В начале пути

Некоторое время Окадзима молча смотрел на уносящуюся назад дорогу. В самом деле, что ему делать в Японии? Семьи у него больше нет — по их собственной вине, любимая мертва... По сути дела, ему некуда возвращаться. "Асахи"? Как знать, примут ли его обратно. Учёба? Перейти на очное обучение не хватит денег, и профессор тут не поможет...

— Не знаю, кохай, — ответил он, наконец, — Просто не знаю. Сначала надо вернуться...

Только когда Гонконг скрылся за горизонтом, молодой японец позволил себе моргнуть. Вряд ли он когда-нибудь снова увидит этот город... Впрочем — всё может быть. Он совсем не так представлял возвращение домой... Нет, не домой — дома у него больше нет. Его родители больше не писали ему, а он — им, и прощать их он не собирался. Если семейка так хочет, чтобы он не позорил своего брата — что ж, он и не будет. Он вообще не появится на пороге дома, который когда-то считал своим. Ну а если кто-то ждёт, что он приползёт, умоляя о прощении... Пусть остаются в мире иллюзий — вряд ли у них останется что-то ещё. А он уж как-нибудь выкарабкается — в конце концов, у него есть немного денег и карабин, который ему оставили вместе с формой и прочим имуществом. У него осталось место в "Асахи" и переписка с профессором, который наверняка сможет дать дельный совет... Ну а в крайнем случае всегда можно будет стать наёмником — Контрактные Роты по-прежнему не остаются без работы...

Четыре дня — и "Токио-мару" вернётся в Нагасаки, где Первый Токийский сойдёт на берег... и перестанет существовать. Как и многие другие — горе побеждённым... Мирный договор ещё не подписан, но его условия известны — и Японии больше не быть великой державой. Армию и флот сократят, корабли поновее заберут себе победители, наложены ограничения на авиацию, а венцом всему — огромная контрибуция. Впрочем, может быть, это и к лучшему — не получится снова закрыться от всего мира...

— О чём задумались, сэмпай? — негромко спросил подошедший Такэда.

— О политике, — ответил Окадзима. — И о тебе, кохай. О тебе и о Сакуре...

— Сэмпай... — еще тише заговорил Такэда. — Она из Сеульского ополчения, и скорее всего — единственная, оставшаяся в живых. Вы были правы тогда, назвав их самоубийцами — они потеряли всё, осталась только их связь... А теперь нет и её. Я вытащил её, и теперь, кроме меня, у неё нет никого и ничего, она бы просто умерла без меня... И я боюсь, что это всё ещё возможно. Она не может оставить меня, а я... Я сам привязался к ней, сэмпай, так что отныне дорога у нас одна. И знаете... Я не хочу вас оскорбить, ни в коем случае, но всё-таки у моей семьи остались кое-какие знакомства, и я могу порекомендовать вас, если понадобится...

— Спасибо, кохай, — усмехнулся Рокуро, доставая сигарету, — но не утруждай себя. Твои связи понадобятся тебе самому, так что не стоит тратить их на меня. У тебя семья, тебе понадобится всё до последней капли, чтобы удержаться на плаву... А я одиночка — как-нибудь да выкручусь. Но обещаю, что если мне понадобится помощь — я приду к тебе. И если узнаю, что могу помочь тебе — тем более.

— Спасибо, сэмпай., — отозвался Такэда. — Спасибо за всё.

"Токио-мару" замер у причала. Забросив за спину вещмешок, Окадзима стоял у борта, смотрел на порт и сравнивал с тем, что запомнилось ему в день отплытия — сравнение явно было не в пользу дня сегодняшнего.

Пустые причалы, застывшие краны, замерший в тупике паровоз узкоколейки... И "международные наблюдатели" — официальные мародёры. Представители стран-победительниц следили, чтобы с их добычей ничего не случилось, разгуливая с хозяйским видом по порту, провожая взглядами грузы, заглядывая через плечо клеркам... Только русские на этом фоне выделялись, держась с таким видом, словно хотели сказать: "Ничего личного, превратности военной судьбы"...

