Я поднялась по ступеням, шагнула в распахнутые настежь двери, из которых на мокрые камни площади лился неяркий свет. Обстановка была именно такой, какую и ожидаешь увидеть в трактире на берегу моря. Грязная старая солома на каменном полу, коптящие факелы, черные бревенчатые сваи, амбре копчёной, солёной и тухлой рыбы, не говоря уже об аромате прочих морских тварей, что портятся раньше, чем помрут, кислый запах дешёвого вина и пережаренного мяса, что тут говорить, вонь буквально сшибала с ног. Слава Икабоду, этот "букет" перебивал крепкий, насыщенный аромат табака, что показался мне благоуханием небес. Стены украшал традиционный ржавый якорь, в углу, под самой крышей висело носовое украшение корабля, грудастая безглазая морская дева, что вытянутой рукой указывала куда-то кому-то на что-то, пара королевских крабов и дырявая сеть на потолке, всё, как мне и представлялось. Хозяин ещё не вернулся из подвала, но бойкий вихрастый мальчонка, лет десяти, в серой холщовой рубахе и таких же штанах уже смел с самого большого стола кости, мусор и бутыли темно-зелёного стекла в мешок, наведя подобие порядка, водрузил посреди стола корзинку с лепёшками и умчался за стойку, чтобы вновь вынырнуть из-под неё уже со свёртком дешёвого некрашеного сукна, который он ловко раскатал по скамьям у стола. Всё правильно, Их Сиятельные Зады должны восседать на чистом, не приведи Икабод, заноза или жирное пятно посмеют испортить тылы "Первородий", "Высокородий" и даже "Архивампирий".
Чтобы пройти к столу, за которым уже устроился Коркоран, мне и Зулле пришлось обойти пару вышибал, что вповалку лежали у входа. Живы, но спят мертвецким сном. "Тройной нектар" — не хухры-мухры, бьёт наповал, да и с похмелья болеешь два-три дня, не меньше. Вышибалы, судя по всему, продрыхнут сутки-двое, и никакой магией и зельями эти вусмерть пьяные тела не поднять.
Таверна ожила. Трое из эльфийской стрелы стали у стен, по одному у входа и у дверей в подвал, один, самый главный, судя по темно-зелёной, отделанной золотом перевязи, перегородил вход. Кабак стал крепостью, или тюрьмой, кому как, на усмотрение Карающего. В дальнем конце стола примостились великан и полуэльф, стражники настороженно посматривали кругом, присутствие Коркорана им явно было не по душе, судя по хмурым взглядам исподтишка. Виктор пристроился у стойки, облокотился о заляпанные пивом и вином доски, он будто бы постарел, тени легли на бледное аристократическое лицо, черты заострились. Коркоран жестом пригласил сесть рядом с собой меня и Зуллу, помедлив, я не стала возражать. Не укусит же, в конце-то концов. Не его метод. Зулла, бросив куртку на лавку, ушла к стойке за водой и закусками.
— Сейчас бы намахнуть чего-нибудь, и забыться, да? — странно улыбнувшись, спросил эльф. — Жаль, сейчас это роскошь, ведь убийцы только этого и ждут. Роскошь для тебя, для меня, для всех нас. После, моя красавица, как покончим с этим делом, мы с тобой совершим небольшую прогулку на моей каравелле, ради тебя я прикажу поднять алые паруса, клянусь, я буду заботлив и нежен, как никогда и ни с кем.
Я вспыхнула.
— Как вы смеете?
— Смею. Ты, моя тёмная чудесная Лань, даже представить себе не можешь, на что я способен, когда чего-то желаю, хочу. В этой жизни надо брать всё и сразу, никому не дано знать, сколько песчинок осталось в часах, даже нам, Первородным. Так скажи мне, почему я должен считаться с какими-то законами и этикой, которые написали и придумали даже не мы? Скажи мне, Dielectamentum, что я урод, что нежеланен, не мил, поклянись, что не испытываешь ко мне чувств, как к мужчине, и никогда не будешь испытывать, и я больше никогда тебя не потревожу, клянусь. Я жду, Кайра, ответь мне, ответь сейчас... и пусть твой ответ подарит мне надежду...
