Добро пожаловать домой, мама

Однако я поняла, что Ронли был прав — на пустую голову воспринимать такой поток информации очень трудно. Я даже не буду теперь никого терзать расспросами. И так хватило по самое не хочу.

Олина мне показала ещё, где находится шкаф и как его открыть. Оказывается, достаточно просто слегка навалиться на стену возле кровати, и она отъезжает так же, как и ведущая в ванную. Чувствую, к вечеру в обморок свалюсь — мозг просто не выдержит такого наплыва новшеств.

На меня надели белую майку на бретельках и белые же штанишки до колен — как я поняла, это местное бельё. А сверху так же через голову накинули платье, напоминающее то, в котором я очнулась, только персикового цвета, и вышивка была не такой яркой и обильной — так, мелкие белые цветочки цветочки. Ещё Олина затянула мне талию широким плетёным поясом с длинными кисточками и красиво расправила складки под ним, чтобы ткань струилась. Высохшие волосы она просто перетянула коричневым шнурком с чёрными блестящими бусинами на концах.

Должна признать, выгляжу я неплохо для только что вышедшей из комы. Бледновата, но, думаю, быстро верну себе прежний цветущий вид. Особенно если учесть, что заботой меня собираются окружить аж пятеро сыновей.

Раздался стук в дверь.

— Маааам, к тебе можно? — осторожно поинтересовались с той стороны.

Я замялась и даже немного испугалась. Сердце забилось сильнее, аж в ушах зашумело. Кажется, Ронли разрешил братьям меня проведать... или не разрешил, и его не послушались?

Я опасливо глянула на Олину. Та лишь неуверенно пожала плечами.

Я решилась.

— Можно!

Дверь с душераздирающим треском отъехала...

— ТА-ДАААМ!

Раздался оглушительный хлопок, и я взвизгнула от неожиданности, инстинктивно закрыв голову руками. Конфетти, серпантин, мишура, дождик — всё это с ног до головы осыпало нас с Олиной. Как будто офисный розыгрыш на Новый год!

А вокруг — топот, смех, свист, улюлюканье!

— Мааамаааа! — вопили сыновья.

— Имари, осторожнее, ради бога! — в отчаянии взывала Олина, но её голос тонул в пяти громких мужских голосах.

Меня обнимали, гладили по волосам, брали под руки, целовали в щёки, а я просто стояла, оглушённая, не в силах поднять взгляд на сыновей. Я улыбалась, протягивала руки к радостным парням, я даже не различала, кто из них кто. Я лишь отметила Ронли, и то только потому, что успела с ним познакомиться и запомнить, а остальные так и продолжали быть непонятными личностями.

Я снова пискнула — меня подхватили десять рук, и я едва не захлебнулась дыханием.

— Осторожнее, уроните же! — Олина, судя по всему, чуть ли не плакала.

— Никогда не роняли! — задорно крикнул кто-то.

И вот тут-то я завопила во всю глотку — меня начали подкидывать! Раз, два, три! Я прижала руки к груди, чтобы никого не задеть, и зажмурилась. Сердце было готово выпрыгнуть из грудной клетки, и я затаила дыхание.

Наконец этот дикий аттракцион закончился. Я почувствовала, как меня бережно ставят на ноги.

Меня качнуло, и я замахала рукой, чтобы за кого-нибудь схватиться. В глазах потемнело.

— Мама! — встревоженное со всех сторон. — Мама, что с тобой?!

Последнее, что я ощутила — это то, что упасть мне не позволили.

Пелена в сознании стала проясняться, как только в нос ударил резкий запах. Это не нашатырь — нашатырь противный, а этот скорее приятный, но очень уж сладкий и сильный.

Я словно балансировала между беспамятством и явью. Глубоким обмороком моё состояние не назовёшь, конечно же, однако оно тяжело именно своей пограничностью. Это как температура тридцать семь и два — вроде и не сильно поднялась, а чувствуешь себя просто отвратительно.

