В начале пути

...Она отчаянно целуется с каким-то длинноволосым блондином, заталкивая его в комнату и на ходу стаскивая одежду...

...Она проснулась на рассвете. Посмотрела на лежащего рядом парня, осторожно выбралась из-под одеяла, оделась, написала на сигаретной пачке: "Спасибо" и ушла.

Вчерашнее отчаяние прогорело, превратившись в глухую боль, которая останется надолго... Джанет шла, куда глаза глядят, и очнулась только на пустом пирсе.

Мелкие волны тихо накатывались на серый бетон и гасли, кричали птицы, доносился несмолкающий портовый шум, за спиной поднималось солнце и на воду ложились длинные тени... Девушка подняла руку, глядя, как тянется к Альхесирасу тень, закрыла глаза, подставив лицо поднимающемуся ветру.

Боль не ушла и не уйдёт — но средиземноморский рассвет сделал все человеческие проблемы ничтожными и сиюминутными. Умрёт она, умрут все, кого она знала, время источит в песок бетон, исчезнут города — а солнце всё так же будет подниматься над Скалой... И так будет даже тогда, когда некому будет назвать их солнцем и Скалой. Что рядом с этим всё человечество? Мгновение. Что рядом с этим человеческая жизнь, человеческое горе? Меньше, чем пылинка... Мир вокруг неё живёт своей жизнью — и её отец по-прежнему часть этой жизни — а значит, в каком-то смысле жив. И пока живы те, кто помнит его, он останется жить в их сердцах...

Опустившись на колени, Джанет зачерпнула воды, плеснула в лицо и поднялась, глядя в небо.

— Папа... — прошептала она. — Пожалуйста, прости свою глупую дочку...

Рокуро. V

Мерный стук колёс убаюкивал. Окадзима поправил мешок, подложенный под голову, отвернулся к стенке и закрыл глаза.

Пока что всё складывалось не так уж и плохо — по крайней мере, для его полка. Да и для него самого, в общем-то, тоже — жив, цел (два пальца, оставшиеся под Харбином не в счёт), еды много, выпивку дают... Настоящий солдатский рай, если бы от полка не остались огрызки.

После мясорубки под Харбином Первая дивизия отчаянно нуждалась в пополнении, и новобранцы уже были отправлены... Но ждали в Шанхае, где дивизия должна была остановиться на отдых перед отправкой в Индокитай. В общем-то, это было вполне логично — пополнения всё ещё прибывали, а дивизия останавливалась на две недели — меньше времени на слаживание выделять было бессмысленно, больше — невозможно, но Ичиго это всё равно раздражало. Его вообще раздражало почти всё, и он редко стеснялся своё раздражение высказывать...

Окадзима приятеля понимал, и очень хорошо — разгром под Харбином изрядно подорвал боевой дух Маньчжурской армии и почти уполовинил состав. Первому Токийскому ещё повезло — убито было немногим больше трехсот человек, да ещё почти столько же раненых пришлось отправить в госпиталя... Но от Второго Токийского осталось всего три с половиной роты.

Впрочем, всё это мало волновало Рокуро. Две недели отдыха, изрядные деньги, а до того восемь часов сна — только женщин не хватает, но восемь часов можно и потерпеть...

Окадзима проснулся от того, что шум смолк. Секунду спустя сотё заорал:

— Подъём! Стройся!

Окадзима спрыгнул на перрон, потянулся, поправил винтовку и закурил. Отдых... Условный, конечно, но хоть какой-то. В городе, а не в землянке или прямо в окопе. Новости из дома, новые лица, нормальная еда, спиртное и женщины...

— Шагом марш! — скомандовал полковник. — Оружие оставить в казарме, получить деньги у казначея — и можете отдыхать!

Полк отреагировал оглушительным "Банзай!" и бодрым маршем двинулся в сторону казарм. Куросаки, успевший разузнать массу подробностей, охотно делился ими со всеми желающими. По его словам выходило, что пополнение прибудет завтра-послезавтра, а до этого делать будет абсолютно нечего, поэтому в казарму можно будет не возвращаться. Что две недели отпущены в первую очередь на отдых, потому что новобранцев уже вымуштровали и им нужно будет только привыкнуть к полку. Что винную порцию в Индокитае удвоят. Что война так или иначе скоро кончится...

