В начале пути

Сон не шёл, и Джанет, чертыхнувшись, выбралась из гамака, натянула бушлат и поднялась на палубу.

Когда-то, когда ей было лет семь, вся семья выбралась в Монако, на выставку, где были картины её матери. Тогда — летом — море было тёплым, спокойным и ярко-лазурным... Сейчас то же самое море были совсем другим. Тёмным и злым, исхлёстанным дождём и разъярённым ветром — и таким оно нравилось Джанет гораздо больше. Море войны... Джанет сунулась в кубрик, схватила альбом и карандаш и принялась рисовать. Ей было далеко до матери, но рисовать она умела и любила. И сейчас, в ожидании боя, она рисовала зимнее Средиземное море.

— Рисуешь? — Стэн на секунду опустил бинокль. — Неплохое занятие... Ты понимаешь немецкий?

— Немного, а что?

— На всякий случай. Может, удастся перехватить нешифрованную передачу.

— Это к Кэт — она свободно болтает на немецком, — блондинка не отрывалась от рисунка. — Как думаешь, их много?

— Не больше пятидесяти... А если серьезно, то две или три... А хватит и одной.

Джанет поёжилась, вспомнив последние новости — не далее, чем позавчера немецкая подлодка походя отправила на дно Английского Канала сразу два крейсера и покалечила третий. Это было настоящим шоком для всей Британии, а во всех базах судорожно усиливали противолодочную оборону...

— Джейн, иди спать, — Гейл снова опустил бинокль. — Завтра утром нам понадобятся твои уши.

С этим трудно было не согласиться, но девушка оставалась на палубе, пока не стемнело окончательно. Вернувшись в кубрик, она убрала рисунок в папку, папку бросила в мешок, завернулась в одеяло и почти мгновенно заснула.

Разбудил Джанет свисток боцмана, игравшего побудку. Выругавшись по себя, девушка влезла в ботинки, накинула бушлат и выбралась на палубу. Ветер усилился, на горизонте сверкали молнии, рядом взлетали на волнах два патрульных катера... Прошмыгнув в надстройку, Джанет хлопнула подругу по плечу, забрала наушники и втиснулась за радиостанцию.

В эфире было шумно. Патрульные катера активно переговаривались, гидроакустики вслушивались, выискивая в плеске волн и шумах обитателей моря жужжание электромоторов и тихий шорох винтов... Отстучав свой позывной, Джанет выслушала ответы, выдала подтверждение и приготовилась слушать...

На австрийских же частотах царила тишина. Если вражеские субмарины и были где-то поблизости, они скрывались под водой и молчали...

— Контакт! — неожиданно крикнул акустик. — Курс сто двадцать, дальность семнадцать кабельтов!

Снова застучал ключ, передавая данные. Катера легли на новый курс, преследуя появившегося противника, а Джанет мёртвой хваткой вцепились в ключ, посылая в эфир цифры, выкрикиваемые гидроакустиком...

Четыре подлодки. Восемь торпед у каждой. А в Гибралтаре — шесть линкоров, три линейных крейсера, дюжина лёгких крейсеров и всякая мелочь... И потеря даже эсминца будет весьма болезненной для Империи, а ведь никто не станет размениваться на эсминцы, если видит линкоры. Четыре австрийских подлодки в Гибралтаре — это катастрофа... Джанет едва не прикусила язык, когда катер сорвался в резкий вираж, вцепилась одной рукой в наушники, а второй — в стойку радиостанции и закричала:

— Что случилось?!

— Выходим в атаку! — рявкнул в ответ Стэн. — Что в эфире?!

— Боши молчат!

— Право десять!

Катер снова развернулся, с кормы полетели в воду серебристые цилиндры глубинных бомб... Катер дрогнул, за кормой взлетели фонтаны воды. Новый вираж, снова летят за борт бомбы, Джанет застучала ключом, передавая дистанцию и глубину, катера разошлись, застопорив двигатели...