Я приоткрыла один глаз и увидела, что надо мной склонились двое: Ронли и его рыжий брат. Остальные держались чуть поодаль и не сводили с меня обеспокоенных глаз.

— Ну, что с ней? — нетерпеливо спросил кто-то из тех, что подальше.

— Да всё нормально, — с едва слышным раздражением отозвался рыжий. — Она просто в шоке. Мам, — тепло позвал он и с ощутимой нежностью погладил меня по голове. — Мама, меня зовут Адори, я твой второй сын.

— Адори, — хрипло повторила я.

— Как ты?

Я поморщилась.

— Вы меня снова в кому захотели вернуть, да? — не удержалась.

— Мам, прости, мы не думали! — раздался покаянный вопль, который резанул по ушам.

На это Адори недобро прищурился и покосился на тех, что в стороне.

— Я предупреждал, что идея плохая, — пробормотал он тихо, но внушительно.

— Ну всё теперь, убей нас, что не послушали!

О, а это беловолосый скандалист. У меня есть подозрения, что он был моей главной головной болью и причиной того, что я цистернами поглощала валерьянку. Интересно, какой он по порядку?

Адори на миг прикрыл глаза и вздохнул. Да-да, надо иметь колоссальное терпение, чтобы как-то ужиться с людьми такого типа, как его блондинистый брат.

Я попыталась приподняться на локтях, но слабость в мышцах мне это не позволила. Тут же две пары сильных рук с обеих сторон подлезли мне под спину и подняли. Я беспомощно привалилась к плечу Адори, и меня тут же обняли. Увидела, как Адори кивнул Ронли, и тот метнулся к столику.

Мне дали деревянную кружку с крышкой, в которой была проделана маленькая дырочка в виде звёдочки. Оттуда поднималась ниточка пара.

— Что это?

— Разум прояснит, — рука на моём плече ободряюще сжалась.

Я подняла крышечку и принюхалась. Вроде бы обычный травяной отвар. На поверхности плавают жёлтые цветочки зверобоя. Всё хорошо.

Фу, горько.

Поверх кружки я украдкой посмотрела на остальных. Слева от меня, у ног сидел каштанововолосый юноша. Он подпёр щёку кулаком и неотрывно смотрел на меня с каким-то напряжённым интересом.

Прямо передо мной, скрестив ноги, находился самый младший русоволосый парнишка. Вряд ли он старше восемнадцати лет. Вид у него был виноватый-виноватый, как будто это лично из-за него я лишилась чувств. Интересно, почему?

А блондин... блондин стоял справа. Статный, подтянутый, как и остальные, он хмуро взирал на происходящее, словно это всё причиняет ему невыносимую боль. Не видно, чтобы он ко мне питал какие-нибудь тёплые чувства. Может, это просто маска?

Странный он. Надо бы заморочиться подходом к нему. Он явно самый сложный человек из всех пятерых.

От отвара заметно полегчало. Кружку у меня забрали.

Молчание так и продолжало висеть, никем не нарушаемое. Сыновья не решались заговаривать и лишь бросали на меня быстрые взгляды. А я поняла, что из всех знаю имена только двоих, Ронли и Адори. Ааа, я не знаю, как с ними общаться!

Что ж. Когда-то же надо начать знакомиться.

Однако...

— Есть хочу, — заявила я.

Парни переглянулись и как-то странно покосились на блондина.

— Щас организуем! — звучным голосом провозгласил он и, развернувшись на пятках, вышел из комнаты.

Я удивилась. Сыновья заулыбались, наблюдая за моей реакцией.

— А что, он стряпуха сегодня? — полюбопытствовала я. Всё страннее и страннее, однако.

— Он всегда стряпуха, — ответил младший, и братья дружно захохотали.

Оказалось, что Каони — так звали блондина, который приходился мне третьим сыном — безумно любит готовку. Порой бывает так, что он выгоняет слуг из кухни и становится там полноправным властелином кастрюль, сковородок и половников. По признанию братьев, готовит он просто потрясающе, и вот просто из ничего может приготовить такую вкуснятину, что и королевскому повару не под силу. Я, сидевшая с ошарашенно открытым ртом, невольно заинтересовалась талантом своего беловолосого чада. Странно, обычно такие люди не любят такую кропотливую работу. Может, он таким образом приводит мысли в порядок? Интересно, что он там сейчас стряпает?