Окадзима слушал вполуха, однако самое главное уловил.

Война окончится так или иначе... Значит, война дошла до той точки, когда победитель уже не сможет воспользоваться плодами победы. Экономика надрывается, фронты, растянувшиеся по всей планете, пожирают всё больше и больше людей, торговые пути рвутся один за другим, и всех волнует, как выйти из войны с наименьшими потерями... Впрочем, Окадзима в политику старался не лезть — ничем хорошим для солдата это не кончится. Вот Юкио — та отлично разбирается во всех тонкостях... Юкио... Давненько они не виделись, но скоро — не пройдет и месяца — они встретятся в Сайгоне.

О том, что будет, если Сайгонская операция провалится, Рокуро предпочитал не думать.

Он вообще предпочёл бы пару дней не думать ни о чём, с головой уйдя в разгул — слишком уж много в последнее время стало мыслей... Причём исключительно скверных.

Рокуро давно растерял все иллюзии — а их и было немного — и теперь надеялся просто дотянуть до конца войны, а там будь, что будет. Вернуться домой, увидеть, как, едва не теряя саквояж, сбегает по трапу Юкио, прямо с причала потащить её в мэрию — все церемонии потом, но поженятся они сразу же... Она сама на этом настаивала в последнем письме.

Рокуро улыбнулся — любимая писала регулярно, он старался не отставать — а больше ему особенно и не с кем было переписываться. Родители — но они писали нечасто, а когда писали — всё больше речь шла о его старшем брате, правительственном чиновнике. Ещё писал Такэда-сенсей — но, разумеется, только по делу. Присылал учебники, хвалил успехи... Окадзима покачал головой — всё это стоило оставить на потом, а сейчас его ждали улицы Шанхая, бары и публичные дома...

... Окадзима был не слишком уверен, что именно творилось за прошедшее время — но судя по тому, что очнулся он в компании Куросаки и трёх девиц, одна из которых оказалась медсестрой Второго Токийского, отдых прошёл весьма бурно... Похмелья, как ни странно, не было, хотя выпито было явственно немало — хотя сколько именно, он вспомнить не мог, даже если бы и хотел. Но желания и не было, и потому Окадзима аккуратно перебирал воспоминания, надеясь, что там не обнаружится чего-нибудь... лишнего.

Тем временем проснулась медсестра. Огляделась, неторопливо встала, столь же неторопливо оделась, вежливо поблагодарила Окадзиму и спокойно ушла. Проводив медсестру взглядом, Окадзима пожал плечами — такого он не ожидал — и решил последовать её примеру.

Пока он искал одежду и одевался, проснулись и остальные — и тут же устроили бурную дискуссию. Девицы настаивали на оплате сверхурочной работы, Ичиго, в принципе, не возражал, но расчёт предлагал исключительно в зуботычинах... В итоге сошлись на том, что девицы своё получили ещё вчера, и сегодня заработали только "спасибо".

— Который час? — осведомился Окадзима, когда они почти добрались до казармы.

— Одиннадцать, как раз успеваем, — Ичиго покосился на часы. — Построение в двенадцать, можно не напрягаться... Я так даже побриться успею.

Рокуро в ответ на это только фыркнул. Ему, в отличие от приятеля, бритьё пока не требовалось, но и появляться на плацу прямо из борделя было неразумно, так что свободный час был весьма кстати...

Ровно в полдень горнист протрубил общий сбор, и остатки Первого Токийского выстроились на наспех расчищенном пустыре, заменявшем плац. Напротив них кое-как построились новобранцы, и Куросаки, внимательно изучавший эту толпу, скривился.

— Ксо, да это же просто дети! Кто вообще додумался тащить их на передовую?

