Сердце кольнуло. Уже не о чём, не с кем спорить. Эх... Надо поторапливаться, а ты, Кай, тянешь время? Я выругалась про себя и на себя, торопливо откусила кусок бутерброда, дверь открылась, вошёл Мэллан, переступил через Мисти и замер, похожий на божество эльфийской красоты. Хорошо, что не мщения.
