Эксперты по пыльце прибыли.
Как ни странно, свидетельство этих типусов суд принимал. Знакомьтесь — Йонни и Ройни, феи-наркоманы, учуют пыльцу где угодно, даже железо им не может помешать, на чём, собственно, братцы и погорели. Обожглись, когда пытались выкрасть заветную баночку с голубой сияющей пыльцой, да не у кого-нибудь, у самого Коркорана. Мучительную, с эльфийским изуверством, казнь заменили заточением у нас, с применением их способностей и нездоровых пристрастий на благо Арканума. Коркоран мог проявлять милость, особенно если его просит о милости старый добрый враг, Виктор, Глава Ордена Ловчих и просто вампир. Йонни и Ройни были счастливы, жизнь у Порфирия их устраивала даже больше, чем полностью. Дозу они получали, но это зелье не наносило вреда их крылатым тельцам — я переработала состав, и теперь пухленькие, красноморденькие, длинноволосые, с золотистыми локонами крылатые крошечные человечки в курточках и штанишках — Йонни в ало-оранжевом, Ройни в сине-зеленом, повисли в воздухе передо мной, алчно блестя глазками. Я вздохнула. Суррогат пыльцы не может заменить настоящую отраву, как ни старайся, я понимала, что использовать болезнь этих великовозрастных малышей жестоко, зло, что так нельзя, но они согласились служить (а кто бы не согласился?!) и вроде бы не страдали, когда вожделенный наркотик уплывал у них прямо из-под носа, в буквальном смысле. Моё мнение, к сожалению, ничего не значит, я прекрасно представляла, что на воле они моментально примутся за старое, то есть за охотой на пыльцу и отравлением собственных крошечных организмов. На фей пыльца оказывала не возбуждающе-похотливое действие, они впадали в долгую эйфорию, и могли даже умереть от голода, в таком состоянии им не хотелось есть, летать, они падали, ломали крылья, ноги, руки, они погибали... Так что, Кайра, может, они и живы-то благодаря нам, пусть мы и используем их слабость? Тем более, что цель была благородной — поиски убийц? К икабодам, Кай, опять малое зло ради большого добра, сейчас не время для философии и терзаний!
— Сачем мы нужны тебе, больсая селовечка? — крутнувшись вокруг себя, спросил Йонни. Отъелся он так, что стал похож на яблоко с крыльями. Шепелявая речь немного мешала, но я понимала, что они говорят, несмотря на многочисленные выбитые зубы, полученные ими в бытность диких наркоманов.
— Где угосение? — вмешался Ройни. Он всегда отличался тем, что говорил кратко и по делу. — Селье сварила?
— Зелье после работы, ты знаешь правила, фей.
Ройни прищурился.
— Угосение сейсас, потом может угосения не быть.
— Да! — Йонни снова сделал круг. — Не быть!
— Быть, — заверила я.
— Не быть! Не быть! Быть — не быть! — заверещал Йонни, кувыркаясь в воздухе.
— Ты о чем, уважаемый? — не выдержала я.
— Туда смотри, — Ройни ткнул крохотным пальцем куда-то мне за спину.
Я обернулась, вросла в землю. Мне захотелось кричать, но железные пальцы сжали горло.
Ауры в эсператоре бледнели на глазах. Даже то ничтожное доказательство, что у меня было, сейчас исчезнет, и я ничего, ничего поделать не могу!
— БЕЗИМ! — заорал Йонни, схватил брата за локоны и пожужжал к выходу, волоча следом за собой матерящегося на фейском Ройни.
Мисти спрыгнула с полки, закружилась вокруг меня с хриплым мяуканьем, настойчиво толкаясь лбом мне в ноги, а я всё колебалась, не могла решиться уйти — я доверяла чутью феев, тем более Мисти, но хоть что-то же я должна спасти!
Мисти взвыла, вцепилась мне в лодыжку, распоров когтями тканевый сапог, теперь уже взвыла я, выпала в коридор, схватившись за ногу, но всё же успела захлопнуть дверь, что стоило мне падения и, стопудово, синяков на попе, и Икабод с синяками!