Он наклонился, впился взглядом мне в глаза, я остро ощутила его близость, закружилась голова, затеплилось, загорелось что-то внутри, сердце ёкнуло, перевернулось. От Коркорана едва заметно пахло странной смесью запахов. Пряный, смоляной, немного горький аромат был мужским, ненавязчивым, он кружил голову, навевал сон, заставлял расслабиться, забыть обо всем. Икабод, даже пахнет так, чтобы одурачить! Я отшатнулась, впилась ногтями в ладони.
— Мэллан — мой жених. Он верит Вам, Вы — его божество. А Вы... даже сейчас, когда он на грани... так нельзя! Нечестно! Подло!
— Его здоровью ничто не угрожает. Это раз. Ты плохо знакома с нашими обычаями. Это два. Мэллан мой subordinate, он не станет возражать, бывает, ко мне и сами приводят... близость со мной — честь, награда. Привилегия. Заметь, я скромен, как никогда.
— Это проституция.
— Ты и права, и неправа. Повороты судьбы непредсказуемы, а я умею быть благодарным. Ты же не думаешь, что моя власть зиждется только на страхе? Всегда найдётся более сильный страх, девочка, и этот страх будет сильнее самой яркой отваги, нет ничего опаснее, чем загнанный в угол зверь. Впрочем, прочь политику. Ты, твоя сила, твоя красота, моё желание, мои возможности, моя сила и опыт, мы будем красивой, знатной и влиятельной парой, власть важна, но влияние и злотые — это только оправа, ты должна понимать. Драгоценность, диамант — то, что происходит там, в алькове, между двумя, когда он и она вновь и вновь обретают друг друга. Мэллан ещё мальчик, горячий, да, темперамент через край, но я — Я — подведу тебя к вершинам, со мной ты почувствуешь, ощутишь даже то, как лучик лунного света скользит по твоей коже. На гладких, прохладных простынях я обниму тебя, согрею, я войду в тебя Тьмой, озарю Светом, я познаю тебя, возьму тебя, буду обладать, буду дарить ... обещаю, моя дикая Лань, — его серо-зелёные глаза потемнели, он, едва касаясь, провёл кончиками пальцев по моей руке, оставив невидимый чувственный след. Я сидела, не в силах шевельнуться, отдёрнуть руку, как заворожённая, я слушала и слышала только эльфа, видела только его глаза. — Клянусь, ты будешь помнить меня всю жизнь, а я — тебя. Давай же наслаждаться, дарить себя друг другу, жизнь дана, чтобы жить, дарить, брать и отдавать, а не бичевать себя муками воздержания, быть скотом, поставленным в стойло ограничений и морали, затем ведомым на убой, и, заметь, мораль и законы скажут, что это правильно, хорошо и верно. Или ты раб, или свободен, как свободен ветер. Так какой путь выберешь ты, кого, моя недоверчивая волшебная Лань?
Виктор, не оборачиваясь, с размаху грохнул кружкой об пол, смачный "шмяк" и град из осколков ошеломили меня, я вздрогнула, эльф отвернулся, но я успела увидеть разочарование, гнев в его глазах. Стражники замерли на миг, перестав хлебать пиво и о чём-то шептаться, а эльфы, и так похожие на истуканов в плащах, окончательно окаменели, остеклев глазами, на рожах как-бы было написано: "ничего не вижу, ничего не скажу".
Я пришла в себя.
Спасибо, Виктор. Я твой должник.
— Свои рамки устанавливаю я сама, и не Вам, простите-извините, Ваша Светлость, мне их указывать, устанавливать или сдвигать. Ах да, можете, конечно, меня казнить, но ведь казнь меня не изменит, разве что умертвит. Ваша свобода, которой вы маните — ложь, вы просто пытаетесь сломать меня под и для себя. Вы хороший, нет, великолепный охотник, но я не ваша лань, не ваша козочка, не ваша птичка, не зайка и уж точно не рыбка и не червячок на крючке. Испейте водицы, Ваша Первородность. Чистой, родниковой. Лучше любых зелий, охладит и успокоит. Я прошла проверку?
Коркоран усмехнулся, он вновь был сам собой:
— Моё искреннее восхищение и неискренние поздравления, Domina, всё же я не получил того, о чём мечтал. Кто знает, что в моих словах было правдой, а что нет? Моё... нет, мои предложения... надеюсь, ты будешь помнить о них, и решишься принять. Хотя бы одно. Ты осчастливишь меня в любом случае.