Новобранцам действительно не было и двадцати лет, а кое-кому, как подозревал Рокуро, и восемнадцати. Более того — среди них были и женщины... Не медики или связисты, не корректировщики, даже не снайперы — всё это было более-менее привычно — а обычная пехота. Похоже, дела в Японии обстояли не слишком хорошо...

Полк тасовали долго — больше трёх часов. В итоге в каждом отделении оказалось не больше трёх-четырёх новичков — исключая чисто женский взвод — а отделение Окадзимы пополнилось одним человеком. Восемнадцатилетним и выглядевшим ещё младше парнишкой — младшим сыном какого-то самурайского рода, судя по стрижке.

— Нито хэй Такэда Сокаку! — вытянулся парень. — Восемнадцать лет, доброволец! Пожалуйста, позаботьтесь обо мне!

— Такэда... — протянул сотё. — Восемнадцать лет... Окадзима, Куросаки, малец на вас научите его плохому, да побыстрее.

— Будет исполнено! — приятели аккуратно оттёрли новобранца в сторону.

— Значит, Такэда... Ты вообще парень? — осведомился Ичиго.

Сокаку покраснел и принялся расстёгивать пояс.

— Ладно тебе, — махнул рукой Рокуро. — Верим. Просто извини, но на девчонку ты и впрямь похож.

— Окадзима-сэмпай, я приписал себе год — мне только-только исполнилось семнадцать. Вы ведь понимаете, кто мой отец?..

— Адмирал Такэда?

— Да. Младший сын в старинной семье, да ещё и в мать пошёл и внешностью, и характером... Дядя Сингэн всегда говорил, что мать дочь хотела, а родился я... Короче говоря, в семье меня никогда не принимали всерьёз. А я не могу так! Я — это я! Не замена дочери, не адмиральский сын, не перспективным жених... А просто Такэда Сокаку! Я не нуждаюсь в чужой славе! Я сам добьюсь всего, что мне суждено!

— Даже если это будет безымянная могила? — спокойно спросил Ичиго.

— Если такова карма, то да, — не менее спокойно ответил Такэда. — Но это будет моя могила.

— Вот как... — задумчиво протянул Окадзима. — Что ж, не самое плохое желание... Но и не лучшее. Не знаю, как ты себе представляешь войну — но в любом случае ты ошибаешься. Война — грязь и кровь, и больше ничего. Слава, почести, награды — всё это чушь. Пустота. Реальны только кровь и грязь... Вечность крови и грязи...

Такэда не ответил. Окадзима тоже не стал продолжать — пока что говорить было не о чем. Потом, когда — если — мальчишка переживёт первый бой... Тогда говорить будет незачем — он и так всё поймёт. А его, Окадзимы, дело — сделать так, чтобы он выжил...

В казарме новичкам показали их места и приказали сложить вещи, обедать и приступать к учёбе.

— И если кто-то думает, что всему уже научился, — напутствовал солдат сотё, — то он полнейший кретин, самый тупой, какого только видела Япония!

Большинство новобранцев ему не поверили — и зря. Ветераны могли бы рассказать очень много интересного... но не стали. В некоторые вещи невозможно поверить, не увидев их своими глазами. Да и отказать себе в удовольствии полюбоваться вытягивающимися лицами новичков не мог никто.

Такэда, обнаруживший, что от того, чему его учили, толку мало, сохранил полнейшую невозмутимость. Он молча выполнял все приказы, не задавал ненужных вопросов и уж тем более не вспоминал о своём титуле. И он не искал одобрения командиров и сэмпая, а просто делал...

— Неплохо, кохай, — Окадзима закурил. — Я ожидал худшего... Но тебе ещё работать и работать. Уж не знаю, зачем вас там учили, но учили зря — все эти ружейные приёмы и шагистика не нужны никому. Ладно, всю эту чушь мы выбьем, а вот стреляешь ты хорошо...

— Благодарю, сэмпай, — Такэда коротко поклонился. — Я оправдаю ваше доверие. Во что бы то ни стало оправдаю.

— Не на параде, кохай, — отмахнулся Окадзима. — Разочарован?

— Я ожидал чего-то подобного.