Сзади бахнуло, зазвенело битое стекло, из щели под дверью потянуло вонючим дымом, будто вмиг протухла тысяча яиц. Каждый новый взрыв и звон братцы встречали комментариями вроде "вз-зик", "ж-жмяк" и `кляк', и с каждым "кляк" мне становилось всё хуже и хуже. Каждая колбочка, каждое стёклышко, каждая баночка-скляночка были для меня, как дети. Я села, невольно застонав от боли, Мисти лизнула меня в лицо, дыхнув запахом крови. Я не обиделась на неё, кошка спасла мне жизнь, на коже лодыжки остались еле заметные белые следы, Мист не поцарапала меня до крови, как показалось поначалу. Опершись спиной о ледяную каменную стену, я, сцепив зубы, слушала, как моя лаборатория перестаёт существовать. Смотреть на убийство мне не хотелось, да и опасно было. Крохотное оконце было из закалённого и противомагического стекла, но риск остаться без глаз всё же был. Что это такое? Почему колбы стали взрываться?
Дождавшись, когда в лаборатории прекратит звенеть и громыхать, я кое-как встала, осторожно заглянула через оконце внутрь.
Феерия красок была похожа на праздничное выступление магов, что расцвечивали небо фейерверками и шутихами, вот только это было не небо, это была моя драгоценная лаборатория и, что гораздо хуже, там было то, что ещё осталось от тела Анн. Сквозь цветные плотные клубы дыма мне удалось разглядеть, что стеклянная крышка разбита, прах Анн смело подчистую, я уже не говорю о моем эсператоре, от него осталась лишь почерневшая подставка.
— Всё сгорело, — пялясь в окошко рядом со мной, проворчал Йонни. — Селье было там?
Я не стала врать. Братья изобразили танец-полет разозлённых шершней, разве что шершни не шепелявят ругательства, а я улыбалась, глядя на них. Пронзительно громко выла тревога, ругались феи, нервно прядала ушами Мисти, ауры уничтожены, лаборатория сгорела, а я улыбалась. Через оконце я видела, что сработали охранные заклинания, мою лабораторию и всё, что в ней, заливает потоками воды, тонкие ручейки уже заскользили из-под двери, побежав по серо-чёрному мрамору, дым из радужного посерел, стал грязно-жёлтым, занявшийся тут и там пожар пыхнул черным и стих. Сирена взвыла последний раз, наступила тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды, что вытекала из-под двери лаборатории, жужжанием крыльев феев, да их шепелявым ленивым переругиванием.
Сгорело не всё. К счастью и моей девичьей дырявой памяти, у меня на леднике в сумке ещё остался Патрик, и, самое главное — инцидантор. Его кончик был во рту Анн, может, эта, гоблин бы её побрал, неизвестная мне взрывчатая смесь, не добралась до моей сумки? Ткань сумы с защитой от магии, с отталкивающей пропиткой, не говоря уже об обычной грязи, не зря же я отвалила за вещицу три получки и кольцо с бриллиантом. А ведь есть ещё одежда и вещи Анн, что поутру привезли гарпии, может, белье и пригодится, аура частично остаётся на вещах, не говоря уже о поте и интимных выделениях тела. Да, работа грязная, но важная и, на мой взгляд, ничуть не хуже других. Я копаюсь в реальном грязном белье, а репортёры Венгербергского "Вестника" часто бултыхаются в такой грязи, что им остаётся мне только завидовать. Но, всё же — почему эсператор? Почему ауры? Я использовала магию артефакта, может, произошла реакция? Я не в первый раз использовала "Еву", и никаких взрывов и прочих неприятностей раньше не случалось. Хотя, в этом деле полно всего, что раньше "не случалось" ... Хватит прохлаждаться, надо спешить, лучше перебдеть, чем недобдеть, пока с сумкой и её драгоценными уликами ничего не произошло. Пока тихо, значит, сумка цела, иначе уже вовсю бы вопила сирена. На леднике, в кухне, оружейной и других служебных помещениях стоят тревожные маячки, дорогущих контуров там нет. Слава Икабоду, Мэлл не слышал, что у меня стряслось, иначе бы уже хлопотал и причитал надо мной перепуганной квочкой. Хранилище изнутри отлично защищено от внешних угроз, мой пожар и взрыв никак не угрожал храну, стены там мощные, глухие, маячок мог и не сработать, не посчитав угрозу смертельной, а если и подал, Мэллан мог его не услышать, особенно если творил заклинание. Магов во время колдовства хоть кастрируй или налысо брей, ничего не заметят, да и свободные комнаты, куда должны были сложить вещи из дома Д'Хон, оставались лишь в самой дальней стене огромной залы, далеко от входа, эти комнаты-хранилища наглухо закрывались противомагическими и прочими "противо", Мэлл в такой комнате не услышал бы и раскатов Конца Света. Вообще, в Аркануме маги-менталисты жили, как мой усопший крыс жил-бы-поживал в головке сыра, остальные "безментальные" арканумцы вынуждены были общаться при помощи резонаров, или всё той же старой почтовой службы, посыльных, башен-контактеров или почтовых птиц. Виктор, Мэллан или любой другой маг могли спокойно переговариваться, подать друг другу знак в случае чего, а мы, несчастные обезменталенные подданные, должны тратить денежку за услуги почты, резонаров, или дать полушку рассыльному, если надо передать письмо без всяких затей.