Напряжённая тишина. Сейчас каждый сам за себя, и Джанет только слушает — и не слышит ничего, кроме молний. Тишина в эфире, молчание под водой... Гидроакустики ловят малейший шорох, где-то внизу крадутся в тесном нутре субмарин люди... Кто не выдержит первым? Катера, которые треплет надвигающийся шторм, или подводные лодки, задыхающиеся у дна?

Тишина в эфире, молчание под водой... Малейший шорох — и за борт снова полетят бомбы, сомнется металл, забурлит покрывшаяся масляной плёнкой вода...

— Право десять, один кабельтов! — крикнул акустик, зарычали двигатели, катер заложил вираж, за кормой выросли столбы взрывов...

— Есть поражение! — снова закричал акустик, пальцы Джанет снова нажали на ключ, передавая в эфир единственное слово — "Поражение".

— Шум винтов, курс девяносто два! Дистанция увеличивается!

Снова стучит ключ, повторяя доклад, и через несколько секунд в наушниках раздаётся писк.

— Не преследовать! Возвращаемся!

— Курс к базе, полный ход! — в голосе Стэнли — облегчение.

Катер подпрыгивает на волнах, корпус мелко вибрирует, рокочут моторы. Джанет лежит в гамаке, заложив руки за голову, вспоминает закончившийся бой и улыбается.

Если бы не тот обрывок немецкой передачи, который она поймала, если бы не вера Стэна в возможности радио — они почти наверняка не заметили бы врага. И сейчас Средиземноморский флот стал бы слабее на несколько кораблей — или, что ещё хуже, был бы заперт в Гибралтаре, если подлодки несли мины. А тем временем австрийский флот вцепился бы в глотку эскадре Суэца — и Британская Империя рисковала бы потерять Восток... И всего этого не случилось благодаря острому слуху и ловким рукам Джанет Бхай... и новому припою, кончено. Джанет усмехнулась. Завтра с утра она снова займётся радиостанцией катера и напишет доклад, в котором будет тщательно и подробно расписана необходимость систематического радиоперехвата. Ну а сегодня вечером... О, сегодня вечером она сделает гадость. Добротную, внушительную гадость каждому радиолюбителю, говорящему по-немецки...

Мурлыча себе под нос какой-то бойкий мотивчик, Джанет хлебнула кофе, уселась за радиостанцию, взялась за ключ — и тысячи таких же любителей радио по всему миру услышали треск морзянки: "730L. Плачьте, серые крысы — лев не уйдёт со Скалы!"

Рокуро. II

За три недели в окопах Рокуро узнал множество вещей, которых предпочёл бы не знать. Например, что каска в виде старинной дзингасы защищает от пуль и шрапнели ничуть не хуже русских шлемов. Или, например, что из досок от снарядных ящиков получаются отличные палочки для еды. Или что война — на редкость скучное дело...

Каждый день одно и то же. Где-то около шести утра русские начинали артобстрел, пытаясь проделать брешь в японской обороне. Били как шрапнелью по окопам, так и фугасами по брустверам батарей — и то, и другое особого успеха не имело... Японская артиллерия вела ответный огонь, начиная стрельбу спустя несколько секунд, и так могло продолжаться целый день. Или несколько часов, после чего пехота выползала из окопов и шла в атаку. Тогда японцы выскакивали из щелей и блиндажей и встречали волну пехоты огнём, русские залегали и отступали... Перестрелка затихала, войска отступали, санитарные команды утаскивали раненых... И всё.

Иногда наступать пыталась японская армия, но все её успехи ограничивались первой, максимум, второй линией окопов — и она откатывалась под напором русских. Перепаханная снарядами нейтральная полоса покрывалась новой порцией колючей проволоки, Ичиго изрекал мрачное хокку... И воцарялась тишина. До следующего утра.

Очередное утро, судя по всему, ничем не должно было отличаться от всех предыдущих.

— Как думаешь, что будет сегодня? — с зевком поинтересовался Рокуро, выбираясь из палатки.

— Да то же, что и всегда, — отозвался Ичиго. — Сейчас сожрём завтрак и потащимся в окопы, где нас опять будут поливать свинцом. Потом получим обед, послеобеденную порцию штыков — и отбой... Надоело, знаешь ли...