Горе побеждённым.

Спустившись по трапу, Окадзима отметился у писаря, получил бумаги, вышел за ворота и остановился, бездумно глядя в небо.

Он больше не солдат. Шесть лет — а кажется, будто целая жизнь. Впрочем, почему "будто"? Целая жизнь, без всяких оговорок... Шесть лет непрерывного танца со смертью бега по лезвию клинка, шесть лет боли и потерь — и всё это зря. Они проиграли, и Япония ещё легко отделалась — не то, что стёртые с карты Турция и Австро-Венгрия...

Шесть лет слишком сильно изменили его, да и всех остальных тоже. И как знать — сможет ли новый Окадзима найти место в новом мире?..

— Сэмпай! — отвлёк его от размышлений оклик Такэда. — Вы куда сейчас?

— На вокзал.

— Составите нам компанию?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Окадзима.

Вокзал тоже изменился за шесть лет не в лучшую сторону. Обшарпанные здания, полупустой зал ожидания, жидкая очередь к кассам...

— Ого, наш поезд отправляется через час! — радостно воскликнул Такэда. — А ваш — через полтора, вы же в Токио, сэмпай?

— Да, — кивнул Окадзима. — Что ж, кохай, удачи тебе, и будь счастлив.

— Спасибо, сэмпай, — Такэда коротко поклонился, взял за руку Сакуру и вышел на перрон.

Проводив однополчан взглядом, Окадзима прошёлся по залу, купил газету и устроился на скамейке поближе к выходу, поглядывая на часы и изучая новости.

Новости не радовали. Победители рвали империю по живому, ломая связи, лишая заводы сырья, а людей — пропитания. Сотням тысяч японских колонистов пришлось оставить дома и бежать в метрополию — победители не слишком стеснялись в средствах, только русские на Сахалине предлагали всем желающим сменить подданство, а у нежелающих выкупали недвижимость. Хорошо, если за полцены, конечно, но всё же — ведь китайцы на Тайване просто вышвыривали людей из домов...

Разорялись работавшие на армию и флот компании, и даже монстрам приходилась затягивать пояса, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву — даже переход на гражданскую продукцию слабо помогал. У людей просто не было денег — йена изрядно обесценилась, и дела обещали стать только хуже, да и беженцы их никак не улучшат...

Снова взглянув на часы, Окадзима свернул недочитанную газету. Забросил за спину мешок и карабин и отправился к поезду — объявили посадку, и времени оставалось немного... А надежд — и того меньше.

Токио выглядел менее потрёпанным, чем Нагасаки, но столь же мрачным. И столь же запустевшим — шесть лет назад толпы на улицах были куда больше...

Взглянув на часы, Окадзима несколько секунд поколебался, но всё же решил, что сегодня идти в "Асахи" уже поздно и отправился на поиски какой-нибудь недорогой гостиницы. Долго искать не пришлось — старый отель в квартале от вокзала вполне удовлетворял его требованиям... Которых и было-то всего ничего — только крыша над головой, да и всё. Остальное необязательно.

Крыша имелась, но ей отель не ограничивался. За совершенно смехотворную по нынешним временам цену Окадзима получил маленькую, но чистую комнату, душ -и неважно, что общий — и более чем пристойную кормёжку. На войне бывало куда хуже...

Оставив вещи в комнате, Окадзима вышел на крыльцо и закурил, наблюдая за улицей Ничего на первый взгляд не изменилось, но...

Тёмные окна, пустые витрины, злая усталость на лицах прохожих — немногочисленных для субботнего вечера, обшарпанный трамвай на перекрёстке — на второй взгляд перемены были заметными и страшными. Шесть лет не прошли бы даром, даже если бы война окончилась победой — но победы не было. И если в прошлой войне с Россией Японии всего лишь пришлось отказаться от претензий на север Сахалина, Курилы и Манчжурию, сведя всё практически к ничьей, то сейчас... Сейчас они потеряли почти всё. И это "почти" уцелело исключительно благодаря России — новое правительство выдвинуло весьма умеренные требования и очень внимательно следило, чтобы остальные союзники не прихватили лишнего. Зачем им это было надо — Окадзима не знал, да и не слишком желал знать. Во многом знании — многая печаль, а у него и так было не слишком много поводов радоваться...