— Вы... вы, ваша первородность, мерзавец. И делайте теперь со мной, что хотите.
— От того, что хочу, ты отказалась, жестокосердная, — он посмотрел мне в глаза, да так, что у меня запылали щеки.
— Я говорю о казни, мести и прочих развлечениях, — сказала я.
Надо же, голос даже не дрогнул, зря опасалась, что сорвусь.
— Я с женщинами не воюю, это даже гоблина недостойно. Должен сказать, девочка, и месть может быть такова, что жертва будет молить о мщении, как о высшем блаженстве, молить, потеряв разум от желания, ползая на брюхе, рабски заглядывая в глаза. Я умолкаю, Королева, но гнев в твоих изумительных лазоревых глазах так очарователен, так прекрасен, мне так и хочется поцелуями унять эту грозу! Я вижу... увидь, почувствуй и ты... под мерный шелест дождя, под запахи леса, усиленные, чистые, пробуждённые грозой, в уютном сэйтре, напоенном запахами влажной, сочной листвы, на ложе, покрытом волшебным руном, я ... Кайра. Я буду ждать. Я терпелив. Я приду к тебе, приду в твоих снах, жаркой ночью, прохладным днём, ты, моя жемчужина, рано или поздно, отворишь мне створки, я проникну в них, я возьму тебя властно, легко, ты подаришь мне себя, девочка, всю, до дна, до искорки, а я напою, наполню тебя собой, силой и жизнью. Эта звёздная, шёлковая, нежная, в истоме и неге ночь, затмит собой все твои другие...
— Не люблю повторяться, но. Вы. Этого. Достойны. Вы мерзавец. Подлец.
— Сочту за честь. Я долго трудился, чтобы считаться таковым, — он ухмыльнулся так, что у меня ёкнуло в груди, глаза, его глаза смотрели так, что мне стало не по себе. Не нужно было слов, во взгляде эльфа была и сумасшедшая страсть, и голод, и зов, такой зов, которому противиться невозможно.
Теперь я понимала королеву. Ежели вздумается Генриетте казнить интригана и кобеля — ни за что не пропущу, в первых рядах место куплю. Хотя, Кайра, скажи, признайся честно, может, тебе его и будет немного жаль?
К моему счастью, вернулась Зулла, шлёпнула на стол тарелку с вялой зеленью, на которой возлежал грустный тощий каплун с горелой корочкой, вся прелесть которого заключалась в том, что он был горячим. Подруга села на лавку, облизнулась, вызвав тихий душераздирающий вздох эльфа у стены, и принялась отрывать крыло птицы. Крыло не сдавалось.
— Это не есть, но есть больше нет. Рыба тухлый, овощ тухлый, тухлый мужик до сих пор подвал. Жду едва, ем и иду смотреть на он.
Крыло проиграло бой и было торжественно перенесено на тарелку победителя. Мне показалось, оно затаилось и ждёт, ухмыляясь, когда белоснежные зубки воительницы вгрызутся в его мясо, чтобы остаться там навсегда. Из эдаких куриных жил канаты корабельные бы вязать, цены бы им не было. Налив себе и мне в бокал воды из кувшина, Зулла промочила горло, зажмурив глаза от наслаждения, обернулась к Виктору:
— Девушка первый мёртвый, звать Абелина, с шалман "Три сестрёнки", ушла с красавец-моряк сама, она себя дарить даром, даже сутенёр не знать, кобель был с Кретонский шхун "Скакучая русалка", его знать таможня порта по бумажкам, первый раз к нам, гном-проверяльщик помнит это, они из-за табак чуть не драться, кобель платить штраф.
— Не "Три сестрёнки", а "Три сестры", и не "Скакучая русалка", а "Игривая русалка", — пробасил великан-охранник, очаровательно покраснев.
— Невинный цвет во тьме угас, сойдя с ума, она пошла за ним, чужинцем, растоптанная сапогом, погибла, в юности запечатлённой навсегда, — эльф-стражник остался верен себе и поэтическому дару.
— Хм, "невинный" ..., впрочем, о мёртвых или ничего, или по делу, — сказал Коркоран.
— "Русалка" ушла через день после смерти Абелины, они причаливали только загрузиться провизией и водой, вторую девку нашли позже, значит, убийца не с этого корабля, если, конечно, он не остался на берегу, — отчеканил эльф-командир.