Глухой, едва слышный взрыв в стороне, где было хранилище, ошеломил меня, оглушил. Я, потеряв дар речи, пару секунд длинною в жизнь смотрела в сторону огромных дверей, что были дальше по коридору, из-за которых послышался тихий гул, руны на черных досках осветили полумрак алым — сработала защита.
Мамочки мои, икабоды, гоблины и орки, я найду, я убью тебя, ферно!
Мэллан! Мэлл!
Он должен быть в хранилище!
16
Я подорвалась, побежала, пока мчалась к хранилищу, успокаивала себя, что защита в хране много мощнее, чем в лаборатории, что с Мэллом всё будет в порядке, он маг, он должен успеть выставить щит, что перед взрывом феи и Мисти что-то почувствовали, значит, и Мэлл должен был! Мысли метались в голове, искря, сталкиваясь, ужас от того, что мне ярко и кроваво представлялось, победил все разумные доводы, лишил разума.
Я затормозила у ворот хранилища, обитых кованным железом, руны на черных досках грозно светились алым, знаком того, что входить нельзя. И что?! Мне надо!
Меня трясло, я зачем-то вцепилась в здоровенное кольцо, что было вместо ручки на правой створке, рванула изо всех сил. Тревога сработала, значит, надо просто дождаться подмоги, но я не могу, не могу ждать! Мэлл! Он мог, он должен был спастись, там есть особая, с усиленной защитой комната, ведь в хране не только улики вроде обычных вещей, мебели, украшений и прочего, там и магические артефакты с мест преступлений, вот они-то и хранятся в отдельном помещении за жаропрочными и магически непроницаемыми стенами. При взрыве, который, не сомневаюсь, того же происхождения, что и в моей лаборатории, защита храна должна моментально залить очаг пеной из противомагических и противопожарных зелий, активировать защитные свитки, защита умна, она сама определяет угрозу, но она не может определить всего! Ни Курт, ни Морт, а их носы много лучше всяких контуров, ничего не заметили, а меня спасла Мисти и феи! Я с ненавистью уставилась на полыхающие руны. Браслет раскалился, жёг руку.
— Не открыть, нузен клюс, — пискнул Йонни.
— А ты откуда знаешь? — рявкнула я. — Пыльцу искали, да, несмотря на запрет и казнь?
Йонни отлетел от меня подальше, захлопал глазами, съёжился.
— Не криси на брата, — Ройни налетел на меня, но остановился буквально перед самым моим носом. — Он не виноват!
Прости, фей. Он правда не виноват.
— Ты как, цела? — раздалось из-за спины. — Напугала до смерти! Верхний маячок тревоги почему-то не сработал, всё Виктор со своей d'hussaim, бережливостью, d'erarrous, если бы не Зулла, мы бы и не знали ничего, даже псы вели себя, как всегда! Она молодец, ей что-то то ли послышалось, то ли померещилось, и она подняла тревогу, — заговорил Овод, бледный, как смерть, даже в полумраке видно, как лихорадочно блестят глаза, но, кажется, трезв, просто, наверное, перенервничал из-за меня. С ним Зулла, лицо серьёзно, губы сжаты, передо мной стоял воин, готовый к битве, казалось, обычная белозубая улыбка исчезла навсегда.
