Добро пожаловать домой, мама

— И почему вы такую красоту под маской скрываете, м? — не удержалась я.

— Ну как хотите. Тем более сюда никто не заходит...

Я была счастлива. Я ведь наконец-то увидела учителя без маски! Тайна оказалась разгаданной, но фигура учителя не лишилась ни капли своей притягательности. Ведь теперь хотелось узнать другое — почему он упорно не показывает своё лицо другим людям? Причина, которую он назвал, не может быть правдой!

Но, тем не менее, он молчал. Продолжал меня обучать, но рассказывать о себе не торопился. Меня же словно что-то останавливало — я только собиралась сделать шаг в сторону комнаты отца и поговорить с ним... но не могла. То ли чувствовала опасность, то ли для этого разговора ещё не пришло время, то ли ещё что-то, но всякий раз я откладывала поход к отцу.

А тем временем я продолжала замечать на себе его странные взгляды. Особенно часто он это себе позволял, когда рядом не было мамы. А вот стоило мне спросить, в чём дело, как он вздрагивал, словно в испуге, и торопливо качал головой, мол, ничего, всё нормально.

Ну-ну.

Меня это не то, чтобы пугало, но настораживало. Что у отца на уме? О чём он думает?

Мы за столом вдвоём, я и отец.

— Нет, никаких разногласий! — поспешно возразила я.

Вот так я поняла, что отец не примет никакого другого зятя, кроме имари Нахарими, и надолго замолчала внутри себя про возможность быть с имари Таданари.

Моя беспомощность и невозможность пойти против воли отца безумно раздражали меня. Один раз даже разревелась посреди ночи, обняв подушку. Но горю это не помогло.

Мне казалось, что после этого неудачного разговора отец начал что-то подозревать. Но ни мне, ни учителю он ничего не сказал. Наши занятия шли прежним ходом, имари Таданари вел себя, как обычно. Только заинтересованно и обеспокоенно посматривал на меня, замечая мой мрачнеющий день ото дня вид.

За эти девять месяцев я поправилась и перестала напоминать себе обтянутую кожей несуразицу. Появилась талия, появились грудь и бёдра, и на округлившихся щеках расцвёл румянец. Короче говоря, я стала ещё сильнее походить на красавицу-мать. Более того, в дальнейшем моё тело изменениям не подверглось — я осталась такой же даже после рождения Аливи.

Перегорание бабушки Алиоры застигло меня врасплох. Я впервые испугалась смерти. Точнее, не самой смерти, а её внезапности. И с тех пор я лет десять мучилась паническим страхом перегорания. Тем более что я наслышана о случаях, когда перегорали и в двадцать, и в тридцать лет, причём совершенно неожиданно. Вот меня и потряхивало от одной мысли об этом. И долго ещё я просыпалась в холодном поту и судорожно соображала, жива ли я и осталась ли моя магия при мне.

Смерть бабушки повлияла на меня странным образом. В один момент пиетет перед семьёй как-то резко обвалился. Захотелось личного счастья, а не обязательств перед родом, но через какое-то время я начала осознавать чудовищность своего душевного бунта. Как же я могла думать так? Если я не выполню свой долг, то моим родным, возможно, придётся очень туго! Да и мне, как опозорившей род, тоже ничего доброго не светит...

Потом же, когда всё успокоилось после похорон бабушки Алиоры, безумные мысли снова начали заползать ко мне в голову. Результатом этого стало то, что я умудрилась выяснить, где находится дом имари Таданари в Шахано. Жалованье мастера Круга позволяло ему если не купаться в роскоши, то хотя бы не считать бережливо мелкие монетки, так что жил он посему почти что в центре города. И я совершила доселе немыслимое — предприняла ночную вылазку на улицу в расчёте добраться до места обитания учителя.

Отец как раз был в Таэро, маме было не до меня, ну и я ничтоже сумняшеся взяла накидку и, не мудрствуя лукаво, вылезла в окно. Даже подолом не зацепилась ни за что, о как! Достижение!

Мне просто невероятно повезло, что я осталась незамеченной и нетронутой. У меня кровь стыла в жилах, когда я слышала вдалеке чей-то пьяный гогот или глухие разговоры вполголоса. А вот всякие непотребства, коими были щедро исписаны стены домов в подворотнях, в свете фонарей приобретали какой-то особый смысл!

— Кто там? — раздался за дверью сонный, но напряжённый голос.

Чашка выскользнула из руки учителя.

В ту ночь не произошло ничего фатального.

Однако реакция учителя меня тогда удивила. Вопреки моим ожиданиям он не выгнал меня, хоть и заметно занервничал.