Затянувшись в последний раз, он выбросил окурок в урну, постоял с минуту на крыльце и ушёл к себе — завтрашний день обещал быть непростым, и стоило как следует отдохнуть...

Окадзима привычно проснулся на рассвете — и не сразу осознал, что ему не нужно, наспех проглотив вчерашний холодный рис и запив его тепловатой водой, бежать на пост. Война закончилась — но он всё ещё не вернулся к мирной жизни... Как и сотни тысяч других — таких же ребят, подхваченных цунами мировой войны и выброшенных на ставший чужим берег. Вчерашние дети, за шесть лет научившиеся только убивать — удастся ли им найти своё место в мирной жизни? Окадзима мог говорить только за себя — и был не уверен в том, что сможет. Что уж говорить о тех, кого со школьной скамьи бросили в самое пекло?..

Выйдя на крыльцо, Окадзима закурил, наблюдая за пробуждающимся городом. Несмотря ни на что, жизнь продолжалась, и Токио оставался столицей — спешили на работу клерки, дребезжал трамвай, неслись по улице мальчишки-газетчики, неторопливо прошествовал по своим делам старый самурай... Страна Восходящего Солнца была тяжело ранена, но жива, и рано или поздно она оправится от ран. Рано или поздно, но сейчас — горе побеждённым.

Докурив, Окадзима взглянул на часы и вернулся в гостиницу — повар уже готовил завтрак, а времени у него было не слишком много, тем более, пока что было неясно, как дела с транспортом...

С транспортом в Токио дела обстояли неплохо, хотя и похуже, чем до войны — но это вряд ли было самой серьёзной проблемой. Гораздо больше Окадзима опасался того, что ждёт его в "Асахи" — совсем не факт, что его вообще примут обратно. Если газеты врали не больше, чем обычно, дела у "Асахи" обстояли плохо, компании пришлось уволить довольно много сотрудников, и совсем не факт, что он не оказался в их числе. Нет, план был и на этот случай, но становиться наёмником не слишком хотелось...

За подобными размышления ми он почти не заметил дороги , но, выйдя на остановке, выбросил их из головы — как всегда перед атакой. Вряд ли то, что ему предстоит, будет сильно проще.

И угадал — Кавагути больше не возглавлял его отдел, а на его место назначили Кагеяму. Его Окадзима практически не знал, и чего ожидать — не представлял, а потому, поднимаясь на шестой этаж, решил не ждать ничего. Чему суждено, то и случится...

С этой мыслью он подошел к кабинету, постучался и вошёл.

— Здравствуйте, Кагеяма-сан. Вас должны были предупредить...

— Да-да, — кивнул Кагеяма, — я в курсе . Присаживайтесь, Окадзима-сан, я сейчас закончу, и займемся вашим вопросом, буквально через минуту.

И действительно, спустя минуту-другую Кагеяма подписал документ, отложил его, и заговорил, глядя на Окадзиму и задумчиво постукивая пальцем по столу:

— Окадзима-сан, я вынужден вас разочаровать — принять вас на прежнюю должность мы не можем. Мы понесли серьёзный ущерб, вынуждены были прибегнуть к сокращениям... Словом, это невозможно. Но поскольку мы обязаны предоставить вам работу, я рассмотрел все возможные вакансии, и вынужден констатировать, что могу предложить вам только должность специального курьера. Если вы примете это предложение, в ваши обязанности будет входить доставка особо важных документов, в том числе и международная. Даже до войны это не было безопасной работой, а вы, насколько мне известно, обладаете весьма обширным боевым опытом... Конечно, возможно, это выглядит, как понижение в должности, но...