— Мне тоже, — отчаянно зевнул Окадзима. — Мы тут уже три недели сидим, а можем и три года проваландаться... Ну что, пошли?

Приятели почти побежали к полевой кухне — воевать на голодный желудок как-то не хотелось...

Предсказание Ичиго сбылось целиком и полностью. По крайней мере, в первой своей части. Но едва лишь более-менее отдохнувшие пехотинцы обосновались в окопах и приготовились к очередному обстрелу, раздался жуткий вой, и среди русских окопов взлетели огромные фонтаны разрывов.

— Восемь дюймов, — присвистнул Ичиго. — Ничего себе...

После третьего залпа раздался свисток сотё, и пехота, примкнув штыки, вырвалась из окопов.

— Тэнно хейко банзай!

Русские вяло отстреливались, покидая изувеченные окопы — первую линию, вторую... Третью! Впервые за три недели японцам удалось занять все три линии русских окопов, легко прорвав вражескую оборону. Слишком легко, неожиданно подумалось Окадзиме. Конечно, восьмидюймовки положили немало солдат, но все же...

Судя по резкому свистку, сотё пришёл к тем же выводам. Повинуясь сигналу, отделение остановилось, а сотё приказал:

— Куросаки, Окадзима! Проверьте тылы, быстро! Остальные вперед!

Переглянувшись, приятели вышли из строя и, пригнувшись, быстрым шагом двинулись назад.

— Да, радио бы нам не помешало... — проворчал Окадзима.

— Вот и придумал бы радио, которое бы в карман влезало... А то какая от вас, умников, польза?

— Для этого надо придумать, как заставить электроны вылетать из катода без нагрева... И лучше смотри по сторонам.

Сам Рокуро по сторонам смотреть не забывал, но ничего, заслуживающего внимания, не видел. Если у русских и был какой-то особый план, он состоял не во фланговом ударе или атаке спрятавшихся пластунов. В результате, убедившись, что врага нет, пообщавшись с разведчиками других отделений и охраной обоза, Ичиго предложил возвращаться. Прямой угрозы не было, а со всем остальным должны были разбираться оккупационные войска...

Линия фронта к их возвращению продвинулась от силы на полдюжины тё — русские, хоть и отступали, но огрызались, и уже половина отделения была ранена, включая и сотё, а один и вовсе убит. И так было везде.

— Нашли что-нибудь? — спросил сотё

— Ничего...

— Вперёд! — перебил командир. — И быстро!

Дважды повторять её пришлось — оба солдата моментально открыли огонь, укрывшись за каким-то деревом...

Спустя пять минут и три магазина перестрелка стихла, и японская цепь снова двинулась вперёд.

— И вот так с самого утра, — буркнул кто-то за спиной.

— Разговорчики отставить! — рыкнул хромающий сотё. — Иди, куда идёшь, сопляк!

Окадзима, державший оружие наизготовку, с интересом смотрел по сторонам — было что-то неправильное вокруг. Слишком много всего... Гильзы, обломки досок, мешки и туры с землёй, пустые обоймы, разбитая пушка на дороге, Ичиго, споткнувшийся о полузасыпанное тележное колесо...

Всё неожиданно стало совершенно очевидным.

— Сотё-доно! — окликнул командира Окадзима. — Похоже, русские хотят нас просто задержать.

— Зачем?

— Если я правильно помню, в двух ри на север есть деревня, мы идём прямо на неё. Думаю, русские хотят окопаться там и просто выигрывают время...

Рокуро замолчал и рухнул на землю, прихватив сотё, а над их головами снова засвистели пули.

— Похоже, ты прав... — сотё поморщился и поднёс к губам свисток.

Резкая трель и пехотинцы, кода ползком, когда перебежками снова двинулись вперёд. Русские после двух-трёх залпов и пулемётной очереди снова отступили. Поднявшись, Окадзима отряхнул шинель, помог встать командиру и окликнул приятеля:

— Эй, Ичиго, ты живой там?

Поморщившись, Куросаки ощупал вмятину от пули на каске, зарядил винтовку и мрачно продекламировал:

— Кровавый февраль.

И не увидеть весны

Солдату Тэнно...