— Верещалка могла быть стара, могла быть сломан. В Орден мог есть враг, — сказала Зулла. — Найти, проткну копье, как червяк.
— Овод, там может быть Мэлл! Что, как нам открыть? Ключи у Виктора! — бросила я. — Наверху Мэлла никто не видал, может, он всё-таки где-то задержался?
Дроу, и так смуглый, потемнел лицом.
Ясно. Отчаяние все больше и больше лишало меня разума, я не знала, что мне делать, как помочь, куда бежать, как открыть эти проклятые двери и спасти Мэлла!
Послышался топот, подбежали остальные, стали рядом с дроу и амазонкой. Икабод, как же я им была рада!
Хмурый, настороженный Порфирий, суровая Марта с поварёшкой наперевес, Курт и Морт, вывалив языки, обосновались во втором ряду сборища.
— Все вон идить, — Мортира отодвинула Овода, встав у дверей, добавила пару непечатных слов, от которых даже у Кента бы щеки загорелись, и, покопавшись в кармане глубиной с океан пару невыносимых минут, достала здоровенный ключ, сияющий синим. — Все бежить к гоблин, быстро-быстро, шоб вас я в великана дупло видела, вас раздавить, как вонючий клоп, мне потом мой-убирай, да! Можете не ходить, если бережетесь жить, я предупредил, клянусь мечом Торбина и бородой Торбин-жен!
С этим напутственным словом она вставила ключ в огромный замок, повернула раз пять в одну сторону, раза три в другую, потом я потеряла счёт, куда и сколько раз она поворачивала, потом Марта, снова зарывшись в кармане, достала нечто, похожее на медаль, и приложила к еле заметной выбоине внизу двери, артефакт вошёл в ложе, как в родное, засияв ярко-голубым, кровавые руны на дверях погасли.
Врата открылись.
На меня дыхнуло запахом озона, гари, чего-то едкого, ужасно вонючего. В том, что случилась беда, я уже не сомневалась. Передо мной тянулись стеллажи с коробками, коробочками, по периметру шли комнаты за стеклянными дверями, где хранились крупные вещи, с полок и стен, шипя, как стая гадюк, стекала пена, покрывая коробки, пол, сверкая радужными пузырями. Я лихорадочно оглядывала зал, с той точки, где я стояла, никаких следов взрыва и пожара не было видно, только пена, только страшная вонь гари и химии, что погасила магический огонь.
Мисти рванула куда-то между рядов, я, не раздумывая, помчалась за ней. Кошки не собаки, но и Мисти — не кошка, она может привести меня к Мэллу!
— Мэлл! — я бежала, звала.
— Мэлл!
Стеллаж за стеллажом, полка за полкой, я скользила по разлитой пене, следом за Мисти, пару раз чуть не упав, повернула в конце залы, едва увернулась от острого угла с коробами из железа и влепилась в стену, прямо рядом с дверью в комнату-сейф.
Мэлл не успел.
Ему оставалось полпути, полпути до спасения.
Десять шагов ценою в жизнь.
Я подбежала, упала на колени с ним рядом, от жуткого запаха горелого мяса рот моментально заполнился слюной, меня слегка затошнило. Пульс — пульса нет, шея ледяная, влажная. "Зеркало души", что всегда со мной в кармане, посерело, помутнело у его губ, отражение Мэлла исчезло — это приговор, конец. Кажется, я что-то кричала, зачем-то лихорадочно начала стаскивать с плеча его серый любимый плащ, но ту сторону тела, что сожгло, не тронула, каким-то чудом, остатками разума понимая, что нельзя, я, вроде бы, всё-время что-то говорила, умоляла Мэллана не уходить, остаться со мной.
Чьи-то сильные руки оттащили меня, я, кажется, вырывалась, пиналась, ругалась на чем свет стоит, рвалась к Мэллу, понимая, что помочь ничем не могу и не понимая, что помочь не могу. Я видела сердце, мёртвое сердце Мэлла, в страшной клетке из обожжённых рёбер. Я — видела...