Самого младшего русоволосого сына звали Аливи, с ударением на последний слог. Аливи... как изысканно звучит. На французский манер. Представилось что-то легкомысленное, воздушное и кокетливое. Как бисквитное пирожное. По правде говоря, я не знаю, как я могла назвать мальчика таким именем — по-моему, оно совершенно женское. Наверное, я так сильно хотела девочку, что переделала женское имя в мужское и нарекла им очередного рождённого мной представителя сильного пола.

Четвёртого сына звали Тарри. "Вот я не знаю, чего он сейчас молчит, обычно не заткнёшь", — фыркнул Ронли, за что получил от Тарри удар подушкой. Это окончательно разрядило обстановку, и я почувствовала себя увереннее. Имена я запомнила сразу, кому какое принадлежит — тоже. Фух, не запутаюсь. Мне ещё подобного конфуза не хватало.

Братья были уверены, что Каони не забудет накормить и их, и поэтому мы все дружно направились в сторону кухни. Я для надёжности опиралась на руку Адори, а то мало ли, свалюсь опять в обморок и лишу сыновей спокойствия.

Путь в кухню оказался длинным, и я вертела головой по сторонам, внимательно рассматривая коридор и мельком — комнатки, двери в которые были слегка раздвинуты. Ещё я заметила, как в эти щели украдкой подсматривают какие-то люди — прислуга, видимо, привлечённая шагами и громкими голосами своих имари. Думаю, весть о моём пробуждении уже всех взбудоражила, и теперь ещё целую неделю будут сплетничать. Думаю, стоит также познакомиться с каждым из слуг. Интересно, они меня любили? Или я была самодуром? То есть самодурой?

Стены в коридорах покрыты деревянными лакированными панелями — из-за этого казалось, что тут всегда тепло даже в холодное время года. Странно, но я повсюду: в воздухе, в горшках с цветами, в необычных картинах на стенах, в циновках на глиняном полу — ощущала нечто странное, как будто чужеродное... хотя нет, скорее не чужеродное, а просто постороннее, словно кто-то решил вмешаться в пространство и подделать его под себя. Как я это ощущала? Да даже не знаю. Как будто видела какие-то завихрения, ползущие по стенам, хотя в то же время и не видела, они словно и зримы, и одновременно незримы. Причём в этих явлениях не было однородности — такое чувство, что кто-то сначала сделал так, как ему удобно, а потом уже другие начали вмешиваться и вносить изменения.

Невероятно просто.

Может, это я так магию чувствую? Олина сказала, что я маг...

Временами цельные деревянные панели уступали место ажурной резьбе от пола до потолка. Выполнена вся эта красота была так тонко и так вычурно, что в первый раз я не выдержала и, придержав Адори за руку, коснулась этого кружевного чуда. Лаком белое дерево покрыто не было, зато отшлифовано чуть ли не до блеска. Одна панель изображала стайку бабочек, вторая — птиц, третья — берег, поросший камышами, четвёртая — ивняк... У меня снова закружилась голова от впечатлений и переживаний, и я покрепче вцепилась в рыжеволосого сына.

Картины здешние тоже отличались. Я заметила, что акцент в образах делался не на объёмность и тени, а на изящество линий и штрихов. Красота контуров — вот что главное. На некоторых картинах даже не было никаких красок, кроме чёрной. Надо будет рассмотреть внимательнее. А вдруг я умела рисовать?

Про буйную зелень в горшках и кадушках и говорить нечего. На мой вопрос Аливи ответил, что я до экте была заядлой любительницей цветов, посему и развела целый ботанический сад прямо в доме. Что правда, то правда — комнатные растения я любила ещё в прошлой жизни, которую покинула. Однако моим любимчиком так и останется тот самый кактус у компьютера, который как-то раз имел честь быть скинутым на пол мохнатой рыжей лапой.