— Вот и отлично. Вообще, тебе повезло попасть именно к нам — у нас отличные офицеры, без шуток. Можешь себе представить, чтобы тайса прикрывал спину обыкновенного солдата? А я, между прочим, жив только благодаря ему. Видел бы ты, как он мечами орудует... Хотя нет, лучше не надо. Если уж дошло до того, что офицерам приходится пускать в ход меч — дела плохи...

— Хироэ-сан хорошо владеет мечом?

— Лучше всех, кого я знаю.

— Согласится ли он улучшить мои навыки?

— Спроси сам, — пожал плечами Рокуро. — Если у него найдется время — займётся, почему бы и нет?

Веселье кончилось, и начались армейские будни — марш-броски, стрельбы, городской бой, отражение воздушных налётов... Многое было знакомо со времён собственной учёбы, кое-что стало привычным уже на фронте — ничего нового для Окадзимы, но непривычно для новичков. Ну и, разумеется, кое-что оказалось плодом больного воображения штабных бумагомарателей, безнадёжно оторванных от реальности... Впрочем, нас эти странные идеи все вскоре перестали обращать внимание, а выполнять и не собирались.

— В таких случаях русские говорят: строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения, — заявил Ичиго, когда очередная штабная инициатива была благополучно проигнорирована. — Так везде, вот что я вам скажу.

— Ты-то откуда знаешь? — фыркнул сотё.

— Много где был, сотё-сан, много чего видел... — пожал плечами Куросаки. — Такие дела...

— Новички вам как? — унтер-офицер неторопливо скрутил самокрутку.

— Новички как новички, — пожал плечами Куросаки, протягивая зажигалку командиру. — Хотя кохай выделяется...

— Маленький Самурай?

— Ну да. Парень старается изо всех сил, и получается у него неплохо, вот только он почему-то думает, что его хвалят только потому, что он — Такэда... Я его переубедить никак не могу...

— А что, не за что хвалить?

— Как раз есть.

— Ну так дай ему пинка, если чудить будет, — посоветовал сотё. — И готовьтесь, ребята, скоро выходим. Грузимся на корабли — и во Вьетнам. В Хайфон или сразу в Сайгон — это уж как флот сработает...

Дни тянулись за днями, две недели подходили к концу — оставалось всего два дня.

Окадзима стоял на крыльце казармы и курил, наслаждаясь тёплым днём. Мимо мелькали люди, по своим делам поехал рикша без пассажиров, с криком "Большое сражение!" выскочил из-за угла мальчишка с газетами... Бросив ему монету, Окадзима забрал газету и развернул её.

"Грандиозное морское сражение" — гласил заголовок на первой полосе, прямо над фотографией поднявшегося над морем дымного гриба. Два линейных флота сошлись в двадцати шести милях к востоку от Сайгона — и Япония больше не властвовала на Тихом океане. Статья занимала что-то около половины полосы, а всё остальное было отдано под список погибших. Дрожащими руками Окадзима развернул газету, надеясь не увидеть знакомого имени — но его худший кошмар сбылся, воплощённый в короткой строчке: "Тайи Васиминэ Юкио, старший хирург".

Мир вокруг просто исчез, растворившись в заполненной болью и отчаянием пустоте. Перед глазами намертво застыли разбитые очки на песке — хотя и этого не могло остаться. Не будет никакой встречи в Сайгоне, не будет свадьбы — ничего уже не будет. Ничего и никогда. Не будет даже могилы — ничто не могло уцелеть в операционной, когда туда ворвался поток раскалённых газов... Юкио... Маленькая смешливая девушка, невероятно добрая и отчаянно смелая... Он так мечтал прожить с ней всю жизнь, а всё, что осталось ему теперь — тонкий, едва заметный шрам там, где Юкио когда-то зашивала рассаженную при падении с велосипеда бровь...

— ...Сэмпай! Очнитесь, сэмпай! — Рокуро непонимающе смотрел на разбитые в кровь кулаки, на мрачную Акаги, на заплаканного мальчишку Сокаку, на курящего у окна Ичиго...