Он не обвинил меня в бесстыдстве, не воззвал к воспитанию, не посмеялся над признанием глупой девчонки — он просто задумался на полминуты, коснувшись губ тыльной стороной ладони.

Я же сидела красная, как рак, и постепенно осознавала, что же натворила.

Учитель решился на ответное признание. Я узнала, что мои чувства взаимны. Вот так.

Меня быстренько перекинули телепортом прямо в мою комнату, чтобы мне не пришлось топать обратно по темноте до дома. Но перед этим я приподнялась на цыпочки и впервые поцеловала мужчину. Целоваться я, разумеется, не умела. Зато учитель умел. И научил. Хорошо научил.

Спустя пару минут я, оказавшись в своей комнате, поняла, что только что произошло.

Губы вспухшие и горячие от первого поцелуя, сердце колотится где-то в горле, а в голове каша.

В моей жизни случилась любовь, как я и мечтала. Только вот не с тем, кто должен быть мне мужем. Я даже не знаю положения моего любимого! И его семьи.

Только вот отказываться от любви я не собиралась, пусть и знала, что будущего у нас нет. Думаю, имари Нахарими легко закроет глаза на моего любовника. Я же не собираюсь запрещать ему видеться с любимой!

В ту ночь я так и не уснула.

Я знала, что мама пьёт особый чай, который мешает забеременеть — она едва сумела выносить и родить меня, и лекарь запретил ей рожать повторно, иначе умрут оба: и мать, и ребёнок. Так как мама была жива и ни разу не делилась новостями о беременности, я сделала вывод, что это пойло неплохо работает.

Я знала, в какой банке этот чай хранится и как выглядит. Припомнила также, в какой пропорции его заваривала мама и сколько раз в день пила.

Сказано — сделано. Пока никто не обращал на меня внимания, быстренько схапала, сколько надо, и заварила, спрятав чайничек у себя в комнате. Не то, чтобы я на что-то надеялась в отношении учителя... но мало ли?

Да, учитель смотрел на меня чуть более нежно, чем раньше, и стал легонько целовать в лоб на прощание, благо никто этого не видел. Его прикосновения мне нравились, но хотелось большего.

Этого самого большего я желала настолько, что повторно совершила вылазку в дом учителя. В этот раз на улицах было тихо.

— Опять вы?! — негодующе воскликнул учитель. — Проходите. Что на этот раз?

Это не помешало мне подойти к Таданари, сесть к нему на колени и обвить руками его шею. И поцеловать.

Чай действовал. Исправно причём. Около четырёх месяцев действовал.

Я продолжала тайком бегать к учителю — вернее, теперь он повадился незаметно, через тихие телепорты, забирать меня прямо из комнаты, чтобы я не бегала по ночам.

Да, я соблазнила человека, который старше меня на шесть лет. Да, вот такая я, влюблённая дурочка.

Имари Таданари в первые две недели мучился совестью и пытался свести наше отношения обратно к учебным, но теперь это было уже невозможно. Дело сделано, и дело продолжается, и по-прежнему уже не будет.

В один прекрасный день учителю вновь пришлось нацепить маску — отец захотел, чтобы мне нанесли ещё одну татуировку, только уже на спину.

Я похолодела. Это означало, что таким образом отец назначил меня наследницей и что старший из наших с имари Нахарими детей должен будет войти в семью Кайто, и замечательно, если это будет сын. Интересно, как род Сэйдхо отреагировал на это? Вряд ли очень хорошо, хотя решение отца в какой-то мере и верно — надо поддержать род. Я последняя из молодых представителей Кайто, и неплохо, если я оставлю кого-то после себя.

Пришлось раздеться, обмотаться простынёй и оставить спину голой. Разумеется, в таком-то виде нас не могли оставить наедине, поэтому за процессом наблюдала мать. Правда, не так уж и внимательно она за нами и следила — так, поглядывала временами, отрываясь от книжки на пару мгновений.

Учитель не делал ничего предосудительного — он просто рисовал, что ему велели, а я сидела и ждала. Мне было приятно.

Ждать пришлось долго. Мама начала зевать, я тоже. Но оно того стоило: нераспустившаяся роза и зимородок были готовы. И нарисованы очень аккуратно.

Всё, я официальная и единственная наследница семьи отца. Это ещё сильнее сковало меня по рукам и ногам. Только вот отказываться от любви к учителю я не собиралась.

А потом... потом случилось страшное. Очень страшное. Настолько страшное, что перевернуло мою жизнь с ног на голову.

В один прекрасный день я слишком поздно поняла, что чай по какой-то причине перестал действовать.

Я забеременела.

Сказать, что я была в ужасе — значит, ничего не сказать. Конечности заледенели так, что чуть не отвалились.