— Не остался, команда была в полном составе, о всех загулявших и забытых капитан обязан доложить охране Гавани, у нас граница, а не проходной двор. Капитана проверял портовый маг, Эмерик, он на раз выявляет иллюзии, брехню и шпионов, вы, чай поди, знаете, что он не из нашенских слабаков, он из Ковеновских, так что, ежели что, вопросы не к нам. По правде, старикан опытный, муха мимо не пролетит, чтобы ему грамотку разрешительную не предоставить, — прогремел великан и стукнул кружкой, плеснув пеной на доски стола. — Наши ребята чисты, за взятку враз башку с плеч, всех проверяют, просвечивают, чуть не в жопу заглядывают, это паскудство нам вовсе не по нраву, но устав стражи не нами писан. Наверно, Вами, Вашмилсть.
Коркоран ухмыльнулся.
— Не мной, к сожалению, но Ковен перо приложил. Но. Будь я вашим командиром — никаких "чуть" бы не было, всех и каждого вывернул бы наизнанку. Мои красавцы-храбрецы об этом знают, проверяются регулярно и даже почему-то не думают возражать, — эльфы у стены остались невозмутимы, но тот, который впечатлился гномом, моргнул аж три раза подряд. — Не вижу ничего скверного в регулярных проверках, мы существуем в системе, где главным элементом является магия, где ничего стабильного нет и быть не может, где хаос и твари с той стороны в порядке вещей, как дождь в грозу. Впрочем, это слишком сложно и утомительно для простого стражника, — великан побагровел. — Я поверю тебе, солдат. Ну, и... мы вернулись на круги своя. Мы ничего не знаем, кроме того, что первая девка-жертва ушла с моряком, который не мог убить вторую жертву, потому что ушёл в море. Снова тупик, — Коркоран поманил к себе эльфа у стены, того самого, впечатлительного.
— Орландо, поиск методом обычной мелкой сети, подними на ноги всех, без исключения, кто первым обнаружит подозрительного слепого, я его должник, — эльф исчез, словно и не было, я даже не заметила, как он успел скрыться.
— Лесстаин, мне нужны свидетели, все. Вы, уважаемые, — эльф бросил взгляд на стражников, — пойдёте с моим офицером, укажете всех, каждого, кто мог что-то знать, видеть, промедление, проволочек не потерплю. Мой личный приказ и интерес. Всех сюда, отговорки не принимаются, даже смерть.
Эльф-поэт допил воду, нарочито медленно поставил кружку, встал, пошёл к дверям, следом заскользил Лесстаин, тот самый, с перевязью. Великан остался, лицо стало каменным, он с вызовом посмотрел Коркорану в глаза. Тот пожал плечами.
-Да, Лесс, — эльф остановился.
Коркоран пробарабанил пальцами по столу, сказал:
— Передай Роксолане и Гуинну, что это личная просьба, в их интересах мне помочь. Роксолане, если вздумает медлить или капризничать, напомни о красном жемчуге и корабле-призраке. Мне наскучили эти легенды, пора начинать новые, например, про странное и жуткое исчезновение королев преступного мира. Гуинну можешь поведать о поддельных артефактах, наводнивших лавки Венгерберга. Я слышал на приёме у короля, как обеспокоенные члены уважаемого Дома Ал'Аллонов, который исправно платит налоги в королевскую казну, посетовали, что наглые, не знающие меры контрабандисты наводнили рынок поддельными кольцами невидимости, что привело к вызову в суд уважаемых членов Гильдии, а также скандалам и разводам в известных семействах, кои и посчитали Аллонов повинными в их бедах, ибо они, Аллоны, клялись, что их товар подделать невозможно. Что такое растрясти Аллонов на злотые, мне никому объяснять не нужно. Эта вольница не может продолжаться бесконечно, тем более, что Его Величество, утомлённый жалобами, обратился ко мне. Вы знаете, как Рупрехт не любит, когда его отвлекают от стрельбы по воронам и игры в каре. К сожалению, законных методов, как разрешить ситуацию, я не вижу, Гуинн отверг свою причастность к подделкам... а я предрекаю беды Двору Нищих. Мало ли, смерч, наводнение, у дамбы рядом со Двором прохудились стены, тут подмыло, там повело, а там уже и до налоговой с дриадами с проверкой чистоты, пожарной безопасности и начисления налогов недалеко... это печально, Лесс.