Наконец мы подошли к кухне.

— Молчи, я сказал! — раздался оттуда гневный вопль. — Хочешь утопиться?!

Я остановилась. Адори вопросительно оглянулся.

— С кем это он так?

— С огнём, — небрежно отозвался Тарри. Голос его был чист и словно бы звенел в глубине.

С каким ещё огнём? С тем, на котором готовят? В этом доме огонь умеет разговаривать?!

Меня потянули за собой.

Кухня оказалась огромным помещением с длинным столом посередине, несколькими плитами вдоль стены и полками, заставленными кучей всякой разной посуды. Каони стоял спиной к нам и сосредоточенно возился возле одной из плит, помешивая деревянной лопаточкой что-то, что аппетитно шкворчало на сковородке и источало одурительно вкусный запах — желудок заурчал, а мне пришлось поджать губы, чтобы сдержать поток голодной слюны. При этом сын с кем-то недовольно разговаривал.

— Да, хозяйка очнулась, и рискни только что-нибудь ей поперёк сказать... Мама! — он резко развернулся в нашу сторону. Заплетённые в косу платиновые волосы хлестнули его по руке. А фартук-то у него как, фартук! Сиреневый в жёлтую ромашку. Как очаровательно!

Надо же, он впервые за всё время обратился ко мне лично. Я нерешительно улыбнулась — хоть убей, я не знаю, как с ним общаться. Боюсь. Сказану что-нибудь не то, а потом мне в ответ польётся

Тем временем Каони недобро прищурился на братьев.

— А вы чего всей толпой приперлись?

— Жрать захотели! — в том же тоне ответил Тарри.

— Жрали уже сегодня, обойдётесь, — огрызнулся Каони и вновь отвернулся к плите.

— Один раз жрали! Голодом уморить решил? — подал голос Аливи, но я заметила, как тревожно он заступил за спину невозмутимого Ронли.

— А ты вообще хлебалку прикрой! Осмелел больно! — казалось, Каони сейчас лопнет от гнева. — И вообще я теперь только маме готовлю, ясно? На остальное слуги есть!

Почему-то мне показалось, что сейчас Каони тщательно фильтрует базар и не срывается в забористую брань, хотя видно, что соблазн велик. Эх, если бы меня тут не было, то стоял бы мат-перемат, причём не только со стороны Каони — братья в долгу бы не остались.

— А может, вы просто не будете ругаться? — скромно внесла я робкое предложение. Конечно, мой тонкий голосок могут не услышать, но всё же попытка не пытка.

Как ни странно, но мне с готовностью вняли. Плечи Каони расслабленно опустились.

— Хорошо, мам, — бросил он через плечо.

Сыновья вольготно расселись за стол, что посередине. Я последовала их примеру.

— Каони, а ты с кем разговаривал? — осторожно спросила я в надежде хоть как-то завязать диалог.

— С элементалем, — с готовностью отозвался сын, не оборачиваясь. Потянулся к кастрюльке у стены и что-то в ней помешал. — Эта огненная сволочь только со мной общается. Тебе будет хамить через слово.

— Что-то я его голоса не слышала...

— И хорошо! Не подходи к нему вообще.

— Конечно, будет хамить! — воодушевлённо вмешался Тарри, который, как я поняла, отличался повышенной говорливостью. — Это он от тебя набрался! И ты думаешь, элементалю понравится, если его постоянно будут пугать водой?

Каони не ответил, но послал брату такой взгляд, от которого впору умереть. Тарри, впрочем, умирать не собирался, да и вообще не придал значения этому взгляду. Ронли с усмешкой наблюдал за развернувшейся сценой, Адори всеми мыслями был где-то далеко, а вот на лице Аливи царило такое выражение, будто он лимон съел.

Странно. Вроде разлада такого уж нет, но Каони явно противопоставляет себя остальным. Что же такое происходило в нашей жизни, что третий сын чувствует себя не в своей тарелке? Как я к этому всему относилась и почему допустила подобное?