Слушая нового начальника, Окадзима взвешивал все "за" и "против" предложения — и первых было заметно больше. В конце концов, вряд ли он смог бы просиживать целыми днями в офисе... Только не после этих шести лет. И уж во всяком случае, это куда лучше, чем неверная судьба наёмника...

-Итак, Окадзима-сан?

— Я согласен, Кагеяма-сан, — ответил он. — Если вы не возражаете, я хотел бы уладить все формальности без промедления.

Ребекка. VIII

Выбравшись из кабины, Ребекка растянулась на траве, заложив руки за голову и бездумно глядя в небо. Мирное небо...

Война закончилась. Ещё тянулись дипломатические баталии в русском Бресте, но и они не обещали затянуться надолго — ни Германия, ни Япония не могли продолжать войну, австрийцы, венгры, чехи и сербы увлечённо кромсали бывшую империю на национальные квартиры, а Турция и вовсе перестала существовать. Что ж, они знали, на что шли, и теперь пожинают плоды собственных решений — горе побеждённым, всё, как всегда...

Завтра в Сайгоне состоится парад в честь победы, а потом... А что потом? Сейчас Ребекка знала только одно — в Америку она не вернётся. Ей просто нечего там делать — война сожгла её, вытравив всё человеческое. Ей — им всем — нет места в мирной жизни...

Потом... Ребекка улыбнулась — она прожила шесть лет, не задумываясь о завтрашнем дне. Зачем, если ты не знаешь, доживёшь ли до заката? И вот теперь можно снова строить планы, думать о завтрашнем дне... Только нужно ли?

— Наслаждаешься? — Фред Дикинсон уселся рядом, снял пилотку и тоже лёг.

— Наслаждаюсь, — согласилась Ребекка. — Вот скажи мне, Фред, что ты собираешься делать дальше?

— Я? Продам свою долю в эскадрилье и подамся в Калифорнию. Есть там у меня друзья, а у друзей дела... — Фред неопределённо помахал рукой, изображая, видимо, эти дела, и Ребекка заподозрила, что полиции они придутся не по нраву. — А ты?

— А я всё никак не привыкну, что планы на завтра имеют смысл, — усмехнулась Ребекка. — Так что — пока сама не знаю. Нас, в конце концов, еще не распустили...

— Вот так уж и не знаешь?

— Ну, точно я знаю, что в Штаты не вернусь — делать мне там нечего. А вот что кроме этого...

— Ну а ты подумай, чем бы тебе хотелось заниматься? — неожиданно предложил Фред. — В смысле, не работать кем-то, а вообще...

— Летать, естественно, — фыркнула Ребекка. — Как будто сам не знаешь!..

— Во-от, — протянул Фред. — Летать. Вот давай от этого и отталкиваться... В армии нас, понятное дело, не оставят, значит, дело ищем на гражданке. В авиапочту тебя точно не возьмут, да и никого из наших — рожей не вышли, пассажирская... Ну, там от бомберов будет не протолкнуться. Остаётся что?

— Курьер. В стране не из высшей лиги, — закончила мысль Ребекка.

— Именно, — поднял палец Фред. — Но и тут без протекции будет нелегко... Если, конечно, строго следовать букве закона.

— Гангстер у нас ты, — отозвалась Ребекка, — но я подумаю...

— Ну, если надумаешь — свистнешь, — Фред поднялся на ноги. — Подскажу один адресок...

Проводив его взглядом, Ребекка ещё несколько минут смотрела на облака, а затем поднялась и отправилась к себе — надо было достать парадную форму и привести её в порядок для завтрашних торжеств, да и собой заняться стоило... По дороге она обдумывала предложение Дикинсона — и чем дальше, тем больше склонялась его принять. На закон ей, по большому счёту, было наплевать, а возможность летать полностью оправдывала в её глазах всё. В конце концов, ей давно уже было очевидно, что в мирной жизни ей нет места. А если так — выбора просто не остаётся, и она обратится к Фреду. Позже.

Приняв решение, Ребекка сосредоточилась на завтрашнем параде — дел всё еще оставалось по горло, а день, между тем, уже клонился к вечеру...