— И где ты только этому только выучился?.. — проворчал Рокуро.

Снова раздались свистки унтер-офицеров, снова двинулась вперёд цепь, и снова держа винтовку наизготовку, Рокуро напряженно ждал нового залпа русской пехоты — возможно, что и последнего для него...

Два ри японцы сумели преодолеть только к вечеру, останавливаясь каждые несколько минут — и, разумеется, упёрлись в прекрасно подготовленную оборону. Снова пришлось спешно окапываться под огнём, насыпать бруствер для лагеря... Русские прекратили огонь только с наступлением темноты, и Окадзима, поддерживая схлопотавшего пулю в лоб и только благодаря каске и чуду не убитого Ичиго, потащился к медицинской палатке.

— Акаги тюи-доно...

— Этого сюда, — распорядилась медик, взглянув на приятелей. — А ты жди.

Сдав полубессознательного Куросаки, Окадзима уселся на землю, прижимая локоть к ободранному боку. Судя по ощущениям, песок из разнесенного снарядом мешка содрал кожу до самых рёбер...

— Эй, парень, ну-ка раздевайся! — откуда ни возьмись появился очкарик-хэйтё с повязкой на рукаве. — Тебе что, сердце напильником вырезать пытались?

— Наждаком... — стянув гимнастёрку и рубаху, Окадзима поднял руку, чтобы не мешать санитару. — Ксо, надел бы шинель — был бы цел...

Промыв и перевязав огромную ссадину, хэйтё ушел, а Рокуро, вытащив из ранца запасную рубаху, оделся, надел шинель, убранную обманчиво-тёплым мартовским утром в скатку и встал. Надо было идти к интенданту за новой формой, но прежде...

— Акаги тюи-доно, что с моим другом?

— Рваная рана, ушиб и сотрясение мозга, если он у него есть. Полежит несколько дней и будет, как новенький. А теперь убирайся.

В штабной палатке обнаружились не только интендант и писарь, но и ротный ординарец. Он весьма охотно делился новостями, и Рокуро узнал, что тяжёлая артиллерия появится не раньше, чем через четыре-пять дней.

— Дороги забиты и разбиты, даже тракторы еле-еле ползут, — вещал готё, сверкая серебряной звёздочкой на петлицах. — А русские самолёты прилетают и бомбят, когда вздумается...

Четыре или пять дней... Рокуро механически расписался в ведомости, механически закурил, уселся возле палатки, думая об артиллерии, о раненом товарище и о невесте, служившей на "Конго"... Четыре или пять дней, новое наступление и, скорее всего, его итог будет точно таким же, что и сегодня — несколько ри, новая линия окопов и новый штурм. Русская армия отступала, покидая Корею и оставляя японцам рассеявшиеся корейские батальоны, и Окадзима очень хотел знать, что всё это значит. Конечно, Антанта воюет на два фронта, но... Уходить из маленькой Кореи на манчжурские просторы казалось нелогичным, но это происходило, а значит, у русских был некий план... Впрочем, пусть над этим ломают головы господа офицеры.

Окадзима щелчком отправил окурок прочь и отправился к своим...

Три дня спустя, утром, явился Ичиго — с забинтованной головой, злой, но вполне здоровый. Вечером того же дня прибыли четыре крупповских мортиры и пополнение. Это было слишком хорошо, и солдаты насторожились... И, как оказалось, не зря.

Артподготовка началась на рассвете. Снова тяжелые снаряды обрушились на русские позиции, снова взлетели фонтаны перемолотых земли, камня и дерева...

Редкий ответный огонь почти мгновенно стих, японцы выбрались из окопов, короткими перебежками добрались до русских окопов... И обнаружила, что они пусты. Русская армия снова оставила позиции практически без боя.

Судя по всему, у командира взвода возникли те же мысли, что и у нито хэй Окадзимы — тюи свистнул, останавливая взвод и отправил вперёд разведчиков. Всё повторялось... Но только внешне. Русская армия отступала, почти не сопротивляясь, не приходилось останавливаться и залегать каждые несколько шагов... Словом, все выглядело так, словно фронт развалился.